Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2
Шрифт:
Хозяин намеренно расширил список мнимых объектов террористических актов, поскольку оставление только одной фамилии — Сталина — невольно могло создать впечатление, что так называемые заговорщики видят в нем, и только в нем, единственную преграду для изменения политического курса партии и страны. Это, с одной стороны, как бы повышало его престиж и подчеркивало ключевую роль в жизни страны. С другой стороны, порождало надежду на то, что устранение Сталина является главной и достаточной гарантией того, что с проводившейся политической линией будет покончено. Можно все это было истолковать и как своеобразное предложение — чтобы исправить ситуацию в стране, надо как можно быстрее освободиться от бремени сталинского господства. Вождь действительно и вполне серьезно считал, что в отношении него существуют и куются планы физического устранения. А при подозрительности и мнительности вождя любые, даже заведомо сфальсифицированные показания об организации террористического акта против него, вне всякого сомнения, обретали в его глазах убедительность неопровержимых фактов. К тому же, Сталин желал сохранять
Но надо сказать, что существовали не только сфальсифицированные материалы. О том, что Троцкий и его ближайшие соратники готовятся к физическому устранению вождя, докладывала агентура, внедренная в окружение Троцкого, В частности, агент НКВД в ближайшем окружении Троцкого М. Зборовский доносил в Москву: «С 1936 года «Сынок» (псевдоним сына Л. Троцкого Л. Седова в оперативной переписке НКВД — Н.К.) не вел со мной разговор о терроре. Лишь недели две-три тому назад, после собрания группы, «Сынок» снова заговорил на эту тему. В первый раз он только теоретически старался доказать, что терроризм не противоречит марксизму. «Марксизм — по словам «Сынка» — отрицает терроризм постольку, поскольку условия классовой борьбы не благоприятствуют терроризму, но бывают такие положения, в которых терроризм необходим». В следующий раз «Сынок» заговорил о терроризме, когда я пришел к нему на квартиру работать, Во время читки газет «Сынок» сказал, что так как весь режим в СССР держится на Сталине, то достаточно убить Сталина, чтобы все развалилось» [852] . Получая такую информацию, как говорится, из первых рук, Сталин, естественно, не мог ее игнорировать. Видимо, он был твердо убежден в том, что Троцкий и его сторонники не на словах, а на деле готовят заговор с целью его устранения. Соответственной была и его реакция на это.
852
О. Царев, Джон Костелло. Роковые иллюзии. М. 1995. С. 322–323.
Сталин откорректировал и проект обвинительного заключения, исключив из его первоначального варианта одних лиц, заменив их другими. Какими соображениями он при этом руководствовался, остается неизвестным. В окончательно утвержденном проекте обвинительного заключения фигурировали 16 человек во главе с Зиновьевым и Каменевым, Во время следствия работники НКВД «получили» от арестованных показания о том, что в различных городах Советского Союза, в том числе в Москве, Ленинграде и Горьком, а также в Красной Армии были созданы многочисленные террористические организации с целью убийства Сталина и других руководителей партии и Советского правительства. На основании этого в 1936 г. было арестовано и расстреляно более 160 человек, якобы принимавших участие по заданию «объединенного центра» в подготовке террористических актов.
После всего сказанного возникает естественный вопрос: как удалось получить признательные показания практически от всех, кто предстал перед судом. Это — принципиально важный вопрос и вокруг него шли и продолжают идти серьезные дискуссии. В отношении того, как добывались признательные показания, имеются свидетельства А. Орлова. И хотя не все, что он пишет, внушает доверие, все же значительная доля истины в его рассказах безусловно есть. Поэтому я приведу некоторые наиболее интересные и наиболее существенные сюжеты, касающиеся главных фигур данного процесса.
«Даже верхушка НКВД, знавшая коварство и безжалостность Сталина, — писал Орлов, — была поражена той звериной ненавистью, какую он проявлял в отношении старых большевиков, особенно Каменева, Зиновьева и Смирнова. Его гнев не знал границ, когда он слышал, что тот или иной заключённый «держится твёрдо» и отказывается подписать требуемые показания. В такие минуты Сталин зеленел от злости и выкрикивал хриплым голосом, в котором прорезался неожиданно сильный грузинский акцент:
«Скажите им, — это относилось к Зиновьеву и Каменеву, — что бы они ни делали, они не остановят ход истории. Единственное, что они могут сделать, — это умереть или спасти свою шкуру. Поработайте над ними, пока они не приползут к вам на брюхе с признаниями в зубах!» [853]
853
Александр Орлов. Тайная история сталинских преступлений. (Зиновьев и Каменев). (Электронный вариант).
И вот еще один сюжет из писаний Орлова, ставший в литературе о Сталине чем-то вроде своего рода гималайской вершины в сталинском искусстве выжимать нужные показания из допрашиваемых.
«На одном из кремлёвских совещаний Миронов… доложил, что Каменев оказывает упорное сопротивление; мало надежды, что удастся его сломить.
— Так вы думаете, Каменев не сознается? — спросил Сталин, хитро прищурившись.
— Не знаю, — ответил Миронов. — Он не поддаётся уговорам.
— Не знаете? — спросил Сталин с подчёркнутым удивлением, пристально глядя на Миронова. — А вы знаете, сколько весит наше государство, со всеми его заводами, машинами, армией, со всем вооружением и флотом?
Миронов и все присутствующие с удивлением смотрели на Сталина, не понимая, куда он клонит.
— Подумайте и ответьте мне, — настаивал Сталин.
Миронов улыбнулся, полагая, что Сталин готовит какую-то шутку. Но Сталин, похоже, шутить не собирался. Он смотрел на Миронова вполне серьёзно.
— Я вас спрашиваю, сколько всё это весит, — настаивал он.
Миронов смешался. Он ждал, по-прежнему надеясь, что Сталин сейчас обратит всё в шутку, но Сталин продолжал смотреть на него в упор, ожидая ответа. Миронов пожал плечами и, подобно школьнику на экзамене, сказал неуверенно:
— Никто не может этого знать, Иосиф Виссарионович. Это из области астрономических величин.
— Ну а может один человек противостоять давлению такого астрономического веса? — строго спросил Сталин.
— Нет, — ответил Миронов.
— Ну так и не говорите мне больше, что Каменев или кто-то другой из арестованных способен выдержать это давление. Не являйтесь ко мне с докладом, — заключил Сталин, — пока у вас в портфеле не будет признания Каменева!» [854]
854
Там же.
И многозначительно добавил: «Скажите ему (Каменеву), что если он откажется явиться на суд, мы, найдём ему подходящую замену — его собственного сына, который признается суду, что по заданию своего папаши готовил террористический акт против руководителей партии…» [855]
Вообще приведенный выше пассаж вполне вписывается в стиль мышления и подходы Сталина к выбиванию признаний из арестованных. В 1934 году в письме по поводу допросов одного из обвиняемых (совсем по другому делу — Н.К.) он писал Кагановичу: «Надо его прижать к стенке, заставить сказать — сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский). Чекисты становятся смешными, когда дискутируют с ним об его «политических взглядах» (это называется допрос!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов иначе он не был бы агентом посторонней силы. Он призывал вооруженных людей к действию против правительства, значит, его надо уничтожить. Привет! И. Ст» [856]
855
Там же.
856
Сталин и Каганович. Переписка. С. 550.
Девиз — уничтожить — вот главная директива Сталина по поводу того, как вести следствие и какой приговор надо выносить. Это хорошо видно, как на примере первого показательного процесса, так и на примере других процессов, в том числе и закрытых. Диапазон методов достижения цели был обширен. И это можно продемонстрировать на примере того, как велась обработка главного обвиняемого Зиновьева. Тот был сломлен уже задолго до этого, что видно из его писем, адресованных Сталину.
Вот выдержки из них:
«10 апреля 1935 г. Еще в начале января 1935 года в Ленинграде в ДПЗ (дом предварительного заключения — Н.К.) секретарь ЦК тов. Ежов, присутствовавший при одном из моих допросов, сказал мне: «Политически Вы уже расстреляны».
Я знаю, что и физическое мое существование во всяком случае кончается. Один я чувствую и знаю, как быстро и безнадежно иссякают мои силы с каждым часом, да и не может быть иначе после того, что со мной случилось…
14 апреля 1935 г. При всех обстоятельствах мне осталось жить во всяком случае очень недолго: вершок жизни какой-нибудь, не больше.
Одного я должен добиться теперь: чтобы об этом последнем вершке сказали, что я осознал весь ужас случившегося, раскаялся до конца, сказал Советской власти абсолютно все, что знал, порвал со всем и со всеми, кто был против партии, и готов был все, все, все сделать, чтобы доказать свою искренность.
В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…
…За эти месяцы я состарился на 20 лет. Силы на исходе.
…Помогите. Поверьте. Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении» [857] .
857
Реабилитация. Политические процессы 30 – 50-х годов. С. 184.
До Сталина такие вопли души не доходили, а если доходили, то, видимо, еще больше рождали в нем ненависти и презрения к своим бывшим коллегам, на долю которых выпала совсем иная судьба, чем ему. Они были поверженными соперниками, когда-то свысока относившимися к нему, а он был победителем, и триумф победителя, как ему, очевидно, представлялось, включал в себя и отсутствие даже малейшего снисхождения к бывшим соперникам по борьбе за власть. Вождь не руководствовался человеческими чувствами и нормами. Они в данном случае для него были химерами. В основе его действий господствовал принцип — добить побежденного до конца. А под этим разумелось физическое уничтожение.