Полигон
Шрифт:
Октябрь 2017
Лёгкий поворот головы
Аэростат жизни Фёдора Ивановича постепенно начал терять высоту. Чтобы замедлить падение, Фёдор, как опытный аэронавт, стал скидывать балласт.
Первой жертвой явилась простата.
Проблемы с ней начались после шестидесяти. О методике её контроля он узнал случайно от старшего товарища, своего бывшего руководителя Якова Лазаревича.
Они гуляли зимним вечером на Вернадского в парке, когда Фёдор очередной раз проведывал
– Федя, а ты ПСА проверяешь? – Яков поддел пушистый снег на дорожке.
– Что такое ПСА, Яков Лазаревич?
– Это онкомаркер, контролирует состояние предстательной железы. Неужели Маша тебя ещё не заставила сдать анализы?
– Чего мне анализы сдавать, у меня проблем нет, – беспечно заявил Фёдор.
– Проблемы есть у всех, в твоём возрасте исключения бывают только по счастливой случайности. На дворе давно новое тысячелетие, – Яков ткнул тростью в направление яркой вывески «2005» на бывшем Дворце пионеров, – а ты такой тёмный. Маша - отличный врач, простой анализ крови она тебе давно обязана сделать.
Дома Фёдор не сразу вспомнил. А когда вспомнил и спросил у жены, та мгновенно завелась:
– Конечно! Как же я, дура, сама не сообразила? Спасибо Якову! А ты ещё сомневаешься? Завтра же приедешь ко мне! Думать он будет… Небось, Васька бы заикнулся, сразу бы прибежал. А Якову Лазаревичу мы не доверяем.
– Причём тут это? – опешил Фёдор.
– Притом! – Мария уже села на привычного конька.
Мария Петровна, в девичестве Петрова, была женщиной крупной, красивой и энергичной. Они познакомились, когда Фёдор уже работал в Институте мировой экономики и международных отношений АН. Фёдору было за тридцать пять, а Маша только окончила Первый медицинский и начала работать.
Фёдор всё свободное от работы время посвящал больному отцу, с которым с шести лет остался после смерти матери. Они встретились на приёме у высокой рыжеволосой, строгой докторицы, которая усадила больного и тут же выгнала Фёдора в коридор:
– А вы чего тут топчитесь? Весь кабинет заняли.
– Она посмотрела сначала на его огромные кисти в веснушках, потом на почти двухметровую, мощную фигуру, потом на смуглое лицо с чёрной волнистой причёской и синими глазами.
Голова Фёдора была мамина, всё остальное досталось от отца. Вместе с Машей они сразу и безоговорочно составили пару на загляденье и жили счастливо.
Она выросла среди потомственных московских врачей, была всесторонне развита и за словом в карман не лезла. Явного лидера в их семье не было, хотя Фёдор в большинстве случаев предпочитал с женой не спорить и при разногласиях соглашаться.
Мать свою, болезненную, тихую женщину он помнил плохо. Перед смертью она произнесла загадочные слова:
– Когда исполнится тебе пятнадцать, попроси отца рассказать историю нашего знакомства.
Он стал приставать к отцу с вопросами задолго до пятнадцати. Они жили вдвоём, были очень близки, и постепенно в детской голове Фёдора отпечаталось кое-что из удивительной истории, которую надлежало хранить в тайне.
Отец перед войной работал вольнонаёмным водителем в северном лагере. В зоне он встретил заключённую с крайней степенью истощения и тайно, с большим риском вывез её в апреле 1941. Им удалось удачно скрыться, он женился, и мать в суматохе начала войны получила не только новую фамилию, но и поддельное имя. Федя родился в 1942 в Москве, где с матерью они проживали в отцовой коммуналке, пока тот был на фронте.
Федя, как и просил отец, держал язык на замке и впервые доверился только Маше, когда отца уже не стало.
– А как её раньше звали? Откуда она? – спросила поражённая Маша.
– Не знаю, – виноватым шёпотом ответил Фёдор, – вроде бы, из Ленинграда…
– Балда ты, Федя! Про родную мать ничего не знаешь. Чего же ты не спросил, когда взрослым стал?
– Я спрашивал! Отец боялся за меня очень. Время, знаешь, какое было? Опасался, что проболтаюсь. Потом, при Хрущеве, он меня в спецшколу устроил с языками, потом в МГУ поступил, потом на работу в Институт наш приняли. Знаешь, какие анкеты везде? Отец однажды так и сказал мне, если, мол, будешь всё знать, в анкетах обязательно напортачишь, позже расскажу. Он ведь сам у меня не очень грамотный, моими успехами дорожил, гордился. Всю жизнь на меня положил, горбатился на нескольких работах. Так и не женился второй раз… Сам-то он совершенно бесстрашным был, а за меня все время переживал.
– Ну а после? Когда ты уже старшим научным сотрудником стал?
– Что после, Маша? Потом пошли командировки, опять эти анкеты. Тебе легко рассуждать, всё у тебя с происхождением ясно… С нашей свадьбы я настаивать серьёзно стал, и он пообещал. Но не успел.
– Ты бы мне раньше всё рассказал, уж мне-то он полностью доверял.
– Да надо было… – совсем расстроился Фёдор.
– Совсем ничего не помнишь?
– Очень мало. Мама вообще замкнутой была. Один раз я забежал в комнату, а она вполголоса поёт по нотам. Я ещё удивился. Ладно бы слова были напечатаны, а там только непонятные мне тогда значки были.
Фёдор Иванович с детства знал, что в СССР дружба народов. Он не относился с подозрением, неприязнью или неприятием к людям других национальностей, но как-то естественно считал само собой разумеющимся главенство титульной нации. Так он был воспитан отцом. На простом примере какой-нибудь нелогичной будущей женитьбы сына тот бы сказал:
– Сынок, это твой выбор, спорить не стану. Но неужели ты не мог найти себе русскую девушку?
Здесь не было никакого квасного патриотизма, родители, его новая семья - все были русскими, друзья и товарищи подобрались такими же. Если и заходили иногда разговоры об инородцах, оскорбительные анекдоты про евреев или узбеков, он их не поддерживал и юмора такого не понимал. Конечно, он не мог не видеть актёров, юмористов, музыкантов, учёных с нерусскими именами, но относился к ним только как к талантам, независимо от имён или внешности.
С женой впрямую это не обсуждалось, но чуткая Маша уловила тенденцию во взглядах мужа и не упускала случая подтрунить над Федей за его «чрезмерно патриотические» настроения.
Как-то при случае она вдруг спросила:
– Интересно, почему полукровки становятся либо ярыми сионистами, либо слишком уж русскими?
– Кого ты имеешь в виду? – не понял Фёдор.
– Тебя, кого же ещё?
– А я тут причём?
– А ты в зеркало посмотри! Ты ведь маму свою совсем не знаешь…
– Я русский!