Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2
Шрифт:
Что же, мотивы поведения на суде раскрыты впечатляюще. Но главная посылка автора о выполнении «последнего партийного поручения» все-таки с исторической точки зрения, в сопоставлении с фактами представляется не вполне убедительной.
Мои контраргументы сводятся к следующему. Неверно представлять когорту старых большевиков в качестве неких наивных, хотя, конечно, и глубоко убежденных и идейных политических младенцев. Вся история борьбы Сталина с оппозицией, все перипетии этой довольно длительной борьбы однозначно говорят о том, что в политической стратегии Сталина они усматривали не просто какое-то количество ошибок и заблуждений. Таких, которые поддаются исправлению, а потому, мол, и политический компромисс с Генеральным секретарем возможен. В линии, с железной решимостью проводимой Сталиным, они усматривали смертельную угрозу самому существованию социалистического строя. Поэтому в умах и сердцах этих людей, прошедших суровую школу жизни и политической борьбы, не могли оставаться, а тем паче доминировать сентиментальные мысли и чувства, что своей
Я лично убежден, что они наверняка не остановились бы перед совершением террористического акта в отношении Сталина, если бы таковая возможность им представилась. Не думаю, что старые марксистские представления о неприменимости индивидуального террора как метода политической борьбы каким-то образом связывали их руки и заставляли мириться с существовавшим положением. Трудно поверить в доводы тех, кто полагает, что с физическим устранением Сталина с политической арены его противники связывали опасения насчет возможного ослабления позиций социализма в СССР или же его международной роли. Они были реалистами, а не просто мечтателями. Хотя, конечно, известная доля политического идеализма им была присуща.
На ранних стадиях политической борьбы со Сталиным все его противники допустили целую пропасть недопустимых ошибок. И главная состояла в том, что они не только в корне неверно интерпретировали целенаправленность и стратегическую обоснованность курса Сталина, но и слишком примитивно подошли к оценке его личности как политической фигуры. В конечном счете за все это им пришлось заплатить ценой собственной жизни. Но они платили эту цену не потому, что таким путем надеялись в последний раз послужить идеалам своей жизни.
В представлении некоторых старые большевики являли собой некий эталон рыцарей без страха и упрека. Это, естественно, сказалось и на рождении легенды относительно главной побудительной причины, толкавшей их давать невероятные показания на себя и своих друзей и знакомых. Но таковыми они не были. Это были люди со всеми свойственными людям достоинствами и слабостями. Часто они вступали в острое соперничество друг с другом, склочничали, проявляли непомерный карьеризм и т. д.
Говоря все это, я ни коим образом не желаю бросить тень на когорту старых большевиков. Единственной целью моих критических замечаний является стремление представить их не в некоем идеальном ореоле, а такими, какими они были в действительной жизни. К тому же, развернувшаяся после смерти Ленина политическая борьба за власть наложила и на них свою гнетущую печать. Им часто приходилось лавировать, менять свои позиции и взгляды, приспосабливаться к условиям и требованиям тех, кто одерживал победу. А таковым был Сталин. Ленинская закалка с каждым годом все больше превращалась в некий миф. А сталинский политический котел, в котором они теперь варились, прививал им совершенно иные качества. Словом, чисто идейные соображения как главный побудительный мотив признательных показаний на показательных процессах выглядит, по меньшей мере, если недостаточно обоснованным, то уж во всяком случае преувеличенным.
Гораздо более убедительным выглядит краткий перечень мер воздействия на арестованных, с помощью которых выбивались признания. Кривицкий перечисляет следующие четыре фактора (так он называет эти меры).
«Первый по важности фактор — это действующая в ОГПУ машина физических и моральных пыток, противостоять которой у них не было сил. Эта «третья степень» была известна у нас как «конвейерная система» допроса заключенных. Она предусматривала пропускание жертвы через цепочку следователей, начиная с неотесанных новичков и до квалифицированных мастеров искусства исторжения признаний.
Вторым элементом системы фабрикации признаний служило сталинское секретное досье. Там были собраны донесения его личной шпионской сети, касающиеся политической деятельности и личной жизни всех лидеров за многие годы. Это досье превратилось в арсенал порочащих данных, направленных против всех потенциальных противников сталинского правления.
Третьим элементом, участвовавшим в подготовке показательных судов, была разновидность обычного шантажа. Провокаторов, якобы признавшихся в участии в мнимых заговорах, помещали в камеры, где они играли омерзительную роль, впутывая своих наиболее выдающихся «подельников» в эти заговоры. Они играли роль изобличающих «свидетелей» или «соучастников», давая понять главным действующим лицам, намеченным Сталиным, что любая попытка оправдаться безнадежна.
Четвертым, однако не менее важным, элементом в фабрикации признаний были сделки, заключенные между Сталиным и некоторыми особо важными заключенными. На Западе может вызывать удивление тот факт, что между Генеральным прокурором и его заключенными совершаются подобные сделки. Принадлежа к информированным партийным кругам, мы воспринимали такие договоренности как обычное дело, зная, что семьи, друзья и даже менее заметные политические сторонники жертвы будут помилованы, если она сознается и тем самым поможет вовлечь в дело ключевые фигуры и облегчит проведение общей чистки» [867]
867
Вальтер Кривицкий. Я был агентом Сталина. С. 211.
На мой взгляд, основным средством сломить волю подследственного и заставить его признать вменяемые ему преступления, а заодно и оговорить тех, на кого указывал следователь, безусловно, являлись меры физического воздействия. Прежде всего пытки во всех формах и разновидностях их существования. «Метод пыток, метод подтасовки фактов с помощью самодельных лжесвидетелей и метод переговоров между Кремлем и жертвами использовались одновременно для получения быстрых результатов, — пишет Кривицкий. — Я могу говорить о физических пытках лишь настолько, насколько я узнал о них из первых рук. Я знал одного заключенного, которого заставляли стоять на протяжении всех дознаний с различными перерывами на протяжении 55 часов под слепящим светом ламп. Возможно, это была самая простая разновидность «третьей степени» [868] .
868
Вальтер Кривицкий. Я был агентом Сталина. С. 214.
Не стану комментировать умозаключения Кривицкого. В литературе о сталинском периоде нашей истории имеется множество свидетельств того, насколько широко и с каким изуверским садизмом порой применялись меры физического воздействия при ведении следствия. В данном случае едва ли можно добавить что-либо новое или оригинальное. Да и не в этом состоит убедительность объективной оценки роли Сталина во всех этих делах. Мне кажется, вполне достаточно будет сослаться на известную телеграмму, подписанную от имени ЦК партии Сталиным, где уже задним числом не только подтверждается правомерность применения мер физического воздействия на подследственных, но и как бы содержится невысказанное недоумение вождя: неужели нельзя понять столь простые до примитивности вещи. Ведь пытки применяют и наши враги, почему же нам не пользоваться такими же методами, но уже в целях благородных.
В телеграмме от 10 января 1939 г., подписанной Сталиным, говорилось: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП(б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод» [869] .
869
Доклад Н.С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. С. 82.
Конечно, открыто, а тем более публично, Сталин не ратовал в пользу применения мер физического воздействия при ведении следствия. Но, по существу говоря, он не придавал слишком серьезного значения тому, как вся его репрессивная политика будет воспринята мировым общественным мнением. Он исходил из принципа, что «Европа все проглотит». Эта циничная позиция отнюдь не означала, что он вообще был безразличен к тому, что скажет о нем и его политике заграница. Напротив, по указанию Сталина и при его личном участии велась широкая пропагандистская кампания, нацеленная на то, чтобы всячески обосновать и подкрепить фактами правильность мер, предпринимаемых властями. Сталин лично участвовал в этом деле, принимая видных зарубежных представителей литературы, отвечал на их порой каверзные вопросы. Причем вел себя настолько умело и убедительно, что некоторые из них по возвращении на родину разразились восторженными книгами в адрес Советского Союза и сталинской политики.
Один характерный пример. Принимая немецкого писателя Л. Фейхтвангера, Сталин приводил примеры лживости и неискренности арестованных. Так, находясь в тюрьме, Радек написал Сталину большое письмо, в котором заверял вождя в своей полной невиновности. Сталин посчитал это письмо лживым, поскольку Радек на следующий день якобы «сознался» в предъявленных ему следователями антисоветских и террористических преступлениях. Об этом лично сам вождь поведал своему немецкому собеседнику. Причем тот воспринял это с полным доверием [870] .
870
Лион Фейхтвангер. Москва 1937. М. 1937. С. 87.