Политические работы 1895–1919
Шрифт:
Речи, произносимые депутатом, сегодня уже не являются личными исповедями и в еще гораздо меньшей степени напоминают попытки переубедить противников. Они представляют собой официальные декларации партии, демагогически обращенные к стране. Если представители всех партий выскажутся по очереди один или два раза, то дебаты в Рейхстаге будут объявлены закрытыми. Речи обсуждаются заранее или хотя бы согласуются по всем существенным пунктам на заседаниях фракций. Также на этих заседаниях заранее определяется, кто будет говорить от имени партии. У партий имеются особые эксперты по каждому вопросу, подобно тому, как у бюрократии — собственные компетентные чиновники. Правда, в партиях наряду с рабочими пчелами есть и свои трутни, парадные ораторы, которых можно с осторожностью использовать лишь в репрезентативных целях. Но если не без исключения, то в целом справедливо следующее утверждение: кто делает работу, тот и имеет влияние. Однако же работа эта происходит за кулисами, на заседаниях комиссий и фракций, у по–настоящему энергично работающих членов партий, но, прежде всего, в их личных бюро. Несмотря на явную непопулярность Ойгена Рихтера в собственной партии, его неколебимые властные позиции основывались, например, на чрезвычайно большой работоспособности, а особенно — на его несравненном знании государственного бюджета. Он был, пожалуй, последним депутатом, который мог проверить расходы военного министра вплоть до последнего пфеннига в солдатской столовой; по крайней мере, в этом мне зачастую — несмотря на всю досаду — с восторгом признавались господа из этого ведомства. В нынешней партии Центра положение господина Матиаса Эрцбергера[69] зиждется опять–таки на его пчелином трудолюбии, на котором основано
Но даже такое значительное трудолюбие не повышает качество ни лидера или руководителя государства, ни — что по сути дела, вопреки мнениям наших романтичных литераторов, нисколько от этого не отличается — партии. Прежде в Германии, по крайней мере, насколько мне известно, во всех без исключения партиях были личности с полным набором свойств политического лидера. Национал–либералы фон Беннигсен, фон Миквель, фон Штауффенберг, Фёльк и другие; представители центра Маллинкродт и Виндтгорст; консерваторы фон Бетузи–Хук, фон Миннигероде и фон Мантейфель; прогрессист фон Заукен–Тарпучен и социал–демократ фон Фольмар — все они обладали натурами политических лидеров высокого уровня. Все они канули в Лету или же — как фон Беннигсен в 80-е годы XIX века — ушли из парламента, поскольку у них не было ни малейших шансов добраться до руководства государственными делами в качестве партийных вождей. Когда же такие парламентарии, как фон Миквель и Мёллер, становились министрами, им, в первую очередь, приходилось поступаться собственными принципами, чтобы включаться в работу чисто чиновничьих министерств[70]. Но прирожденные лидерские натуры существуют в Германии и сегодня, и притом их очень много. Да, но куда же они тогда делись? На это легко ответить, исходя из вышесказанного. Поясню лишь на одном примере, в котором политические и социально–политические взгляды деятеля противостоят моим как нельзя более радикально: считает ли кто–нибудь, что нынешнему главе заводов Круппа, который был политиком Восточной Марки и государственным чиновником, на роду написано, что он возглавит крупнейшее индустриальное предприятие Германии, а не важное министерство или же могущественную парламентскую партию? Так отчего же он делает первое, и почему он (как я полагаю) в нынешних условиях ни в коем случае не выразит свою готовность делать второе? Может быть, чтобы добиться большей денежной выручки? Скорее, я полагаю — по очень простой причине: поскольку у нас человек с мощным инстинктом власти и прочими аналогичными качествами вследствие политической структуры государства (что означает просто–напросто: вследствие бессилия парламента и связанного с этим чисто чиновничьего характера министерских постов) должен быть прямо–таки идиотом, чтобы залезть в эту жалкую систему коллегиальной зависти и ступить на скользкий путь интриг на высочайшем уровне, тогда как его умению и стремлениям открывается поле деятельности, какую предоставляют гигантские фабрики, картели, банки и предприятия оптовой торговли. Его собратья предпочитают финансировать общегерманские газеты, давая возможность литераторам предаваться своей болтовне. Туда, на службу частнокапиталистическим интересам, путем того негативного отбора, какой, если называть вещи своими именами, практически является сущностью нашего так называемого «монархического правления», оттеснены все лидерские таланты нации. Ибо лишь в этой сфере сегодня вообще встречается нечто напоминающее селекцию лидерских качеств. Отчего именно там? Так ведь оттого, что тут уж безусловно не до добродушия (что в данном случае означает — не до литераторской фразы), когда речь идет об экономической выгоде в сотни и тысячи миллионов марок и о десятках и сотнях тысяч работников. А почему не в руководстве государством? Потому что одна из худших черт, перешедших по наследству от эпохи Бисмарка, заключается в том, что Бисмарк считал целесообразным прикрывать собственный цезаристский режим легитимностью монарха. В этом ему преданно подражали его преемники, а уж они–то были не цезарями, а заурядными чиновниками. Политически невоспитанная нация принимала пустые фразы Бисмарка за чистую монету, тогда как литераторы по своему обыкновению приветствовали их. Само собой разумеется, литераторы экзаменуют будущих чиновников, да и сами себя ощущают чиновниками и творцами чиновников. И их озлобленность направлена на каждого, кто стремится к власти и добивается ее иными способами, нежели через легитимацию посредством экзаменационного диплома. Отвыкнув при Бисмарке от собственной озабоченности общественными делами, в особенности — внешней политикой, вследствие этого нация позволила всучить себе нечто, называемое «монархическим режимом», что в действительности означало всего–навсего неконтролируемость безраздельного господства чиновников, при котором — если эти чиновники предоставлены самим себе — еще никогда и нигде в мире политические лидерские качества не рождались и не пробивали себе дорогу. И не то, чтобы среди нашего чиновничества не было людей с лидерскими качествами — я очень далек от того, чтобы утверждать, будто их нет! Но не только условности и внутренние особенности ведомственной иерархии ставят в высшей степени труднопреодолимые препятствия именно на пути их карьеры, — а сущность положения современного управленческого чиновника, в общем и целом, крайне неблагоприятна для развития политической самостоятельности (которую, пожалуй, следует отличать от внутренней независимости чисто личного типа). Дело еще в том, что сущность всякой политики (что пока еще необходимо часто подчеркивать) состоит в борьбе, а также в вербовке союзников и последователей–добровольцев — а для того, чтобы упражняться в этом трудном искусстве, карьера в чиновничьем государстве не дает ни малейшей возможности. Как известно, для Бисмарка школой послужил Франкфуртский бундестаг. В армии учат сражаться, и потому она может рождать военных вождей. Для современных же политиков наиболее подходящей палестрой[71] служит борьба в парламенте и борьба за партию в стране, каковым нет равноценной замены — и менее всего их заменяет конкуренция за служебное продвижение. Разумеется, речь идет о таких парламенте и партии, чей лидер добивается государственной власти.
И наоборот, какую притягательную силу для людей с лидерскими качествами может иметь партия, которая в лучшем случае получает шанс изменить несколько бюджетных статей так, как того требуют интересы ее избирателей, — да еще раздобыть несколько теплых местечек для нескольких протеже ее партийных боссов? Какие возможности для развития этих качеств она им предоставляет? До мельчайших подробностей регламента и традиций Рейхстага сегодня деятельность нашего парламента обнаруживается в чисто негативной политике. Мне известно немало случаев, когда в партиях молодые таланты с лидерскими качествами попросту подавлялись старыми и заслуженными местными и партийными деятелями, как и происходит в любом цехе. Да это и понятно в бессильном парламенте, нацеленном лишь на негативную политику. Ибо там царят только цеховые инстинкты. Зато этого никогда не может позволить себе партия, жизнь которой приспособлена к соучастию во власти и разделению ответственности в государстве, — вследствие чего каждый член партии, работающий в первичных организациях, должен знать: бытие и небытие партии, как и существование всех связанных с ней интересов, зависит от того, чтобы она располагала людьми с лидерскими качествами и подчинялась им. Ибо многоголовое парламентское собрание как таковое не в состоянии «управлять» и «делать политику». Об этом нет речи ни в одной стране мира, даже в Англии. Вся масса депутатов в целом функционирует только в роли свиты одного или нескольких leader'ов, формирующих кабинет, и беспрекословно им подчиняется, пока они имеют успех. Так и должно быть. В политических делах всегда господствует «принцип небольших чисел», т. е. одерживает верх политическая маневренность малых руководящих групп. Эта цезаристская черта (в демократических государствах) неискоренима.
Но ведь она одна еще и гарантирует, что ответственность по отношению к обществу зиждется на определенных личностях, тогда как в собрании, управляющем «многоголовым способом» она совершенно улетучилась бы. Это и обнаруживается при подлинной демократии. В соответствии с прежним опытом чиновники, избранные на должности благодаря народным выборам, выдерживают испытание в двух случаях. Во–первых, в локальных кантональных учреждениях, где при стабильном населении жители хорошо друг друга знают, т. е. успешная проверка чиновника в пределах соседской общины может быть определяющим моментом выборов. Во–вторых, и с существенной оговоркой, при выборах верховного политического доверенного лица нации в демократическом государстве. Таким способом к верховной власти редко приходят наиболее выдающиеся политические лидеры, но, тем не менее, как правило, приходят подходящие. Зато для общей массы средних чиновников и, прежде всего, для тех, кто нуждается в профессиональной подготовке, система народных выборов в демократических государствах в большинстве случаев показывает полную несостоятельность — и по понятным причинам. Так, в Америке судьи, назначенные президентом, неизмеримо превосходили по дельности и неподкупности судей, избранных народом. Дело в том, что у назначавшего их лидера все–таки имелась инстанция, ответственная за квалификацию чиновников, и поэтому если бы были совершены грубые промахи, правящая партия ощутила бы это впоследствии на собственной шкуре. Потому же господство равного избирательного права в крупных коммунах вновь и вновь приводило к одному и тому же: доверенное лицо граждан посредством народного голосования избиралось бургомистром, наделенным широкими полномочиями формировать административный аппарат по собственному усмотрению. Не в меньшей степени к развитию таких цезаристских черт склонен английский парламент. Ведущий государственный деятель в Англии всегда возвышается над парламентом, из которого он происходит.
Слабости, естественным образом присущие селекции ведущих политиков посредством партийной агитации в такой же степени, как присущи они любой человеческой организации вообще, в последние десятилетия чрезмерно раздуты немецкими литераторами. То, что даже парламентское партийное господство требует и должно требовать от индивида, чтобы он подчинялся лидерам, которых он зачастую может воспринимать всего–навсего как «меньшее зло», само собой разумеется. Но чиновничье государство, во–первых, не оставляет ему ни малейшего выбора, а во–вторых, предлагает ему вместо лидеров начальствующих чиновников. Все–таки разница здесь, пожалуй, небольшая. Далее: то, что «плутократия» в Германии процветает хотя и в иных формах, чем в других странах, но по сути так же; то, что расписываемые именно литераторами самой черной краской, хотя и без всякой компетентности, силы крупного капитала, которые сами знают о собственных интересах куда лучше кабинетных ученых, — и притом как раз самые беспощадные из них, тузы тяжелой промышленности, все как один встали у нас на сторону бюрократического чиновничьего государства и против демократии и парламентаризма, — все–таки имеет свои объяснимые причины. Только причины эти недоступны разумению обывателей–литераторов. Вместо их выявления с в высшей степени филистерским морализаторством литераторы подчеркивают сами собой разумеющиеся факты: что воля к власти принадлежит к мотивам, движущим парламентскими лидерами, а эгоистическое стремление к занятию должностей — к мотивам, движущим их свитой. Как будто бы претендентов на бюрократические должности вдохновляют не такие же карьеризм и охота за жалованьем, а исключительно самые что ни на есть альтруистические мотивы! Что же касается участия «демагогии» в достижении власти, то примеры с тем, как в прессе только что[72] появились поощряемые известными ведомственными должностями разборы занятия поста германского министра иностранных дел, могут научить каждого следующему: как раз мнимо «монархическое» правление подразумевает карьеризм и ведомственную борьбу с помощью в высшей степени пагубного подталкивания в прессе. Ни в одном парламентском государстве с сильными партиями ничего более скверного быть не может.
Мотивы личного поведения в рамках любой партии, разумеется, столь же мало идеалистичны, как и обычные обывательские интересы, направленные на служебное продвижение и теплые местечки, у конкурентов в чиновничьей иерархии. Как там, так и здесь, в большинстве случаев речь идет о личных интересах индивида (и будет идти в пресловутых «товариществах солидарности» в грядущем государстве литераторов). Все зависит только от одного: эти вездесущие человеческие, а зачастую — слишком человеческие интересы должны работать так, чтобы хотя бы прямо не мешать отбору людей, наделенных лидерскими качествами. Но в партиях это возможно лишь тогда, когда их лидерам в случае успеха улыбается не только власть, но и государственная ответственность. И тогда это лишь возможно. Но одним этим пока еще ничего не гарантируется.
Ибо не произносящий речи, но только работающий парламент может стать почвой, на которой взращиваются и путем селекции совершенствуются не просто демагогические, но подлинные качества политических лидеров. А работающий парламент — это такой парламент, который контролирует администрацию непрерывно и в сотрудничестве с ней. До войны у нас его не было. А вот после войны парламент надо преобразовать в этом направлении, в противном случае нас постигнут старые беды. Теперь речь пойдет об этом.
III. Публичный характер управления и выборы политических лидеров
Вся структура германского парламента сегодня приспособлена исключительно к негативной политике: к критике, рассмотрению жалоб, консультациям, к исправлению и исполнению правительственных предложений. Этому соответствуют все парламентские традиции. К сожалению, вследствие незначительной заинтересованности общественности, наряду с хорошими юридическими работами о порядке рассмотрения дел отсутствует и всякий политический анализ реальных жизненных парламентских процессов (о других парламентах подобные работы имеются). Но стоит лишь сделать попытку и обсудить с каким–нибудь парламентарием желательный способ внутренней организации Рейхстага и порядка рассмотрения дел в нем, как тотчас же сталкиваешься со всякого рода условными договоренностями и опасениями, приспособленными исключительно к удобствам, тщеславию, потребностям и предрассудкам «знатных» членов парламента и ставящими препятствия на пути всякой политической дееспособности парламента. Это мешает выполнению даже простой задачи действенного и непрерывного контроля за администрацией. Но разве такой контроль является излишним?
Чиновничество блестяще зарекомендовало себя повсюду, где на четко поставленных ведомственных задачах для специалистов ему пришлось проявлять чувство долга, компетентность и способность к решению организационных проблем. Тому, кто сам происходит из семейства чиновников, можно предъявлять здесь претензии в последнюю очередь. Но теперь речь идет не о «служебных», а о политических достижениях, и сами факты раскрывают нам истину, которую невозможно скрыть ни от одного ее приверженца: господство чиновников оказывается совершенно несостоятельным там, где оно решает политические вопросы. И это не случайно. Наоборот, было бы удивительным, если бы в чиновничьей среде встречались глубоко чужеродные для нее способности. Как уже говорилось, не чиновничье это дело вступать в политические битвы и сражаться в них в соответствии с собственными убеждениями, т. е. «заниматься политикой», которая всегда представляет собой борьбу. Предмет гордости чиновника, напротив, заключается в том, чтобы сохранять беспристрастность и тем самым уметь преодолеть собственные склонности и мнения, чтобы добросовестно и осмысленно выполнять то, что требуют от него общие правила или конкретные указания, в том числе тогда и именно в тех случаях, когда они не соответствуют его собственным политическим взглядам. Зато руководители чиновничества, ставящие перед ним задачи, само собой разумеется, должны постоянно решать политические — властно–политические и культурно–политические — проблемы. Контролировать их в этом — первая и основная задача парламента. И не только задачи, предписанные высочайшими центральными инстанциями, но и любой отдельный сколь угодно технический вопрос в нижних инстанциях может быть определен как политически важный, а способ его разрешения — определяться политическими точками зрения. Политики должны служить противовесом господству чиновников. И наоборот, властные интересы руководящих инстанций служат защитой от господства ловких чиновников, у которых всегда проявляется склонность к по возможности неконтролируемой свободе и, прежде всего, к монополизации министерских должностей для продвижения по службе.
Возможность эффективного контроля над чиновничеством связана с несколькими предварительными условиями.
Властное положение всех чиновников, кроме сопряженной с разделением труда техники управления как такового, зиждется на знании. На знании двоякого рода. Во–первых, на приобретенном путем специального обучения «техническом» профессиональном знании в широчайшем смысле слова. Представлено ли это знание в парламенте, или же депутат в конкретных случаях может приватным образом раздобыть справку у специалиста — не имеет значения и является частным делом. В сфере контроля над управлением это никогда не может заменить систематического перекрестного допроса экспертов под присягой, проводимого парламентской комиссией с привлечением соответствующих ведомственных чиновников, что одно гарантирует контроль и всесторонность опроса. У Рейхстага нет на это прав: из–за конституции он обречен на дилетантскую глупость.