Политические работы 1895–1919
Шрифт:
И вот (рассмотрим и это) включает ли парламентаризация Бундесрата ту медиатизацию Пруссии, которую противники свободного развития Германии выставляют в качестве аргумента, сопрягая ее с угрозой федеративным основам империи? Времена, когда говорили о «восхождении Пруссии в Германии», миновали. Во всяком случае, справедливо, что сегодня переход к равному избирательному праву, если он вообще возможен, может осуществиться лишь при сильном давлении со стороны империи. Кроме того, согласно высказываемому здесь убеждению, справедливо, что если такое давление окажется недостаточным, то неизбежной политической необходимостью станет непосредственное вмешательство империи при помощи чрезвычайного закона в форме временного изменения конституции. Но при этом речь пойдет о чем–то совершенно ином, нежели медиатизация Пруссии. Чтобы быть в состоянии руководить империей, правительство Пруссии должно создать для себя соответствующую широту собственного внутреннего базиса. Совершенно так же, как каждое государство обязано приспосабливаться к задачам своей внешней политики, создавая соответствующую внутреннюю структуру. Эта необходимость приспосабливаться к роли лидера представляет собой направление, в котором прусская избирательная реформа, разумеется, является в высшей степени общегерманским, а не только прусским вопросом. В каждом федеративном государстве земного шара действует принцип, согласно коему определенные абсолютно фундаментальные структурные основы государств, из которых состоит федерация, в интересах этой федерации считаются существенными, и потому общефедеративными[98] — но без ущерба для широчайшей автономии и разделения компетенции между федерацией и отдельным государством. Этот и только этот принцип федеративно–государственной политики будет применен здесь к Пруссии, государству–гегемону. В остальном же внутренние вопросы Пруссии, естественно, касаются только этого государства, и о «медиатизации» в смысле вмешательства других союзных государств во внутрипрусские дела не может быть и речи — и никогда не было. Проблемы возникают лишь по поводу отношения Пруссии к имперской политике. И притом эти проблемы возникают
Фактическое политическое положение сегодня заключается в том, что подготовка председательского голоса зависит от двойного давления: с одной стороны — Пруссии, с другой — Рейхстага; а рейхсканцлера обе стороны фактически вынуждают держать отчет по поводу подготовки председательского голоса, формально касающейся лишь прусского ландтага, и он действительно отчитывается и в Рейхстаге, и в ландтаге. Как бы там ни было, обязывающее положение конституции интерпретировало его «ответственность» перед Рейхстагом так, что его отчет должен происходить здесь. А с политической точки зрения противоположное было бы еще и совершенно невозможно. Впредь все должно происходить согласно конституции. Если бы когда–нибудь прусский ландтаг попытался систематически и против Рейхстага присваивать себе контроль над подготовкой председательских голосов, то возникли бы обстоятельства, в силу коих монарх и рейхсканцлер оказались бы вынужденными интерпретировать Имперскую конституцию через голову прусских инстанций — фактически или даже категорически — в духе принципа: «подготовка председательского голоса осуществляется под ответственность рейхсканцлера исключительно перед Рейхстагом». И это стало бы не медиатизацией, но, пожалуй, поражением Пруссии от более слабого противника, — и отрадно, что никто никогда не провоцировал это поражение. К тому же, несомненно, это событие стало бы отчасти результатом молчаливой взаимной страховки, а, следовательно, трехклассного избирательного права и недостаточной парламентаризации. Как же пойдут дела в будущем, если мы предположим для него усиление парламентской власти в империи и в Пруссии при господстве равного избирательного права и здесь, и там?
Ход имперской политики и в грядущем — и как раз при полной парламентаризации — будет основываться на компромиссах между опирающейся на парламент властью прусских голосов в Бундесрате и властью опирающегося на Рейхстаг имперского правительства. Еще вопрос — сколь легко или тяжело будет оформляться такой компромисс при полной парламентаризации. Но заранее ясно, что тогда его будет достичь легче, нежели в случае, если нынешний классовый ландтаг Пруссии присвоит себе контроль над прусскими голосами: это имело бы прямо–таки непредсказуемые последствия, тем более — в будущем. Состав Рейхстага и в случае реализации равного избирательного права — если таковая произойдет действительно, а не лишь по видимости — при любых обстоятельствах будет аналогичен составу прусского ландтага. Однако же о том, как он будет выглядеть в деталях, сказать невозможно. Хотя вроде бы ясно одно: тогда противоречия между партиями внутри прусского ландтага поначалу будут сильнее, чем в Рейхстаге. Ведь «консерваторы» в прусском смысле слова едва ли существуют за пределами Пруссии и Мекленбурга: как раз за пределами Пруссии отсутствует резкое противоречие между крупными землевладельцами, с одной стороны, и рабочими и буржуазией, с другой. Также отсутствует, не полностью, но почти полностью, прусская тяжелая промышленность и отчетливо сформированный ею характер прусских партий средней буржуазии. И Центр, сформированный тяжелой промышленностью. И национальное противоречие по отношению к полякам. И социал–демократия радикальнейшего направления за пределами Пруссии столь же мощно представлена разве что в Саксонии. Но ведь как раз она именно теперь и представлена в прусском ландтаге, укомплектованном по классовому принципу. В южногерманских же государствах антимонархические течения несравненно слабее. Итак, по всей вероятности, при равном избирательном праве с помощью Рейхстага управлять Германией будет легче, чем с помощью ландтага — Пруссией, как бы мы ни надеялись и (при некотором терпении!) с какой уверенностью ни ожидали бы, что окончательная отмена ненавистных привилегий на выборах смягчит остроту противоречий и в Пруссии. Пока же этого не происходит, в чисто социально–политическом отношении Рейхстаг, вероятно, будет превосходить прусский ландтаг. И превосходить в тем большей степени, если ради заинтересованных лиц будет совершена политическая ошибка, когда прусская Палата господ будет сформирована в качестве своего рода надстройки для лиц, заинтересованных в избирательных привилегиях, над палатой, построенной на принципе равного избирательного права, и скоординирована с последней. Это вновь оживит остроту противоречий в форме напряжения между первой и второй палатами, а также даст подпитку радикализму. Правда, позиции ландтага будут ослаблены еще больше, если избирательное право будет построено как формально равное, но фактически — через лишение прав нижних слоев населения (посредством значительного ценза оседлости). Зато при равном избирательном праве такие противоречия в характере одной и той же партии, какие теперь наблюдаются между национал–либеральной фракцией Рейхстага и прусской национал–либеральной партией, окажутся нестойкими.
Однако же необходимый при случае компромисс между империей и Пруссией был бы, естественно, в общем и целом подготовлен в рамках общих для империи и Пруссии партий, а при отмене ст. 9 § 2 этот компромисс был бы формально доведен до конца в рамках Бундесрата. Но в любом случае, в том числе — и при завершенной парламентаризации, решающую роль будут играть две фигуры, принадлежащие сразу и империи, и Пруссии: кайзер, одновременно являющийся прусским королем, и рейхсканцлер, который должен одновременно быть и главой носителей прусских голосов, и членом прусского министерства, а также, как правило, занимающий пост президента Пруссии.
Пока внутренняя структура Германии не разрушена полностью и не выстроена заново на унитарный лад — а для этого сегодня нет ни малейших перспектив — для империи династия, как раз из–за дуализма между империей и Пруссией, столь же незаменима, как — по совершенно иным причинам — в дуалистической Австро–Венгрии. И даже чисто парламентский кайзер и король в качестве верховного главнокомандующего, т. е. командующего офицерским корпусом, в конечном счете, являясь определяющим фактором внешней политики, и, в сущности, той внутриполитической инстанцией, каковая выносит решения при отсутствии единения между имперскими и прусскими инстанциями, будет обладать огромной личной властью. И произойдет это как раз тогда, когда он вменит себе в обязанность — по образцу недавно скончавшегося монарха из династии Габсбургов, который был могущественнейшим государственным деятелем своей империи — выступать лишь в строго парламентских формах, а это следует понимать на примере последнего или, еще лучше, короля Эдуарда VII так: играть на инструменте современного государственного механизма так, чтобы при каждом удобном случае играющий не был виден в действии. Дальнейших рассуждений здесь не требуется. Зато чего следует желать и на что надеяться от парламентаризации, так это уменьшение чисто военного влияния на политику, как на внешнюю, так и на внутреннюю. Многие тяжелейшие политические неудачи Германии были обусловлены тем, что военные инстанции оказывали решающее влияние и на принятие политических решений, хотя политическая тактика и стратегия, несомненно, должны работать совершенно иными средствами, нежели военная. Во внешней политике это нанесло особенный ущерб жизненно важной для нас проблеме — польскому вопросу — и в высшей степени опасным образом[99]. А во внутренней политике печальные события в Рейхстаге, когда канцлером был г-н доктор Михаэлис, служат доказательством того, какие плохие советы дают военным инстанциям, если они позволяют запрячь себя в телеги партийной политики и при этом поступают согласно стародавнему представлению о том, что «национальный» и «консервативный» — для партии одно и то же; мнение, присущее офицерам в связи с их происхождением. В военной сфере ни одна инстанция земного шара не может похвастаться столь безграничным доверием какой–либо нации, как наши полководцы — и по справедливости. Однако же пусть они позаботятся о том, чтобы в будущем им не говорили: «Что вы прекрасно сделали мечами, то вы из–за отклонений от намеченных маршрутов вновь загубили на скользком льду политики». Сплошь и рядом необходимо, чтобы во всех политических делах военные власти были подчинены политическому руководству; само собой разумеется, в политических решениях военных властей их экспертная оценка военного положения должна тоже всегда иметь большое значение, но она никогда не должна быть единственно решающей. Этого мнения всегда по праву придерживался Бисмарк, утверждавший его в тяжелых боях.
Политическим руководителем империи рейхсканцлер останется и в будущем, а его центральное положение во взаимодействии всех политических сил сохранится. И притом без всяких сомнений, примерно так же, как теперь, когда он выступает в роли единственно министра, стоит выше статс–секретарей и не имеет формально равных коллег. Хотя военный министр, который уже сегодня формально ему не подчинен, и — всякий раз, когда у рейхсканцлера не будет дипломатических корней, — статс–секретарь по иностранным делам, неизбежно будут располагать обширной самостоятельностью. Но для подлинно коллегиальных имперских министерств, когда парламентаризация полностью осуществится, места как раз не будет. И по меньшей мере, его не будет тогда, когда отменят барьеры из ст. 9 § 2. Это нужно уяснить себе — в противовес прежним излюбленным идеям либералов. Ведь все–таки неслучайно повсюду в парламентских государствах развитие этих государств сводится к повышению положения шефа кабинета министров. Так откровенным образом
Разумеется, было бы желательным, чтобы нынешний процесс принятия политически важных решений, ведущий к борьбе ведомственных сатрапов между собой[100], уступил место системе регулярного совместного коллегиального обсуждения важных вопросов рейхсканцлером со всеми статс–секретарями. Но формальное ослабление общей ответственности рейхсканцлера и вообще его особого положения из–за представленных федералистских соображений было бы неправдоподобным, а также едва ли полезным. Напротив того, как раз с федералистской точки зрения, конечно же, необходимо спросить: не следует ли создать в империи такую коллегиальную инстанцию, которая могла бы заниматься предварительным обсуждением важных постановлений по имперской политике, с привлечением представителей важнейших факторов внутриполитической власти и объективно информированных шефов администрации? Публичные речи партийных лидеров в Рейхстаге представляют собой официальные партийные декларации, обращенные к стране, и произносятся только после определения партийных позиций. Решающие партийные совещания и возможные межпартийные переговоры происходят без привлечения представителей отдельных государств. Наконец, консультации на пленумах Бундесрата, органа, работающего посредством голосования, ничего не решают и по сути являются пустым времяпрепровождением. Желательно, чтобы перед вынесением важных постановлений было возможно не предвосхищающее окончательные формальные решения отдельных инстанций, а также свободное от внимания к публичному резонансу внутри страны высказывание личных взглядов опытных государственных деятелей. Мы уже неоднократно сталкивались с этой проблемой, и теперь спрашиваем лишь следующее: с какими существующими или вновь возникающими организациями может сопрягаться такая структура? И следует ли учитывать одну такую структуру или же несколько рядоположенных?
Война создала новые совещательные органы: 1) Главный комитет (особым образом оформленная бюджетная комиссия Рейхстага); 2) Комитет семи (в свое время назначенный правительством, но формируемый крупными партиями); 3) «межфракционные совещания» (в связи с последними кризисами представленные теми партиями, которые проложили путь нынешнему правительству: национал–либералами, Центром, свободомыслящими, социал–демократами). Первые две структуры уже обсуждены. Официальный главный комитет Рейхстага с его будущими подкомитетами можно было бы рассматривать в мирное время как орган текущего контроля за администрацией. Межфракционные совещания партий, служащих в то или иное время опорой для правительства, будут, несомненно, развиваться при прогрессирующей парламентаризации, становясь средством держать правительство в контакте с соответствующими партиями. Они необходимы, пока вследствие ст. 9 § 2 партийные лидеры в качестве таковых не заседают в правительстве, и будут неизбежны до тех пор, пока длится эта ситуация. Впрочем, их будущая важность или незначительность зависит от обстоятельств, каковые сегодня невозможно предвидеть. Между прочим, межфракционные совещания были еще и выражением того, что в настоящее время в партиях нет выдающихся лидеров. Следует требовать того, чтобы при сменах в кабинете канцлера или статс–секретариате все партийные лидеры были бы лично выслушаны монархом, а не только наследником престола, и чтобы прежняя роль шефа гражданского кабинета не повторялась[101]. Но в какой именно степени каждая фракция должна быть представлена на совещаниях, определить невозможно, и, разумеется, эти совещания не могут приобретать «официальный» характер. Остается Комитет семи, который сегодня фактически заснул, и, по правде говоря, обязан своей жизнью лишь тому обстоятельству, что рейхсканцлер д-р Михаэлис занял свой пост без предварительной договоренности с партиями и двусмысленно высказывался, а партии поэтому потребовали создания своего рода инстанции, контролирующей его поведение в вопросах мира. О нецелесообразности тогдашнего комплектования этого комитета уже говорилось. Он был бы совершенно излишним, если бы партийные лидеры заседали в Бундесрате. Итак, проблема вновь и вновь сводится к тому, чтобы «парламентаризировать» Бундесрат так, чтобы в нем могли заседать лидеры служащих в тот или иной период опорой для правительства партий Рейхстага и уполномоченные отдельных парламентов крупных государств. Сам же Бундесрат тогда должен способствовать тому, чтобы по образцу одного или нескольких его комитетов создавать корпорации, каковые в роли государственного совета империи вели бы предварительные и консультативные переговоры по важнейшим политическим вопросам с военными и административными руководителями. Было бы лишь желательным, чтобы при известных условиях это могло происходить и в форме кронрата, т. е. в присутствии лично кайзера и, по меньшей мере, тех союзных князей, которые сохраняют командование над своими воинскими контингентами, назначают офицеров и имеют собственное военное министерство. Уже говорилось о минимальной компетенции кронрата: предварительная подготовка удобных возможностей для опубликования монарших прокламаций, в особенности — таких, которые касаются внешней политики. В «комитете Бундесрата по международным делам» уже теперь предусмотрено конституционное представительство средних государств; эта новая структура могла бы, как предлагалось, быть приурочена к преобразованию Бундесрата. Но в любом случае — если ст. 9 § 2 будет упразднена — это нововведение может произойти без каких–либо конституционных изменений. Из правовых нововведений тогда требуется лишь следующее определение: впредь публикации такого рода допустимы лишь под угрозой наказания в случае свершившегося и удостоверенного скрепления документа подписью; и далее, скрепление документа подписью должно происходить только после выслушивания монархом государственного совета, формирующегося при Бундесрате.
Парламентаризация в связи с консультативными органами, развивающимися на основе Бундесрата, стало быть, дает федерализму при правильном оформлении все, что ему необходимо, — вместо пустой свободы от империи гарантированное влияние в империи. Возобновление старых унитарных тенденций было бы в высшей степени нежелательным. Идеалы Трейчке[102] остались в далеком прошлом. В противоположность им мы сегодня не только считаем сохранение отдельных династий необходимым с точки зрения чистой государственной политики, но и желаем его еще и по общим культурно–политическим причинам. Содействие, прежде всего, художественной культуре[103] во многочисленных исторических центрах немецкой культурной жизни, существованием которых немецкая культурная жизнь отличается от французской, может находиться под гораздо лучшим покровительством, если — как теперь — держать дворы во множестве небольших резиденций «сросшихся» с ними династий, нежели если бы повсюду заседали префекты управ. Правда, нельзя опровергнуть тот факт, что при большинстве германских княжеских дворов чисто военное воспитание, этот продукт совершенно никчемного — с государственно–политической точки зрения — желания князей, будучи генералами, занять должность военного инспектора — противодействует этим естественным культурно–политическим достижениям. И лишь ничтожное количество князей обладает развитым вкусом. Насколько желательны теперь военная информация и военное воспитание нового династического поколения, настолько же исключительное предпочтение, каковое сегодня им отдается, в случаях реальной опасности все–таки создает лишь затруднения. За редкими исключениями (принц Фридрих Карл) неодаренные князья, номинальные главнокомандующие армий, без толку препятствуют свободе движения, занимают время настоящих полководцев и становятся опасными, когда всерьез воспринимают свои формальные права. Но действительно в военном отношении одаренному и заинтересованному принцу приличествует пост, соответствующий его возрасту и его реальным способностям. Надо надеяться, что в Германии в будущем произойдет изменение, подобное тому, коего достиг скончавшийся престолонаследник в Австрии. Как бы там ни было, существует, по меньшей мере, возможность таких культурно–политических достижений, и во многих случаях она стала фактом. А с растущей парламентаризацией, несомненно, интересы династий все больше будут направляться в эту приличествующую им колею. В остальном же, и в отдельных государствах при раздробленности германского партийного дела ради наличия династической верхушки по ту сторону партийной борьбы ситуация аналогична отношениям Пруссии с империей, — хотя и не требует столь же безотлагательных изменений.
Итак, даже тот, для кого немецкая нация и ее будущее положение в мире неизмеримо выше всевозможных вопросов государственной формы, не будет покушаться на существование династий, даже если оно окажется под вопросом. Но, разумеется, он обязан будет потребовать, чтобы путь к преобразованию Германии не загораживали бесплодными и сентиментальными воспоминаниями об обычаях правления при старом режиме. И теоретическими поисками специфически «немецкой» государственной формы. Германский парламентаризм будет, несомненно, выглядеть иначе, нежели парламентаризм какой–либо другой страны. Но литераторское тщеславие, озабоченное прежде всего тем, чтобы немецкое государство отличалось от других парламентских государств земного шара, к которым принадлежат почти все германские народы[104], не соответствует серьезности наших будущих задач. Они и только они должны быть решающим аргументом относительно государственной формы. Родина не лежит подобно мумии в могилах предков, но должна жить в качестве земли наших потомков.