Политические работы 1895–1919
Шрифт:
Пусть останется вопросом, какую роль будут играть в грядущем чувства живой привязанности к династии. Мы оставались ей верными в силу исторических воспоминаний, а в Бадене — еще и из–за популярности и корректности тамошней династии. Однако же сегодня имеют вес лишь политические соображения. Интересы и задачи нации для нас неизмеримо выше остальных чувств, а также выше всех вопросов политической формы. Но формулировка последних тоже является для нас, в первую очередь, рациональной государственно–технической проблемой, а не делом чувства. Для многих из нас, в том числе и для автора этих строк, строго парламентская монархия, как прежде, представляет собой технически наиболее приспособляемую к обстоятельствам и в этом смысле сильнейшую государственную форму, без всякого ущерба для безусловно радикальной социальной демократизации, к которой мы стремимся и которой монархия не обязательно помешает. Мы выступали за явные, но умеренные неотвратимые преобразования (всякий, у кого есть глазомер, должен признать это после недавней русской революции), каковые, будучи своевременно осуществленными, могли бы сохранить династии в до основания обновленной системе. Плохие советчики монархий испортили все, да и сами монархии прореагировали враждебно. Они упорно держались за старую систему.
Однако же эта система оказалась обременительной, по меньшей мере, для прусско–германской династии до такой степени, что сегодня невозможно выступать в ее защиту. Династические соперничества еще в 1871 году погубили эльзасский вопрос. Сегодня они скомпрометировали нас на Востоке. Монархия не выполнила подобающей ей функции в военном государстве — препятствовать беспредельному господству военных. Более того, она стерпела адмиральскую демагогию и генеральскую диктатуру вместе с политизацией армии. Прежде всего благодаря так называемому
Однако старая система дискредитировала не только династии и их орган, старый Бундесрат, но, к сожалению, еще и парламент. Старательно подавляемый в своей мощи и угнетаемый по своему уровню, на протяжении десятилетий резко порицаемый льстецами старой системы, обесславленный в глазах армии в годы войны благодаря «просвещению», Рейхстаг не сумел снискать авторитет, позволивший бы ему в момент катастрофы удержать власть в своих руках. Впоследствии Рейхстагу пошло лишь во вред, что внезапно за него вступились прежние его хулители, которым существование прежде столь порицавшегося «парламентского войска» теперь отнюдь не помешало бы. Нам пришлось дорого поплатиться за поведение литераторов, льстивших господству чиновничества. Ибо выяснилось, что бюрократическая машина по характеру своих идеальных и материальных движущих сил и в связи с природой современной хозяйственной жизни, каковая при сбое в этой машине оказалась бы в катастрофическом состоянии, — при известных условиях, не раздумывая, готова служить каждому, кто физически обладает необходимыми средствами насилия и гарантирует сохранность чиновничьих должностей. Но отсутствие укорененного в доверии нации авторитета народного представительства проторило путь к революционной диктатуре. Поскольку же революциями всегда руководят меньшинства, против временной диктатуры как таковой возразить было нечего. Но с политической точки зрения надо принять во внимание еще и то, что при федеративном характере Германии полный разрыв с властями, которые до сих пор были легитимными, сильно усложняет конструктивную перестройку. С «исторической» легитимностью покончено. А специфическим «партиям среднего сословия» теперь в качестве обратного пути от насильственного господства солдатских советов к гражданскому строю остается лишь революционная, основанная на естественном праве легитимность зиждущегося на народном суверенитете учредительного собрания. Но это обусловливает освоение целинных земель. Мы, радикалы, само по себе такое положение можем лишь приветствовать. Правда, очевидно, что большие трудности для всякой рациональной перестройки обусловлены попросту тем, что теперь в Германии принимать решения по этим в высшей степени сложным вопросам приходится множеству учредительных собраний: общегерманскому, прусскому, баварскому, баденскому и собраниям прочих народов. Предположим, к примеру (сколь бы неправдоподобным ни был именно этот случай), что большинство прусского народа проголосовало за сохранение династии, но большинство народа империи в целом — за республику. Тогда было бы ясно, что постановление имперского учредительного собрания в пользу империи косвенно имело бы решающее значение и для Пруссии. Но легкой эту ситуацию не назовешь. И в любом случае — уже потому, что общеимперский строй выходит за рамки отдельных государств и, прежде всего, делает безотлагательным созыв общего учредительного собрания. Ибо, в первую очередь, от общеимперского строя зависят хозяйственные жизненные интересы как рабочего класса, так и буржуазии, совершенно независимо от того, какой размах приобретут социалистические преобразования.
Но состояние преобразований зависит еще и от ускорения. Тяжелой ошибкой в расчете со стороны части независимых социал–демократов является полагать или, скорее, под давлением слева убеждать себя, будто промедление повышает шансы социализма. Повышает оно исключительно шансы на гражданскую войну и на внутренний распад нашего хозяйственного порядка. Ибо с полной уверенностью можно сказать, что промедление привело бы к следующему: либо в не слишком отдаленном времени в Германию сами собой вошли бы войска Антанты, либо на основе Рейхстага из партий среднего класса образовалось бы контрправительство, с которым вступающие в Германию иностранные, например, американские власти затем могли бы установить связь, а впоследствии с помощью чрезвычайного положения могли бы провести несоциалистическое правительство ради заключения мира. Мы сможем прекратить этот беспредельный позор, а именно то, что мы вообще не в состоянии самостоятельно упорядочить наши внутренние отношения — лишь тогда, когда избежим гражданской войны, и вскоре возникнет «легитимное» правительство. Но ведь то, что учредительное собрание — надежное средство решительно воспрепятствовать гражданской войне, вовсе не обязательно. Все это зависит не от нас, как и не от социалистов, составляющих большинство, и не от независимых социалистов[117], но, прежде всего, от элементов, при каждом перевороте выступающих в роли прихлебателей, от тех, кто хочет жить не ради революции, а за счет нее, т. е. в качестве «Красной гвардии» или членов «революционных комитетов», либо в качестве уполномоченных этих комитетов, не имея постоянной работы, кормиться от ораторских и провокаторских услуг. Ибо именно это, а вовсе не что–нибудь иное, является сущностью как большевизма в России, так и родственных движений у нас, сколь бы безусловно надежной ни была идеологическая добросовестность их верхушки, состоящей из литераторов и борцов за веру. До тех пор, пока кормящимся из революционной кормушки прихлебателям хватает пропитания, они совершенно не заинтересованы в окончании теперешней ситуации. При таком своеобразии их движения попытки путчей с их стороны обязательно состоятся, а мы должны подождать, будет ли у социалистического правительства достаточно твердая рука для того, чтобы обезвредить этих «борцов за веру» сразу и беспощадно решительным, но все–таки гуманным образом и тем самым избежать вражеской оккупации, которая наложит отпечаток на судьбу не только германского социализма, но и всякой подлинной демократии на поколения вперед. Однако же лучше несвободного, фальсифицированного или навязанного принудительными выборами учредительного собрания было бы отсутствие такового. Ибо непризнание или срыв учредительного собрания в том виде, как они произошли бы при несвободных выборах, обязательно привели бы к тому, что вступившая в Германию Антанта вновь созвала бы старый Рейхстаг, а это можно сделать и без такого окольного пути. При свободных выборах социал–демократического большинства не будет. Без добровольного содействия буржуазии правительство мира не получит, и рано или поздно наступит оккупация. Как бы там ни было, это стоит хорошо уяснить, и так или иначе извлечь из этого урок.
С другой же стороны, попытка династического решения проблемы значительно усилит и без того серьезную опасность гражданской войны, а тем самым — и несвободу при формировании нашей конституции. Ибо попытка реставрации династий будет восприниматься и за границей, и, в первую очередь, у нас как начало направленного вспять пересмотра демократических преобразований вообще. Следовательно, скорый созыв свободного учредительного собрания, и тем самым — открытое провозглашение республики продиктовано тем, что в противном случае нам будет непосредственно грозить иностранное господство. Но говоря по чести, эту ситуацию мы должны уяснить себе не только из–за этого.
Республика как государственная форма представляется в настоящее время надежнейшим путем к тому, чтобы предложить решение стоящей теперь перед нами великогерманской проблеме. Мы должны выступить за ту государственную форму, которая позволит объединить в союзе по возможности наибольшее количество немцев. Пусть останется открытым вопрос, будет ли этот союз в нормальные времена республикой на длительный срок еще и для Австрии и Баварии. В настоящее время кажется, что будет, а если это так, то из этого надо сделать выводы.
Однако наряду с этими непосредственными политическими причинами, выводящимися только из современной ситуации, для нас, радикалов, в пользу республики говорит еще кое–что иное, имеющее длительную важность. К сожалению, государственно–технические вопросы неважными не назовешь, но, разумеется, для политики важнейшими они не являются. Гораздо большую важность для будущего Германии, скорее, имеет вопрос: обретет ли буржуазия в своих массах новый, более готовый к ответственности и наделенный большим самосознанием политический дух. До сих пор несколько десятилетий царил дух «безопасности»: укрытости под покровительством начальства, боязливого опасения всякой дерзкой новизны, словом, трусливая воля к бессилию. И как раз техническая добротность управления, то обстоятельство, что в общем и целом в материальном отношении дела шли хорошо, привели к тому, что обширные слои всего населения (а не только буржуазии) свыклись с жизнью «в футляре» и подавили в себе гражданскую гордость, без которой даже свободнейшие институты будут лишь тенями. Республика кладет конец такой «безопасности». Уже нет защищенности социальных и материальных привилегий и интересов исторической легитимностью помазанников Божьих. Из–за этого буржуазия будет полагаться исключительно на собственные силы и труд, как уже давно делали рабочие. При условиях общественной жизни, которые будут иметь место в обозримом будущем, буржуазия не должна бояться испытаний на собственные незаменимость и значимость. Именно поэтому, как мы надеемся, такое испытание пойдет на пользу ее чувству собственного достоинства. Ведь чувству собственного достоинства всякой нации шло на пользу то, что эта нация однажды отрекалась от своей легитимной власти, даже если, как в Англии, такая нация вновь призывала ее милостью народной. Конечно же, для развития этого национального чувства собственного достоинства скверно, что демократия пришла к нам не так, как в Голландию, Англию, Америку и во Францию, не в связи с успешными боями, или же не так, как мы стремились: не благодаря почетному миру, а вследствие поражения. Кроме того, сюда добавляется, политически омрачая будущее нашей демократии, позорная ликвидация обанкротившегося старого режима, которым она была отягощена. Нерадостные дни может обещать нации поначалу наша демократия. Республика зароняет в нас лучи надежды, и мы сегодня не знаем, все ли они сбудутся. Она не должна оставаться тем, чем она сегодня несомненно является для слишком многих, — наркотиком, позволяющим с помощью опьянения преодолеть ужасный гнет коллапса. В противном случае все будет кончено. Поскольку же отечество для нас — это страна не предков, а потомков, и поскольку к потомкам мы относимся и должны относиться с большим доверием, чем к старшему поколению, поскольку, наконец, принятое решение об отказе от династической легитимности мы расцениваем как средство наконец–то политически поста вить и буржуазию на собственные ноги, постольку несмотря на то, что мы лояльно покоримся любому решению большинства, принятому учредительным собранием и плебисцитом, мы все–таки безоговорочно и недвусмысленно занимаем республиканские позиции. Как же должна выглядеть республика? Это зависит от задач, которые мы перед ней поставим.
II
Положение, когда носителями политической жизни выступают партии, сохранится. Но новым задачам соответствуют новые партии. «Новые» прежде всего в отношении их членов. Довольно скверно, что партии даже после избавления от всяческих следов своего прежнего смысла имеют обыкновение делать бессмертными технически незаменимые партийные аппараты (секретарей, службу информации и доверенных лиц). Но такое не должно иметь место, по меньшей мере, для лидеров. Если, к примеру, суждено сохраниться национально–либеральной партии, чего желает часть населения, то все–таки она не сможет обратиться к избирателям, выступая за демократические преобразования, с такими лидерами, которые соучаствовали в травле «западной» демократии, — или же не сможет выступить за союз народов с такими вождями, которые хотели присоединить Фландрию или Бриэй, поддерживали нелепую балтийскую политику, восхваляли невероятную ноту Мексике и прежде всего — демагогически способствовали форсированию войны подводных лодок. Иначе предвыборная борьба будет не борьбой за будущее, но гневным сведением счетов по поводу прошлого. Если сегодня 22 монарха отреклись от престола, поскольку подданные не оправдали их надежд, то даже наиболее заслуженные — часть их внушает большую личную симпатию — партийные «знатные лица» должны извлечь последствия из своих заблуждений, в конечном счете стоивших Германии существования, вместо того, чтобы в качестве награды за по возможности скорое переучивание требовать немедленного возобновления влияния в партии или даже мандатов. То же, хотя и иным образом, относится к левым. Такие события, как недавно происшедшее в первом берлинском избирательном округе — исключение чуть ли ни единственного годного в министры политика левых — смертельны: нация сыта ими по горло, тем более солдаты–пехотинцы. Эпоха новых задач требует омоложения, и притом желательно — омоложения солдат–пехотинцев. Каковы же эти задачи?
1. Недвусмысленный отказ от империалистических химер, а значит — чисто автономистский идеал национальности: самоопределение всех германских областей ради объединения в независимом государстве ради безусловно мирного поддержания нашего своеобразия в кругу европейских народов. Но может ли национальный пацифизм остаться нашим длительным настроем — зависит не только от нас одних. Если, как до 1870 года, нашему единению (если и поскольку немцы, в особенности, австрийцы, сами захотят его) уготованы препятствия; если у нас отнимут германские области на Западе или даже на Востоке, не говоря уже об Эльзасе, ради государственной судьбы которого мы — после того, как старому режиму в течение 50 лет не удалось возвратить нам эту исконно германскую землю — хотим честно согласиться с этим миром (который, как мы надеемся, сохранит хотя бы своеобразие Эльзаса) как с окончательным приговором длительному процессу; если кроме контрибуции, выплачиваемой нами Бельгии, под предлогом возмещения убытков, которые вытекают из факта войны как таковой и из обоюдных действий, нас обложат барщинными и долговыми обязательствами — то после эпохи пацифизма, порожденного одной лишь усталостью, любой последний рабочий, который все это ощутит, станет шовинистом! Народная ненависть неиссякаема, и вспыхнет немецкая ирредента[118] со всеми обычными при ней революционными средствами самоопределения. Против иностранного господства годятся даже средства союза «Спартака»[119], и у немецкой учащейся молодежи будет своя задача. Союз народов будет внутренне мертв, и никакие «гарантии» тут ничего не изменят. Английская политика заполучит смертельного врага, а президент Вильсон окажется не всемирным миротворцем, а зачинщиком бесконечных боев.
2. Если — как мы хотим и надеемся — осуществится мир, с которым мы сможем внутренне согласиться, то тогда паролем станет основательная демилитаризация. Это, в первую очередь, конечно же, означает до сих пор отсутствовавшее подчинение военных властей гражданским. Демилитаризация немедленно будет иметь последствием переход к чисто оборонительной системе милиции, подлежащий согласованию на международном уровне. Она не означает беззащитности и не вправе означать ее уже потому, что империалистическая опасность нового поджигательства войны со стороны больше всего виновной в ней России — кроме Америки, единственной страны, которая с легкостью перенесет бойкот любого союза народов, — как будто бы окончательно не устранена.