Политические работы 1895–1919
Шрифт:
Однако создание действительно работоспособного руководства парламентом после халатности, царившей не одно десятилетие, потребует как минимум годы. Между тем, что же может произойти, пока эта реформа еще не проведена или еще не принесла своих плодов?
Одно, без сомнения, само собой разумеется: повсюду, и в том числе в «демократиях», и как раз в них наиболее ответственные решения в сфере внешней политики принимались небольшим количеством людей, именно теперь наилучшие примеры здесь — Америка и Россия. Никакая литераторская идеология этого не меняет. Всякая попытка изменить это облегчает бремя ответственности, а ведь речь идет как раз об усилении ответственности. Поэтому неизменными остаются императорские права из статьи 11 Имперской конституции, осуществляемые при эффективной ответственности рейхсканцлера. Но опасное злоупотребление, которое могут допустить безответственные и неизвестные заинтересованные лица из придворных и журналистов и которое состоит в огласке чисто личных высказываний монарха о внешних сношениях империи, должно пресекаться тотчас же, и притом по закону. Тяжкое, а в случаях осознанного злоупотребления — позорящее наказание должно грозить благодаря специальному закону тому, кто впредь даст себе волю публично огласить их или отправить за границу, не предоставив заранее всевозможных гарантий. Следовательно, само собой разумеется, что конституционную ответственность именно за огласку высказываний монарха ведущий политик должен брать на себя до совершения проступка. От этого зависит все. Если ведущий политик после огласки и в ответ на претензии парламента заявляет: «Он прикрывает публикацию своей ответственностью», то это — пустая фраза. Ведь даже тогда высказывание монарха невозможно безжалостно критиковать без того, чтобы положение ответственного за огласку политика не оказывалось в опасности. И, прежде всего, такой оборот речи не только бессмыслен, но и попросту политически неверен, если этому политику не задали вопрос заранее и если он не санкционировал то, что и
Санкционирование любой такой публикации канцлером следует осуществлять лишь после подробного ее обсуждения с опытными политиками. И поэтому было бы весьма благоразумным, если бы соответствующему консультативному органу заранее предоставили возможность высказаться о целесообразности публикации (ибо речь идет лишь о ней). Если же этот орган не является чисто парламентским комитетом, то, вероятно, в качестве точки отсчета можно будет использовать и какую–нибудь другую структуру.
Сформированный в конституционном порядке из представителей второстепенных германских государств «комитет Бундесрата по иностранным делам» до сих пор представлял собой какое–то глупое издевательство над Имперской конституцией, он был чисто декоративным, лишенным формальных полномочий и фактического влияния. Ибо рейхсканцлер не только не обязан держать перед ним отчет, но еще и статья 11 конституции эту обязанность исключает. Формально рейхсканцлер может ограничиться пассивным выслушиванием замечаний. Считается, что он проявит любезность, если представит формальный меморандум, что обыкновенно и бывает при публичных парламентских слушаниях. Вот и вся история, хотя в более узких кругах у нас, пожалуй, были возможны и дельные дискуссии. В военное время практическое значение упомянутого комитета как будто бы немного возросло — по меньшей мере, временно; и это тоже не случайность. Очень хорошо было бы предоставить этому комитету возможность давать консультативные заключения перед публикацией важных для внешней политики высказываний монарха. Однако было бы еще лучше, если бы его можно было бы преобразовать в рейхскронрат[80], в котором с привлечением компетентных начальников ведомств и старейших государственных деятелей, а по возможности — и в присутствии монарха, можно было бы разбирать дела таким образом, как сегодня — при отсутствии коллегиальной имперской инстанции — нередко делает прусский кронрат[81] даже тогда, когда это касается не внутрипрусских, но политически определяющих вопросов империи (и германских государств помимо Пруссии). Эта деятельность формально может быть лишь консультативной, поскольку надо принимать во внимание не только конституционное положение монарха при представительстве империи за границей, но и то, что ни в коем случае нельзя ослабить конституционную ответственность рейхсканцлера. Естественно, любая такая мысль не внушает доверия, если ее пытаются использовать ради устранения или ослабления влияния парламента (что, к сожалению, характерно для бюрократии). И все–таки «ответственность» рейхсканцлера перед Бундесратом можно отчетливо сформулировать именно так: рейхсканцлер обязан выступать с отчетом. Однако проблема заключается в соотношении этой консультативной инстанции со специальными комитетами парламента, особенно в случаях, когда есть стремление привлечь к работе и членов парламента. Об этом см. ниже.
Но независимо от того, будет ли осуществляться это предложение и от способа его осуществления, никогда не следует вновь допускать условий и происшествий, подобных описанным. И поэтому необходимо констатировать: консервативный партийный «продукт», сложившийся на основе демагогии в духе Бисмарка, представлял собой глубоко неправдоподобную псевдомонархическую легенду, к которой и апеллировали консерваторы. За этой легендой в прежние годы таились чисто внутриполитические партийные интересы, подобно тому, как теперь — в годы войны — они скрываются за «фрондой». Сохранить чиновничьи посты от ландрата до министра в качестве теплых местечек для консерваторов, государственный чиновничий аппарат как аппарат для выборов консервативной партии, а также привилегии по избирательному праву в Пруссии, — и для осуществления этого дискредитировать и ослабить — вопреки всему — пока еще лучший германский парламент, Рейхстаг, — вот каким целям служила упомянутая легенда заинтересованных лиц. И если сегодня, когда политические результаты очевидны, требуется повышение работоспособности и могущества парламента как органа контроля над администрацией, а в будущем — и места отбора политических лидеров, то мы заранее знаем фразу, каковую держат наготове те, кто заинтересован в неконтролируемом господстве чиновников: «Монархия в опасности». С будущим монархии дело обстояло бы скверно, если бы эти заинтересованные льстецы продолжали быть единственными советчиками князей (что до сих пор и происходило). Спорить между собой, пытаясь запугать династии страхом перед «демократией», — это не наше дело, а дело самих династий.
V. Парламентаризация и демократизация
Здесь нас коснется проблема не социальной демократизации, но лишь демократического, т. е. равного избирательного, права в его отношении к парламентаризму. Также не будет разбираться вопрос, было ли для Германской империи в свое время благоразумным введение такого избирательного права под сильным давлением Бисмарка. В данном случае предполагается, что равное избирательное право в Германии прочно установилось и его невозможно ликвидировать без ужасных потрясений; мы зададимся лишь вопросом о том, как парламентаризация соотносится с этим демократическим избирательным правом.
Парламентаризация и демократизация сплошь и рядом не дополняют друг друга, а друг другу противостоят. В последнее время даже нередко полагали, что они с необходимостью вступают в отношения противоречия. Ибо настоящий парламентаризм возможен даже при двухпартийной системе, и притом при господстве «знатных лиц» из аристократов. Так, традиционный исторический парламентаризм Англии, сообразно своему сословному происхождению и даже в соответствии с биллем о реформе, до начала этой войны не был действительно «демократическим» в континентальном смысле. Уже с точки зрения избирательного права. Жилищный ценз и фактические права на несколько голосов на выборах все–таки имели такое значение, что при переносе английской ситуации на нашу в Рейхстаге заседала бы, пожалуй, лишь половина нынешних социал–демократов и значительно меньше, чем теперь, депутатов от Центра. (Зато роль ирландцев в английском парламенте остается у нас вакантной.) И вплоть до чемберленовской Caucus–системы в обеих партиях безраздельно господствовали клубы знати. Если бы теперь было проведено в жизнь впервые выдвинутое левеллерами в лагере армии Кромвеля требование универсального права на один голос и даже (поначалу ограниченного) избирательного права для женщин, то характер английского парламента, безусловно, сильно изменился бы. Двухпартийная система, «продырявленная» уже ирландцами, продолжала бы с ростом влияния социалистов распадаться и в дальнейшем, а бюрократизация партий и далее прогрессировала бы. Знаменитая испанская двухпартийная система, основанная на твердой договоренности партийной знати о том, что выборы будут исчерпываться периодическим обменом кандидатов на должности с обеих сторон, как будто бы только что перестала существовать при первой попытке серьезных выборов. Но упразднят ли такие изменения парламентаризм? Сама по себе демократия избирательного права не угрожает прочности и формальному могуществу парламентов. Это показывают Франция и прочие государства с равным избирательным правом, где министерства сплошь и рядом формируются из парламентов и опираются на парламентское большинство. Тем не менее, дух французского парламента разительно отличается от духа парламента английского. Впрочем, Франция — отнюдь не та страна, по которой можно изучать типичные последствия демократии для парламентаризма. В высшей степени мелкобуржуазный и, прежде всего, проникнутый духом мелких рантье характер ее стабильного населения создает условия для специфического господства «уважаемых лиц» в партиях и своеобразного влияния haute finance[82], какого не может быть в условиях преобладания индустриального государства. Французская же партийная структура в государстве крупной индустрии немыслима, как, впрочем, и при исторической двухпартийной системе в Англии.
Двухпартийная система в индустриальных государствах невозможна уже вследствие разделения современных социально–экономических слоев на буржуазию и пролетариат и значения социализма как Евангелия масс. Отсюда возникают, так сказать, «конфессиональные» преграды. Это верно, прежде всего, для нас. Исходя из межконфессиональных отношений в Германии, у нас не исключена реорганизация католицизма в дальнейшем в партию защиты меньшинства, если даже партия Центра обладает нынешним количеством депутатов лишь благодаря разделению на избирательные округа. Итак, на долгое время у нас будет одновременно существовать четыре–пять крупных партий, коалиционные правительства останутся необходимостью, а власть умно действующего императора всегда будет значительной.
Но вот господство «уважаемых лиц» в партиях повсюду — за исключением удаленных от транспортных путей аграрных областей с крупным патриархальным землевладением — является непрочным оттого, что современная массовая пропаганда провозглашает рационализацию партийного дела: партийных чиновников, партийную дисциплину, партийную кассу, партийную прессу и партийную рекламу — основой успеха на выборах. Партии организуются все более строго. Они прилагают усилия к тому, чтобы привлечь в свою свиту даже молодежь. В партии Центра за этим автоматически следит церковный аппарат, у консерваторов же — общественная среда. Прочие партии имеют особые молодежные организации вроде «Национал–либеральной молодежи» и молодежных союзов социал–демократов. Кроме того, партии ставят себе на службу всевозможные экономические интересы. Они организуют товарищества, союзы потребителей, профсоюзы и выдвигают своих доверенных лиц–чиновников на специально созданные партийные должности. Они открывают порой располагающие миллионными фондами ораторские школы и другие заведения для обучения агитаторов, редакторов и партийных служащих. Возникает особая партийная литература, подпитываемая одинаковыми капиталами заинтересованных лиц, которые скупают все больше газет, основывают бюро объявлений и т. п. Разбухают партийные бюджеты, поскольку растут расходы на выборы и количество необходимых платных агитационных сил. Израсходовав менее 20 000 марок, совершенно невозможно одержать победу в крупном избирательном округе с острой конкуренцией. (Сегодня капиталы заинтересованных лиц, сколоченные на военных поставках, во все большем объеме используются во всевозможных так называемых «патриотических» газетах и при подготовке к первым послевоенным выборам.) Растет значение партийного аппарата и, соответственно, падает значение «партийной знати».
Внутрипартийные отношения пока еще находятся в процессе изменения. В буржуазных партиях, как уже отмечено, весьма разнообразная строгая организация сегодня дает примерно следующую картину: большинство активных локальных ячеек возглавляется работающими по совместительству «знатными лицами», и лишь в больших городах — служащими. В городах среднего размера редакции газет или адвокаты предоставляют партийным организациям свои бюро. Только крупные округа располагают секретарями, оплачиваемыми по фиксированным ставкам, чья задача — совершать поездки. Утверждение кандидатов и предвыборных лозунгов происходит при весьма по–разному протекающем взаимодействии местных и региональных организаций, а именно — работа последних зависит от требований предвыборных объединений и соглашений по перебаллотировке. Местные руководители с помощью весьма разнообразной интенсивной вербовки собирают вокруг себя постоянных членов локальных партийных организаций. Основными средствами вербовки являются публичные собрания. Активность членов местных парторганизаций ничтожна. Зачастую их деятельность ограничивается уплатой членских взносов и выпуском партийных газет, а в крайних случаях они сравнительно регулярно посещают собрания, выступают на них в качестве партийных ораторов, а также принимают умеренное участие в случайной работе во время выборов. Зато они (хотя бы формально) участвуют в принятии постановлений по выборам местного партийного правления и доверенных лиц, а также, в зависимости от размеров населенного пункта, напрямую или косвенно избирают делегатов на партийные съезды. Однако же все избираемые лица, как правило, выдвигаются упомянутым ядром руководителей и чиновников, по большей части — из их среды; их дополняют некоторые полезные или заслуженные «знатные лица» — из–за своего известного имени, личного общественного влияния или же готовности к особо щедрым материальным пожертвованиям. Следовательно, активность этого второго класса ограничивается поддержкой и голосованием на выборах, проходящих через большие промежутки времени, и прениями по резолюциям, результат которых всегда в значительной степени бывает подготовлен партийными руководителями. Полная смена персонала, местных руководителей и окружных чиновников происходит редко и почти всегда является результатом внутрипартийных бунтов, по большей части обусловленных личными отношениями. Любая активность, в конечном счете, нуждается в простых, не принадлежащих к парторганизации избирателях, чьего расположения добиваются партии, обращающие внимание на личность каждого лишь во время выборов, а в остальных случаях делающие это лишь с помощью направленной на них публичной рекламы. Существенно строже и при этом на демократический лад дисциплинированнее и централизованнее часто описываемая организация социал–демократической партии, учитывающая относительно большую часть приносящих ей голоса избирателей, чем остальные партии. Более свободной и больше связанной с кругами местной знати была организация правых партий, однако сегодня их поддерживает союз фермеров, весьма строгая массовая организация. В партии Центра формально централизм и авторитарное руководство развиты сильнее, чем в других, хотя власть клира, как многократно показано, имеет свои границы во всех не церковно–политических делах.
Как бы там ни было, уже на ныне достигнутой ступени развития прежняя ситуация, — когда выборы проводились на основании идей и лозунгов, которые заранее выдвигались идеологами, пропагандировались и дискутировались в прессе и на свободных собраниях; кандидаты предлагались комитетами, сформированными ad hoc; затем избранные объединялись в партийные фракции, и эти текучие по персональному составу парламентские группы оставались руководить рассеянными по стране сочувствующими и особенно формулировать лозунги для следующих выборов, — окончательно перестала существовать. Повсюду, хотя и в по–разному стремительном темпе, в качестве движущего элемента партийной тактики на передний план выходит партийный чиновник. А наряду с ним — привлечение денег. Финансовые заботы не только требуют регулярных взносов, которые, естественно, в массовых организациях классового характера типа социал–демократической партии играют относительно существенную роль, но и постоянно способствуют развитию прежде самодержавно царившего партийного меценатства. Нельзя сказать, что оно полностью отсутствовало и в социал–демократической партии. В партии Центра сегодня один–единственный меценат, г-н А. Тиссен, играет социальную роль, сравнимую как минимум с ролью архиепископа, — и успешно. Меценатство в качестве источника финансов имеет среднее значение для левых буржуазных партий и гораздо более важное — для правых. Наибольшее же значение — естественным образом — оно имеет для партий средней буржуазии вроде национал–либералов и старых свободных консерваторов. Поэтому нынешнее скромное положение этих центральных партий, скорее всего, служит приблизительным мерилом значения денег как таковых, т. е. денег, предоставляемых заинтересованными лицами в индивидуальном порядке во время выборов на основе равного избирательного права. И даже в таких партиях совершенно не идет речь о том, что, разумеется, особенно необходимые для них деньги сами по себе в состоянии обеспечить результаты выборов. Скорее, эти партии живут за счет своеобразного «мезальянса» финансистов с той обширной частью литераторства, в первую очередь, академического и неакадемического учительства, эмоционально привязанного к реминисценциям бисмарковской эпохи. На них как на абонентов рассчитывает непропорционально большая — по сравнению с количеством избирателей — часть буржуазной прессы, позиции которой, хотя и в разбавленной форме, копируются совершенно беспринципной прессой, где печатаются объявления, потому что она удобна для ведомственных и деловых кругов.
Итак, насколько разнообразны по внутренней социальной структуре германские партии, настолько же здесь, как и повсюду, бюрократизация и рациональное финансовое хозяйство представляют собой явления, сопровождающие демократизацию. Однако это обусловливает гораздо более непрерывную и напряженную работу для привлечения голосов, нежели та, что прежде была известна старым партиям «уважаемых лиц». Постоянно увеличивается количество предвыборных речей, которые кандидату сегодня по возможности полагается произнести в каждом населенном пункте его округа, а также количество его визитов и отчетных докладов, и по мере надобности — партийной корреспонденции и клише для партийной прессы и разного рода рекламы. То же касается остроты и беспощадности в средствах борьбы. На это часто сетуют и ставят партиям в вину как особенность современной партийной борьбы. Но ведь в борьбе принимает участие не только аппарат партий, но и — совершенно в такой же степени — находящийся у власти правительственный аппарат. Здесь вне конкуренции как по неразборчивости, так и по тональности была подпитываемая из так называемого «фонда гвельфов» бисмарковская пресса, особенно с 1878 года. Попытки создать местную прессу, полностью зависимую от руководящего ведомственного аппарата, не прекратились. Следовательно, существование и качество этих средств борьбы не имеют ничего общего с мерой парламентаризации. Равно как и с градацией избирательного права[83]. Но они являются следствием массовых выборов как таковых, совершенно независимо от того, служат ли предвыборные организации местами отбора политически ответственных лидеров, или же они могут заниматься исключительно негативной политикой, основанной на интересах и подкупе, как происходит у нас. Как раз в последнем случае партийная борьба сплошь и рядом принимает особенно подчиненные формы, так как за ней здесь стоят чисто материальные и личные интересы. Можно (и должно) с помощью суровой уголовноправовой защиты бороться с направленностью политической борьбы против личной чести и, прежде всего, против частной жизни соперника, а также с легкомысленным распространением несправедливых сенсационных утверждений. Но способ и характер борьбы как таковой — пока вообще существуют предвыборные организации, принимающие решения относительно материальных интересов, — изменить невозможно. И менее всего это осуществимо путем понижения значения и уровня парламента. Первым делом следует безоговорочно расстаться с этой мыслью. Любое эстетическое или морализаторское задирание носа совершенно бесполезно в делах формирования будущего внутренней политики. Политическим вопросом является исключительно следующий: какие последствия эта прогрессирующая демократизация средств политической борьбы имеет для формирования политического предприятия, как парламентского, так и внепарламентского? Ибо только что описанные процессы идут рука об руку с ранее описанным формированием парламентской работы.