Полет Стрижа
Шрифт:
— Танцевальный кружок? — спросил он, не прерывая движения.
— Бери выше — балетный класс.
Она поднялась на цыпочки, головку по-балетному вверх, одну руку в сторону, толчок ногой, и оборот.
— Это называется фуэте, — прокомментировала сама и, перейдя на обычный танец, продолжила прерванную мысль: — Правда, всего два года.
— Все равно чувствуется. — Стриж опять крутанул Ленку, задыхаясь от сильного, влекущего запаха ее духов.
Музыка сменилась, они решили передохнуть. Хозяйка подняла свои невероятные туфли, спрятала их в один из шкафов стенки.
— Как ты на них только ходишь.
— Ну, это еще что! Мать мне на восемнадцатилетие купила белые свадебные туфли, там каблук еще больше.
— Это ж какого жениха надо к таким туфлям, баскетболиста? — невинно поинтересовался Стриж.
Настроение у Лены вдруг мгновенно испортилось. Она присела за стол, вытащила свою длинную сигарету, прикурила от горящей свечи.
— Был один такой.
— И что?
— Весь вышел.
Налив себе рюмку ликера, она толкнула задремавшего Крота:
— Вань, хватит спать! Давай выпьем.
— Ой, задремал, — Иван спросонья смешно таращил глаза. Почти на ощупь он нашел бутылку, плеснул себе водки, чокнулся с Ленкой и, влив в себя сорокаградусную жидкость, как томатный сок, с чувством выполненного долга откинулся на спинку дивана.
Стрижу не понравилось, как Лена пьет: отчаянно, одним махом.
— Ну ты даешь!
— Не нравится? Ванька научил — одним глотком.
Она налила себе еще рюмку, уже водки.
— Вань, да проснись ты! Давай еще выпьем.
— О, господи… — простонал очнувшийся Крот. — Всю ночь в карты резались на дежурстве, а теперь смаривает…
Но рюмку он глотнул исправно, как какой-то отлаженный, хорошо работающий автомат.
— Пойду я, пожалуй. — Иван стал выбираться из-за стола, шумно, с грохотом мебели, со звоном посуды. —
Завтра на рыбалку хочу сходить. Слушай, Толян, а может, и ты со мной? Пораньше за тобой зайду, одену как надо и айда на лед. Волгу проведаешь, отдохнешь на природе.
Глаза у Стрижа заблестели.
— А что, это, пожалуй, идея. Когда ты выспишься-то?
— Ну, как высплюсь, так и высплюсь. Часов в семь жди.
— Он раньше десяти не встает, — сообщила Ленка, продолжая дымить сигаретой.
— Ладно, годится.
Стоя в прихожей, они долго хлопали друг друга по плечам, говорили какие-то необязательные слова.
— Слушай, — перейдя на шепот и косясь в сторону оставшейся в зале хозяйки, спросил Стриж. — Ты не обидишься, если я с ней, ну, того…
— Я же тебе сказал… — начал Ванька своим звучным баском.
— Тс-с!.. Тихо ты! — шепотом выругал его Анатолий. — Ну, ладно, не обижайся потом.
— Скажешь тоже!
Перейдя дорогу, Иван привычным движением сунул руку через забор и отодвинул деревянную задвижку, которой мать на ночь закрывала калитку. Сделав три шага вперед он остановился и вполголоса позвал собаку:
«Мухтар». В эту же секунду что-то очень легкое скользнуло по его лицу, Крот услышал за спиной шорох, хотел оглянуться, но тут резкая боль сдавила горло, пережимая дыхание и ток крови. Он захрипел, попытался схватить удавку рукой, но прямо перед ним появилась чья-то черная фигура и холодное лезвие ножа, скользнув по ребру, плотно вошло в тело, остановив его большое сердце.
6
Ленка все так же сидела за столом, докуривая свою длиннющую сигарету. Перед нею снова стояла полная рюмка. Стриж поморщился, подошел к окну, открыл форточку. Потом сел рядом, обнял за талию.
— Ну, брось хандрить. Задел невольно больную тему?
Лена только кивнула головой.
— А я тебя, кажется, помню, — сказал Стриж, чтобы хоть как-то отвлечь девушку. — Такая маленькая худющая пигалица с двумя косичками в голубом платьишке. Ты все отца встречала, когда он на обед приезжал.
Ленка засмеялась, глаза у нее снова заблестели.
— О, эти голубые платья! У меня мать обожает голубой цвет, вот и порхала я все детство этаким голубым мотыльком.
Она говорила вроде бы смеясь, только сквозь смех проступала какая-то горечь. Потом встала, вытащила из книжного шкафа альбом с фотографиями, открыла его.
— Вот такую ты меня видел?
— Точно, — подтвердил Стриж, разглядывая фотоснимки.
— Непохожа? — спросила она.
— Не-а, — признался Анатолий.
В детстве она была просто гадким утенком: худенькая, невзрачная. С годами менялась, но не сильно. И только на цветных курортных фотографиях она была уже такой, как сейчас, с неуловимым шармом роковой женщины.
— Это на юге, в Сочи. Раньше каждый год выезжали куда-нибудь. Такие санатории, курорты! Папа ведь не последняя величина был в городе. Хорошо жили, дружно, спокойно, счастливо. А это я в Ленинграде, пытались меня в балетную школу отдать. Но… климат. Переболела раз, другой. Еле выходили. Так и не получилось из меня балерины.
— А хотелось?
— Не знаю. Сейчас не знаю. А тогда горела: Плисецкая, Уланова. Сорокиной не получилось.
Анатолий открыл страницу со странной фотографией — видно было, что Ленка отрезала кого-то стоящего рядом, осталась только большая ладонь на ее плече.
— Кого это ты откромсала? — спросил Стриж, показывая снимок хозяйке.
Та поморщилась:
— Именно его и откромсала, жениха своего.
— И чего так?
— Понимаешь, — Лена снова потянулась к пачке, вытащила сигарету и, катая ее в пальцах перед глазами, продолжила, — я жизнь свою делю на две части: до смерти папы и после нее. Все так изменилось. Раньше ни в чем не знали отказа, все было просто и легко, мама не работала. А как отец умер, она сразу сдала, постарела, болеть начала. И жених тут же откатился пятками назад, забавно, правда? Я уже училась. Чтобы окончить институт, пришлось продать машину. А сейчас вот думаю — зачем все это было? Месяц проработала в дурдоме под названием школа и сбежала.