Полибий и его герои
Шрифт:
И он заключил с этолянами перемирие (Liv. XXXVI, 33–35). Существует много рассказов о том, как он подобным же образом спасал греческие города то от разгневанных римлян, то от македонцев, то от самих греков. Ибо он считал «своим долгом не допускать гибели ни одного города освобожденной Греции» (Liv. XXXVI, 34).
Война в Греции на этом не окончилась. Но и в период смут, и даже когда измученная страна окончательно перешла под власть Рима, никогда не стерся из памяти греков образ их освободителя, этого человека, полного мелких слабостей, и в то же время такого мягкого и великодушного. Его благоговейно чтили даже при Империи, даже во времена Плутарха. «Не будь римский военачальник от природы человеком великодушным, чаще обращающимся к речам, чем к оружию, не будь он так убедителен в своих просьбах и так отзывчив к чужим просьбам, не будь он так настойчив, защищая справедливость — Греция отнюдь не так легко предпочла бы новую чужеземную власть своей, привычной» (Plut. Flam. 2).
А теперь вернемся немного назад. Македонская война, поведение Тита, удивительные условия мира, Истмийская прокламация — все это представляет настоящую загадку для современных историков. Начнем с того, почему римляне вняли мольбам эллинов и вмешались в войну с Филиппом, войну абсолютно не затрагивающую их интересов? Рим не сделал никаких территориальных приобретений, Рим вывел все свои войска из Эллады, Рим не получил дани. Рим взял на себя тучу хлопот с греками, и это в то время, как пылала война в золотоносной Испании, этом Эльдорадо Древнего мира. Как все это объяснить? Большинство историков считает, что Рим был напуган Филиппом, рвавшимся покорить мир и заключившим тайный союз с Антиохом. Родосцы рисовали их Риму как страшную угрозу: Антиоха — как нового Александра, Филиппа — как нового Пирра. Да, правда, именно так объяснял народу необходимость войны консул 200 г. Но ведь это ровно никого не убедило, и все соображения перевесили мольбы афинян. Войну начали без охоты. Она вначале была непопулярна в народе, она была непопулярна в армии, она была непопулярна среди многих сенаторов, раз даже консулы не желали ехать на Балканы. Очень странно, раз речь шла о новом Пирре! Похоже, что греческие басни о Пирре никого в Риме не испугали. И потом. Если эти соображения и объясняют начало войны, то уж никак не объясняют ее конца — освобождения Греции и всех других странностей. Полгода на войну не давали согласия, и кипели споры. Видимо, понадобилось чье-то очень властное влияние, чтобы наперекор всему сдвинуть Республику с места и начать опасную войну на Востоке{16}. Что же это было за влияние?
В Риме появился круг людей, так называемых эллинофилов. То была молодежь, поднятая волнами великой Ганнибаловой войны. Эти люди, «молодые генералы своих судеб», уже в юности командовали армиями и выигрывали битвы. Вихрь войны бросал их по свету, и они очутились в блестящих эллинских городах, с театрами, музыкой, статуями, храмами, увлекательными лекциями. Были среди них, конечно, такие, как Катон. Они отвернулись от всей этой иноземной мерзости. Но многие, очень многие были пленены и подпали очарованию этого необыкновенного мира. Они считали священным долгом Рима освободить и охранять эллинов. Они были исполнены такого же энтузиазма, как современники лорда Байрона, которые наперекор мелочной своекорыстной политике своего правительства с оружием в руках отправлялись защищать страну героев и богов. Одним из этих людей был юный Эмилий Лепид, который, услыхав о страшной участи жителей Абидоса, ринулся спасать их и, рискуя собственной головой, бросил македонскому царю гордый вызов. А как пламенно, как настойчиво внедрял в жизнь эти идеи Тит, мы уже видели.
Центром этого кружка был знаменитый победитель Ганнибала Сципион Африканский. Именно ему суждено было изменить лик мира. В 202 г. он сокрушил Карфаген. Двенадцать лет спустя, в 190 г., он разбил Антиоха в битве при Магнезии. Эта битва положила мир к ногам римлян. Всего около десяти лет назад греки узнали римлян, и вот они уже владыки вселенной. Если бы во времена битвы при Каннах, когда Филипп и Антиох лелеяли честолюбивые планы, так вот, если бы в то время какой-нибудь гадатель предсказал им, что пройдет несколько лет, и они будут повиноваться безвестным западным варварам, то уж конечно, они отмахнулись бы от этого пророчества, как от пустого вздора. Ибо «римляне, — говорит Полибий, — пережили столь быструю и решительную перемену в своем положении, как ни один другой из современных народов» (VI, 1, 7). Полибий, современник и свидетель этих поразительных событий, можно сказать, так и не может опомниться от изумления: «Римляне, — пишет он, — покорили своей власти весь известный мир, а не какие-нибудь его части, и подняли свое могущество на такую высоту, которая немыслима была для предков и не будет превзойдена потомками» (I, 2, 7). С невероятной стремительностью они наносили удар за ударом и одно за другим сокрушали могущественнейшие государства — Карфаген, Македонию, царство Селевкидов. У них не было теперь соперников, все народы склонились перед великой Республикой. После победы над Селевкидами греки, уже не обинуясь, заявляют, что римляне «волею судеб получили власть над миром» (XXI, 16, 8). «Боги подчинили вашей власти все, что есть на земле», — говорят римлянам родосцы (XXI, 23, 4).
Все эти завоевания прошли под знаком Сципиона. Но Сципион был не просто великим полководцем, покорившим Риму новые земли. Он разработал план, как Рим должен властвовать над миром и каковы будут законы, которые Рим даст человечеству. Даже поверхностного взгляда довольно, чтобы разглядеть, что все мирные договоры, заключенные
Вместо дани побежденные империи выплачивали контрибуцию. Она рассчитана была на несколько десятилетий и должна была залечить страшные раны, нанесенные Италии Ганнибалом. Через 30–40 лет, т. е. к тому времени, когда Рим должен был окончательно оправиться, прекратился бы и приток золота из Средиземноморья.
Сципион очень обстоятельно разъяснял свои взгляды иноземным народам и обосновывал свою позицию. Во время войны с Антиохом он написал много открытых писем, которые носят характер прокламаций, где он формулирует основные принципы внешней политики Рима. Вот как Полибий пересказывает одно из них. Сципион пишет, что «римляне ни одного из наследственных царей не лишали власти, напротив, сами восстановили некоторых владык и пределы их могущества расширили. Так поступили они с Филиппом и Набисом. Что касается Набиса, то, имея возможность погубить его в конец, римляне не сделали этого, оказавши ему пощаду, хотя и тирану, и только возложили на него обычные [23] обязательства»(Polyb. XXI, 11, 4–10).
23
Здесь и далее курсив в тексте античных авторов мой.
В другом письме читаем: «Мы дружественны ко всем эллинам, а так как вы отдались на нашу милость, мы постараемся сделать все возможное для вас и постоянно быть вам полезными. Мы даруем свободу вам и всем другим государствам, которые вручили себя нам, мы даем им автономию во всех делах и во всех других отношениях мы постараемся постоянно вам помогать» (Syll.3, 618). Подобные же заявления есть и в письме к колофонянам, подобные же речи говорил Сципион этолянам и афинянам в Греции{17}.
Таким образом, установился Pax Romana, римский мир. Войны между великими державами прекращались: цари их лишились клыков и когтей. Все споры решал Рим. Новые национальные государства видели в Риме своего защитника и покровителя. Замечательно, что все дела Рим старался решать в пользу слабых и обиженных. Полибий объясняет это не только интересами политики, но и национальным характером римлян (XXIV, 12, 11–12).
Конечно, планы Сципиона натыкались на сопротивление. Далеко не все мыслили так, как он. Его политические враги не были столь дальновидны и великодушны. Людей старого поколения нелегко было убедить. Но мы видим в ту эпоху множество его последователей, если так можно выразиться, целую школу. Даже грубый Маний Глабрион, благоговевший перед победителем Ганнибала, стал горячим адептом его идей. Но самым блестящим среди его учеников был, конечно, Тит. Это были люди, проникнутые одной идеей. И они осуществляли единую политику.
Как мы уже говорили, Греция в их замыслах занимала совершенно особое место, ибо все они горячо восхищались этой страной. Попытки перенести в Рим эллинскую культуру и внешнеполитические шаги были частями единого плана. Не только блистательный Тит, но и неотесанный Глабрион дает театральные игры, воздвигает статуи, а в Греции перед воинами повторяет речи, которые, должно быть, слышал от своего кумира. Он призывает бороться за свободу эллинов и говорит:
— Вам надлежит помнить, что воюете вы не только за свободу Греции, хотя и это было бы величайшей честью (sic!)… Римскому господству откроется Азия, Сирия и все богатейшие царства, простирающиеся вплоть до восхода солнца. А после, что нам помешает от Гадеса до Красного моря раздвинуть границы римской державы вплоть до Океана, что окаймляет земной круг? И весь род людской станет чтить имя римлян вслед за именами богов! Да будут души ваши достойны подобной награды (Liv. XXXVI, 17, 13–16).
Система эта вступила в действие после Магнесии. Одним словом, римляне прекращали теперь распри между царями. Однажды, узнав о войне Пергама и Вифинии, римские послы явились, чтобы окончить ее. Когда они изложили свои требования царю Вифинии, он смутился. Одни условия принимал, другие отклонял. Тогда послы, потеряв терпение, повернулись к нему спиной и пошли прочь. Царь кинулся за ними и со слезами умолял вернуться. Римляне остались непреклонными и так и не обернулись. Нужно ли говорить, что через несколько дней царь принял все их условия (Polyb. XXXIII, 12–13).