Политическая наука №4 / 2015. Сравнительные исследования мировой политики
Шрифт:
Что касается России, то развал Советского Союза повлек за собой утрату как коллективной (принадлежность к «единой семье советских народов» и к «мировой системе социализма»), так и ролевой идентичности (одна из «сверхдержав» и лидер мирового рабочего и коммунистического движения). Попытка найти новую коллективную идентичность через «присоединение» к «сообществу цивилизованных стран» едва не закончилась полным экономическим крахом и утратой внутреннего и внешнего суверенитета. Потребовались годы преодоления тяжелых экономических испытаний и трудного вхождения в мировую политику на правах самостоятельного и авторитетного игрока – процессов, которые остаются незавершенными и поныне. Постепенно опыт взаимодействия с евро-атлантическим сообществом создал у значительной части российских правящих элит и политического класса страны устойчивое представление о нежелании «партнеров» идти на равноправное сотрудничество и признавать право России на собственные интересы, на внутренний и внешний национальный суверенитет. Запад все больше воспринимается как Другой с отрицательным знаком, а российская идентичность – как не-Западная. Рубежными в этом смысле стали 2007-й («мюнхенская речь» Путина), 2008-й («пятидневная война» с Грузией) и 2014 годы (кризис вокруг Украины) 2 .
2
Весьма характерно, что эти же годы отмечаются китайскими учеными как рубежные в становлении глобального Китая: 2007 г. – запуск первой китайской противоракеты как «начало конца» американской гегемонии, 2008 г. – проведение летних Олимпийских игр в Пекине и триумфальная победа китайской команды как очевидное подтверждение мирового статуса и влияния Китая, 2014 г. – подписание газовых и нефтяных контрактов, 2015 г. – совместное с Россией празднование 70-летия Победы над фашизмом в Москве и Победы Китая в антияпонской войне как демонстрация стратегических отношений между Россией и Китаем.
3
В 2014 г. отдел пропаганды ЦК КПК инициировал идеологическую кампанию «Китай должен идти собственным путем».
В современном Китае изучение мировых реалий и создание науки международных отношений с «китайской спецификой» считается общенациональной задачей. Такая наука востребована и встречает финансовую, институциональную и пр. поддержку со стороны государства 4 . Эксперты отмечают взаимозависимость и взаимопроникновение взглядов политических и академических международников Китая. Они подчеркивают, что и те и другие стремятся позиционировать себя в глобальном масштабе и отстаивать китайские интересы в международном взаимодействии [Noesselt, 2010].
4
В Канцелярию по планированию исследований в области общественных наук Отдела пропаганды ЦК КПК со второй половины 2011 по конец 2012 г. с заявками на получение грантов обратились 250 изданий по общественным наукам, из них 21 – по международной проблематике (…) Каждое издание получило по 400 тыс. юаней [Wu Xingzuo, 2013, p. 63–65].
В России запрос на развитие национально ориентированной науки международных отношений гораздо слабее. Несмотря на некоторые позитивные сдвиги в институализации и формировании инфраструктуры международных исследований [Цыганков, Цыганков, 2014], существующая система организации науки и образования способствует скорее игнорированию национальной международно-политической мысли, самоколонизации национального образовательного пространства в пользу Запада. Поэтому стремление к развитию национальноориентированных международных исследований во многом остается уделом энтузиастов. Хотя инфраструктура российских международных исследований вполне сопоставима с китайской, российские ученые-международники испытывают трудности, связанные с бюрократизацией научной деятельности, доступностью новейшей литературы и ведущих научных журналов на иностранных языках [Лебедева, 2013; Тимофеев, 2014]. Финансово-экономический кризис и западные санкции ограничивают возможности контактов с зарубежными коллегами и участия в престижных международных конференциях. Китайцы же не только учатся и работают на Западе, но и возвращаются в КНР, где созданы комфортные условия для ученых-международников и национально-ориентированных исследований.
Указанные факторы объясняют особенности основных трендов в развитии международно-политических исследований в рассматриваемых странах, в осмыслении места и роли России и Китая в меняющейся структуре мирового порядка.
Становление национальных школ международных исследований в обеих странах связано с освоением существующих в мировой / западной науке макротеорий и с возникновением «поколения переводчиков», как охарактеризовал эту ситуацию А.Д. Богатуров, имея в виду период интенсивного осмысления западной международно-политической мысли. Различие заключается в том, что в Китае этот процесс привел к формулированию основных концепций МО «с китайской спецификой», которые можно рассматривать как попытки создания собственной «большой теории», у нас же делаются только первые шаги в этом направлении. «Поколение переводчиков» в Китае выполнило свою задачу: от освоения западных подходов и макротеорий китайские международники перешли к осмыслению собственных задач и попыткам концептуализации миропорядка, опираясь на ТМО «с китайской спецификой».
Даже те ученые, которые отвергают необходимость особой китайской школы международных отношений, подчеркивают различия в понимании мировой политики китайскими и западными исследователями. Так, например, по мнению Янь Сюетуна, международная наука должна учитывать, что, как отмечено в текстах древних китайских учителей, сила имеет гораздо меньше материально-физических коннотаций и намного больше моральных элементов [Xuetong, 2011]. Для Чжао Тиняна мировоззрение, основанное на древнекитайских представлениях, способствует более адекватному восприятию современных международных отношений, чем взгляды, лежащие в основе Вестфальской системы [Tingyang, 2005]. По убеждению Цинь Яцина, китайская школа теории МО не только возможна, но и будут способствовать производству знаний и творческому синтезу разных культур и цивилизаций [Yaqing, 2013 b].
При этом, поскольку в КНР доминирует тенденция к учету национальных традиций и «особенностей», китайские международники стремятся не «раствориться» в глобальном академическом сообществе, а присоединиться к мировым дебатам с целью участия в создании универсальных теоретических рамок, которые автоматически включали бы китайские концепты миропорядка и международных отношений в целом [Бузан, 2012]. Главная функция «китайской школы» – разработка концепций, которые отражали бы традиционную культуру и национальные интересы Китая и позволили бы интегрировать эти концепции в контекст глобальных дебатов мирового академического сообщества. Это приводит к тому, что вопрос о «китайских особенностях», оставаясь на периферии мировой политической науки, уже с начала 2000-х годов привлекает к себе внимание и за пределами КНР [China and… 2009; Jacques, 2009; Contemporary Chinese… 2012; Katzenstein, 2012; Luttwak, 2012; Qing, 2013; A Confucian… 2013; Chih, 2013].
В российском академическом сообществе существует позиция, согласно которой поиски «местных особенностей», а тем более попытки создания «автохтонных школ» не только неплодотворны, но и чреваты игнорированием основных достижений мировой международно-политической мысли. Число последовательных сторонников такой позиции относительно невелико. Вместе с тем предупреждение об опасности изоляционизма не может оставаться без внимания большинства российских ученых, которые разделяют мысль о необходимости развития национальной школы международных исследований. Между ними существует согласие в том, что такая школа должна более внимательно и целенаправленно опираться на традиции и наработки отечественной мысли и интегрировать все достижения мирового / западного научного сообщества [Цыганков, Цыганков, 2014]. Следует признать, однако, что на пути решения как той, так и другой задачи стоят серьезные трудности: русская политическая мысль недостаточно активна по части включения ее лучших традиций в современный концептуальный аппарат международных исследований [Цыганков, 2014], а достижения мировой науки слишком часто «конвертируются» в ней в американо- и западоцентризм.
Российские и китайские эксперты отмечают, что в обеих странах наблюдается отсутствие единой идеологии академического дискурса, фрагментация и диверсификация международных исследований. Схожей является и своего рода дихотомия: «западники vs почвенники и государственники» в РФ, «исключительно западный дискурс vs ориентация на традиционную политическую культуру» – в КНР. При этом в обоих случаях западные / американские аналитические модели рассматриваются их китайскими и российскими приверженцами как строго научные аргументы, дающие объективную и единственно верную картину действительности, а модели их оппонентов – как не имеющие никакой научной ценности. То, что в КНР основные участники дискуссии, принимая западный дискурс, склоняются к необходимости «китаизации» ТМО, во многом определяется «госзаказом» – это требование не только поддерживается, но и инициируется правящими элитами. В России же этот спор связан не столько с партийно-государственными реалиями, сколько с историческими дебатами, имеющими отношение к геополитическому положению страны. Кроме того, здесь он по-прежнему ведется преимущественно в «западном» формате и еще не ощутил в полной мере внутреннюю потребность в «россиезации» ТМО. Однако и здесь за последние годы наметился тренд к более четкому формулированию и обоснованию правомерности национальных интересов не только в сфере дипломатии, но и в исследовании международных отношений и внешней политики. По нашему мнению, тот факт, что он возник и развивается, прежде всего в формате экспертных оценок и прогнозов, базируясь, главным образом, на реалистических подходах, вполне объясним: теория и методология политического реализма не только доминирует в российском сообществе международников, но и стимулируется самой обстановкой, складывающейся сегодня в мире в целом и вокруг России в частности.
В свою очередь, в Китае больше, чем в России, популярны «английская школа» и близкий к ней по методологии социальный конструктивизм [Бузан, 2012, с. 73–82]. И это тоже неслучайно, учитывая высокую степень взаимозависимости китайской и западной (прежде всего, американской) экономик, национальную историю Китая и стремление КНР к конструированию регионального политического пространства на основе собственных представлений о справедливом международном порядке. При этом международники КНР говорят о «китайской специфике» (Чжао Тинян, Цинь Яцин), с позиций которой они критикуют взгляды Б. Бузана и А. Вендта – ведущих представителей «английской школы» и конструктивизма. Так, например, по мнению Цинь Яцина 5 , центральные понятия, на которых основаны данные теории – «международное общество» и «идентичность», – статичны и культурно ограничены [Yaqing, 2013, p. 67–89]. Китайские идеалисты, разумеется, высказываются о неправомерности аксиоматики политического реализма. Однако сколь бы последовательными ни были их позиции (вплоть до утопических идей о мире, сотрудничестве и развитии как ведущих тенденциях современного глобального развития), их критика реализма не затрагивает таких краеугольных положений, как незыблемость национального суверенитета и ведущая роль государства в мировой политике. Впрочем, линия политического реализма также достаточно заметна в китайской литературе по международным отношениям. Так, например, Янь Сюетун пишет, что «жесткая сила на самом деле может быть в равной степени важна как для гуманной власти, так и для гегемонии, поскольку мораль является хотя и необходимым, но не достаточным условием для достижения мирового лидерства» [Xuetong, 2011, p. 91].
5
Цинь Яцин – постоянный проректор Университета международных отношений Китая, известный сторонник конструктивизма в китайской школе МО. Его перу принадлежат книги «Сила-Институты-Культура: эссе по теории и методологии международных отношений» (2005), «Теория международных отношений: рефлексии и реконструкции» (2012), «Отношения и процессы: Культурные основания теории международных отношений Китая» (2012) (на кит. яз.).
Как видно из вышесказанного, среди основных направлений науки международных отношений заметное внимание в обеих странах уделяется зарубежным (прежде всего, западным) теориям и подходам, так что опасность изоляционизма от мировых академических трендов, хотя и существует и, возможно, даже недостаточно осознается, все же не критична. По нашему мнению, правомерно высказать осторожный оптимизм и по поводу того, что касается соотношения российских теоретических и прикладных исследований международных отношений, – внимание к последним очевидно [подробнее об этом см.: Дегтерев, 2015, c. 35–54].