Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы
Шрифт:
Значительная часть оригиналов постановлений Политбюро за 1934 г. представляет собой автографы Поскрёбышева или его заместителя Б. Двинского, но без каких-либо упоминаний о голосовании членов Политбюро. Вполне возможно, что в ряде случаев подписи членов Политбюро сохранились на инициирующих решения документах (проектах постановления, письмах, докладных и т.д.), которые хранятся среди материалов к протоколам Политбюро в Президентском архиве. Однако во многих случаях на подлинниках есть указания о том, что таких материалов не было вообще. А это означает, что определённая, достаточно значительная часть постановлений Политбюро принималась вообще без голосования членов Политбюро. Поскрёбышев или Двинский записывали решения, продиктованные кем-либо из высших руководителей ЦК (скорее всего, Сталиным), и они оформлялись как решения Политбюро. В сентябре 1934 г. в подлинниках протоколов на многих постановлениях появилась отметка: «без опроса». Такие постановления визировал только Каганович (Сталин в это время был в отпуске), а в его и Сталина отсутствие — Жданов [273] .
273
См… РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 501.
Все эти факты позволяют говорить о дальнейшем упрощении деятельности Политбюро, всё большем превращении его из относительно коллективного органа в формальный
Кадровая стабильность, сохранение прежнего распределения политических ролей и порядка деятельности Политбюро позволяют предположить, что «потепление» 1934 г. не являлось результатом выдвижения на первый план каких-либо новых политических лидеров, а было следствием упрочения «умеренной» линии, признаки которой обнаруживались в предшествующие годы. Соответственно правомерно предположить, что прежним остался механизм принятия важнейших решений и порядок инициирования «реформ». По этим вопросам в литературе существует большое количество различных мнений и интересных исследований.
3. Сталин и Киров
Рассматривая проблему авторства «умеренных» инициатив, прежде всего, конечно, следует упомянуть о «кировской» теме. Обстоятельства убийства С.М. Кирова и последовавшего за ним резкого ужесточения политического курса, как говорилось выше, заставляют предполагать, что Киров мог выдвигать и отстаивать «умеренную» политическую программу, а соответственно притягивать к себе силы, настроенные оппозиционно по отношению к Сталину [274] . По мнению историков-«скептиков», Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, а соответственно не имел никаких отличных от сталинских политических программ. Ф. Бенвенути, например, изучив опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, пришёл к выводу, что Киров может рассматриваться только как один из сторонников «умеренного» курса, признаки которого действительно существовали в 1934 г. На самом деле «новую» политику поддерживали в основном все советские вожди [275] . Некоторое время спустя Дж. А. Гетти пришёл к выводу, что Киров не был значительной политической фигурой. В лидеры сторонников «умеренной» линии 1934 г. Гетти выдвинул Орджоникидзе и Жданова [276] .
274
Tucker R. Stalin in Power. P. 238–242; Conquest R. Stalin and the Kirov Murder.
275
Benvenuti F. Kirov in Soviet Politics, 1933–1934, SIPS № 8, CREES, University of Birmingham, 1977.
276
Getty J. A. Origins of the Great Purges. P. 92–136.
Какими же фактами располагают в настоящее время историки для разрешения этих вопросов? Одним из источников, питающих предположения о существовании относительно независимой «политической платформы» Кирова являются мемуары Н.С. Хрущёва, а также свидетельства некоторых членов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для изучения обстоятельств убийства Кирова (материалы самой комиссии пока не изданы и недоступны для исследователей), а также воспоминания некоторых старых большевиков — участников XVII съезда ВКП(б). Все эти данные попали в книги историков и благодаря этому получили широкое распространение [277] . Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рассказах, то в целом из них складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП(б) ряд высокопоставленных партийных деятелей (фамилии называют разные — Косиор, Эйхе, Шеболдаев, Орджоникидзе, Петровский и т.д.) обсуждали планы замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, а об этих разговорах стало известно Сталину (иногда пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собственную судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде, по свидетельству некоторых членов счётной комиссии, против Сталина проголосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные — от 270 до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была вычеркнута его фамилия, и публично на съезде объявить, что против него подано всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию «оппозиционности» Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль Кирова как сколько-нибудь самостоятельного политического деятеля и причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев как вымысел [278] . Пока приходится признать, что документы, при помощи которых можно было бы окончательно опровергнуть или подтвердить эти версии, неизвестны.
277
Медведев P.A. О Сталине и сталинизме. С. 294–296; Антонов-Овсеенко А.В. Сталин и его время // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 93–94.
278
Самое подробное документированное опровержение версии об оппозиционности делегатов XVII съезда см. в кн.: Кирилина А.А. Рикошет. С. 76–80.
Что касается политической карьеры Кирова, то она даёт мало аргументов в пользу предположений о его независимой (а тем более, принципиально отличной от сталинской) политической позиции. Киров, как и другие члены Политбюро 30-х годов, был человеком Сталина. Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие эшелоны власти. Помимо хороших личных отношений с Кировым, для Сталина, не исключено, определённое значение имел тот факт, что Киров был политически скомпрометированным человеком. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы не только отошёл от активной деятельности, не только не примыкал к большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, причём, будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего «преступления» в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его поддержке [279] .
279
См.: Козлов А.И. Сталин: борьба за власть. С. 159–160; Ефимов Н.А. Сергей Миронович Киров // Вопросы истории. 1995. № 11–12. С. 51–53.
Воспользовавшись
280
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 8. Л. 24–25; подробнее см.: Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. С. 19–20.
Несколько лет спустя в известной «платформе Рютина» Киров был поставлен в один ряд с бывшими противниками большевиков, которые в силу своей политической беспринципности особенно верно служили Сталину. «Наши оппортунисты тоже сумели приспособиться к режиму Сталина и перекрасились в защитный цвет… Гринько (нарком финансов СССР. — О.Х.), Н.Н. Попов (один из руководителей «Правды». — О.Х.) — бывшие меньшевики, столь хорошо известные Украине, Межлаук — зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский — зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в дореволюционной России. — О.Х.), Киров — член Политбюро, бывший кадет и редактор кадетской газеты во Владикавказе. Всё это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди приспособляются к любому режиму, к любой политической системе» [281] . Через несколько десятков страниц авторы «платформы» повторили выпады против Кирова. Заявляя о безнаказанности «верных чиновников и слуг» Сталина, они напоминали: «Всем известно, чем кончилась попытка ленинградцев разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во Владикавказе. Им дали «по морде» и заставили замолчать. Сталин… решительно «защищает своих собственных мерзавцев»» [282] .
281
Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 362–363.
282
Там же. С. 421.
В этих обвинениях в адрес Кирова и других «оппортунистов» была значительная доля истины. Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших «пятна» в политической биографии. Вспомним, например, бывшего меньшевика Вышинского или Берия, обвиняемого с начала 20-х годов в сотрудничестве с мусаватистской разведкой. Причём, время от времени Сталин действительно напоминал своим соратникам об их «грехах» и особенно часто делал это в период обострения политической ситуации (см. с. 240, 245).
Трудно сказать, в какой мере прошлый «оппортунизм» влиял на Кирова, но, судя по документам Политбюро, он вёл себя не как полноправный член Политбюро, а, скорее, как влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны. Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых капиталовложений и ресурсов, попытки предотвратить перевод ленинградских работников, просьбы об открытии новых магазинов и т.п.). В Москве, на заседаниях Политбюро Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удалённости) участвовал в голосовании решений Политбюро, принимаемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удаётся вывести не только образ Кирова — лидера антисталинского крыла партии, не только образ Кирова-«реформатора», но даже сколько-нибудь деятельное участие Кирова в разработке и реализации того, что называется «большой политикой». Кстати, Хрущёв, столь много сделавший для создания вокруг Кирова ореола таинственности, писал в мемуарах: «В принципе Киров был очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове… Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: «Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и всё. Не знаю я даже, что это означает»» [283] .
283
Вопросы истории. 1990. № 3. С. 74–75.
Известные пока сведения о разработке и проведении «реформ» также скорее подтверждают точку зрения Ф. Бенвенути о том, что руководство страны в период «потепления» 1934 г. выступало единым фронтом. Причём, как и в предшествующий период, главным инициатором всякого рода преобразований был Сталин.
Одним из важнейших индикаторов «потепления» с полным основанием считается отмена карточной системы на хлеб согласно решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. Это событие положило начало отмене карточек в целом, значительной переориентации экономической политики от преимущественно административно-репрессивного к смешанному административно-«квазирыночному» регулированию экономики. Некоторые сторонники версии о реформаторстве Кирова относят ноябрьское решение об отмене карточек на хлеб на счёт именно ленинградского секретаря. Источник этого предположения, видимо, содержится в известной книге А. Орлова [284] . По свидетельству Орлова, весной и летом 1934 г. у Кирова начались конфликты со Сталиным и другими членами Политбюро. Одно из столкновений произошло якобы по вопросу о снабжении Ленинграда продовольствием. Киров без разрешения Москвы использовал неприкосновенные фонды ленинградского военного округа. Ворошилов выразил недовольство этим на заседании Политбюро. Киров ответил, что действия эти были вызваны крайней нуждой и что продовольствие будет возвращено на склады, как только прибудут новые поставки. Ворошилов, якобы чувствуя поддержку Сталина, заявил, что Киров «ищет дешёвой популярности среди рабочих». Киров вспылил и заявил, что рабочих нужно кормить. Микоян возразил, что ленинградские рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. «А почему, собственно, ленинградские рабочие должны питаться лучше всех остальных?» — вмешался Сталин. Киров снова вышел из себя и закричал: «Я думаю, давно пора отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как следует!» [285]
284
Об этой книге как историческом источнике см.: Хлевнюк О. История «Тайной истории» // Свободная мысль. 1996. № 3.
285
Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк, Иерусалим, Париж, 1983. С. 24–25.