Политические работы 1895–1919

Вебер Макс

3. Упразднение гегемониальной великопрусской структуры империи, на деле означавшей господство одной касты, является программным пунктом даже для прусской демократии. Оно было бы и подавно необходимым для объединения с Австрией, каковое, впрочем, принесет и должно принести империи — выскажемся ясно! — не могущество и сплоченность, а тяжелые проблемы и обязательства; ведь в любом случае мощь Германии на международном уровне не возрастет, и потому это необходимость не реальной политики, а политики чувства. Веной еще труднее управлять из Берлина, чем Мюнхеном. Хотя распределение органов власти по крупным центрам или попеременные заседания парламента то в Берлине, то в Вене, или же каждый раз в совершенно новом месте и т. п. были бы чисто внешним явлением, они все же не лишены смысла. Во всяком случае, как раз в текущий момент ради того, чтобы учредительное собрание заседало под весьма ощутимым знаком перемен, оно должно собираться в другом городе, нежели Берлину независимо от того, Франкфурт ли это, Нюрнберг или Мюнхен. Задачей учредительного собрания является создать такую конституцию, которая в интересах равновесия между германскими племенами не только ликвидировала бы теперешние формальные преимущественные права Пруссии, но и представила бы другим государственно–политические противовесы ради компенсации за ее непреходящее материальное превосходство. Какие противовесы?

4. Унитарное или федералистское решение? Единое или союзное государство? Мы должны уяснить себе то, к чему часто возвращаемся: для этого важна, прежде всего, будущая хозяйственная организация.

Действительно строго социалистическая организация требовала бы для единого хозяйства еще и единой политической оболочки. (Лишь мнимым исключением может стать осуществленная общинными правлениями «муниципализация» местных коммунальных предприятий: газо– и водоснабжения, электрического освещения, трамваев и т. д. — поскольку в отношении средств производства: угля, машин и т. п. — вплоть до рабочей силы, она должна оставаться включенной в общий государственно–социалистический план, который должен распределять средства производства по коммунальным предприятиям.) Любое действительно «автокефальное», т. е. руководимое совершенно самостоятельными штабами чиновников, и «автономное», т. е. хозяйствующее по собственным уставам, самоуправление провинций, государств и общин с производственной стороны и в финансах означало бы помеху, растрату и нехватку единой планомерности в национальной экономике. Зато любая самостоятельная организация частного хозяйства может через свободных предпринимателей и через добровольные предпринимательские союзы заключать договоры с федеральными властями, а также, выходя за пределы отдельных государств, создавать экономические регионы, если необходимо единообразно упорядочить лишь право, валюту, торговую политику и производственные налоги. Следовательно, этот основной вопрос организации хозяйства является преддверием к вопросам политическим. Давайте решительно перейдем к его сути, поскольку сам по себе он в высшей степени актуален.

Может ли, спросим мы, предприниматель быть исключенным из хозяйственной системы из–за того, что вызывающее частые сетования политическое бессилие буржуазии внушает профанам эту мысль? Можно сожалеть или не сожалеть: не может. Этому препятствует как теперешняя ситуация, так и долгосрочная ситуация в нашем хозяйстве.

Во–первых, теперешняя ситуация. Она попросту такова, что не только перестройка, но и простое восстановление, да и всего–навсего попытка прокормить нацию, требует кредитов на долгие годы. И притом кредитов из–за рубежа, скажем прямо — американских. Пусть никто не обманывается на счет неизбежного иностранного господства в экономике. Однако чисто пролетарское правительство, даже наилучшее, не внушает доверия зарубежным странам. Доступные этому правительству средства замены кредитов: печатающий банкноты пресс и конфискация — перекладывают бремя на тех, кто будет жить в грядущие десятилетия, но не помогают, и в конечном счете с тем большим основанием, и на этот раз формально, вынуждают господство ссуд из–за границы. Ибо при обесцененных банкнотах заграница не в состоянии ничего начать, а конфискации возбуждают у нее подозрения в ненадежности ее собственных кредитов. Тогда она будет требовать реальных гарантий и защищать их военным путем. Кредиты же получают лишь правительство и хозяйство буржуазной структуры. Это оттого, что лишь буржуазия имеет достаточно мощные, служащие гарантией собственные интересы в частнохозяйственном фундаменте хозяйства, каковые единственно гарантируют то, что необходимо загранице ради надежности своих требований, — управляющую силу денег; эти интересы невозможно заменить каким бы то ни было хитроумно придуманным «натуральным исчислением» в социалистическом обществе. И даже более того. Будучи поставленной перед выбором — ссужать ли одну и ту же сумму бюрократизированному аппарату социалистического хозяйства, или консорциуму свободных банков, или даже хозяйственным организаторам тяжелой промышленности, заграница не будет ни секунды мешкать с ответом: только этим последним. Доказательства здесь можно было бы представить из фактов современности. И тут совершенно ничего нельзя изменить. А значит — что следует понимать под путаной фразой об «огосударствлении банков» (кроме, например, отмены прав контроля со стороны частных контрольных советов при каждом уже теперь руководимом государственными органами эмиссионном банке, т. е. того, что полностью безразлично для хозяйственной структуры), — совершенно непостижимо. Тем более пустым оборотом речи является «огосударствление акционерных обществ», если нам все–таки необходимы гигантские иностранные капиталы, т. е. сколь бы высокими налогами мы ни облагали частную собственность или как бы мы ее ни экспроприировали за компенсацию, мы не вправе ее конфисковать — ибо в противном случае мы опять–таки не получим кредитов из–за границы. Характерным образом тут подтверждается общее замечание Эйснера^[120] что разрушенное и обнищавшее хозяйство не может играть роль основы для социализма. Поэтому и социалистическое правительство получит пару миллиардов в качестве кредитов на продовольствие, а ведь эти деньги в руках его врага–залогодержателя. Но необходимые нам от него кредиты на восстановление получит только буржуазное правительство.

А если отвлечься от теперешней ситуации? Сегодня социалистическая программа, опровергая прежние политические принципы, провозглашает государственный социализм. И даже с формулой — «сохранение военного хозяйства». Для передачи в руки государственной администрации, т. е. управления посредством чиновников, а уже не предпринимателей — для такой государственно–социалистической бюрократизации сегодня с точки зрения техники управления созрели, например, страхование и горнорудные предприятия. Но, разумеется, не созрела особо важная для торгово–политического своеобразия Германии индустрия готовой продукции, ибо часть этой индустрии «презирает» всякую организацию. Между теми и другими располагается промышленность, созревшая для принудительного синдицирования с государственным контролем или для всевозможных типов временного рыночного и сырьевого регулирования. Ведь из–за нехватки сырья в части такой промышленности сегодня приняты направленные к этому меры, и чисто технически часть их, вероятно, может сохраниться. Но все–таки впоследствии этой промышленности в значительной степени с необходимостью предстоит вернуться к преимущественно автономному частному хозяйству, чтобы быть в состоянии конкурировать с заграницей. В сельском же хозяйстве после осуществления требуемой экспроприации крупных поместий частное хозяйство (со свободными кооперативами) подразумевается само собой. Несмотря на разнообразные контроль и вмешательство и вопреки тому, что на возвращение старых довоенных отношений уповают лишь наивные умы, основной упор неизбежно будет сделан как раз на сохранение частнохозяйственного принципа — предпринимательского хозяйства — и лозунг сохранения военного хозяйства на длительное время можно считать дилетантским. Как же, собственно, функционировало бы это военное хозяйство? Основанное на допустимости и той чудовищно односторонней цели, и той неэкономичности, которые характеризуют войну как нечто враждебное экономичности (т. е. «жизни капитала»), при продолжении в мирное время оно привело бы к банкротству. Зато, как известно, военное хозяйство отнюдь не означало изоляции предпринимателей. Наоборот, предпринимателям оно распахивало все двери, хотя и в другой форме. Не только в форме наживы военных поставщиков. Нет, как раз государственно–социалистический элемент в организациях военного хозяйства без предпринимателей не мог бы существовать. Действительно великие мысли и достижения в организации военного хозяйства почти сплошь идут от коммерсантов, а не от бюрократов. Ведь массовый износ, а отчасти и коррупция, царили именно там, где

чисто чиновничье хозяйство стремилось к несоразмерным ему и непривычным для него достижениям. А для нормальных времен следующее утверждение будет верным и подавно: автономный предприниматель является как бы премиально оплачиваемым рабочим для организационных целей, а чиновник — повременщиком (причем, в противоположность рабочему, без эффективного отбора по его достижениям), т. е. первый хозяйствует на собственную ответственность, а второй, напротив того — на «страх и риск» государственной казны; и соответственно этому, как бы рабочий класс сам по себе ни выступал за аккордно–премиальную систему оплаты, совершенно несомненно, что он все–таки не заинтересован в том, чтобы бюрократы создавали ему возможности лишь повременного заработка. Воистину у нас нет причин любить хозяев тяжелой индустрии. Ведь устранить их пагубное политическое влияние на старый режим и есть одна из главных задач демократии. С хозяйственной же точки зрения их достижения не только незаменимы, но и теперь превзойдут прежние как раз там, где наше хозяйство в целом и вся его рентабельность будут организованы по–новому. «Коммунистический Манифест» справедливо подчеркнул экономически, а не политически революционный характер труда буржуазно–капиталистических предпринимателей. Эти функции у нас не может выполнять никакой профсоюз, а уж государственно–социалистический чиновник — и того меньше. Предпринимателей надо только использовать в нужных местах, а именно — сохранять за ними неизбежные премии (прибыли), но не давать последним чрезмерно расти. Лишь таким образом — сегодня! — возможно продвижение к социализации. Это известно каждому образованному социалисту; если же он это оспаривает, он мошенник. Однако же сословные инстинкты и злобная зависть академических литераторов к людям, которых они не экзаменовали, но которые зарабатывают много денег и располагают властью, будут для хозяйственно продвинутых работников наихудшим из всех советчиков.

Демократия отвергнет все литераторские лозунги независимо от того, идет ли в них речь об «организации», о «свободном хозяйстве», об «общем хозяйстве», об «огосударствлении» или о чем угодно. Характеристика той или иной меры как «социалистической» или, напротив того, «либеральной» не означает ни того, что ее следует рекомендовать, ни противоположного. Скорее, для каждой частной области хозяйства она соотносится исключительно с объективным результатом, т. е. с тем, как добиться того, чтобы, с одной стороны, повысить шансы на заработок для широких рабочих масс, а с другой — повысить эффективность снабжения всего населения потребительскими товарами.

С государственно–технической точки зрения это означает, что мы не обязательно вынуждены принять унитарное решение, что, скорее, остается место для федерализма, даже если его следует избрать на других основаниях. Впрочем, ситуация сейчас такова, что чисто унитарное решение невозможно. По экономическим причинам, поскольку у Австрии есть собственные валюта и эмиссионный банк, гетерогенное финансовое хозяйство и торговополитические потребности. И по причинам политическим: очевидно, что враги–иностранцы, под чьим господством мы находимся, никогда его не потерпят. Но и совершенно независимо от этого унитарному решению резко воспротивится правомерное своеобразие не только Австрии, но и Баварии. Если все до такой степени принуждает нас избрать республиканское федеративное государство, то спрашивается, как оно должно выглядеть? Что касается всех основных институтов, то у нас есть выбор между несколькими принципами, которые мы в дальнейшем кратко обрисуем. В первую очередь, мы сравним их между собой.

III

При этом, обобщенно говоря, мы будем исходить из следующих предпосылок:

1) что следует стремиться к федеративной республике. Удастся ли ее фактически установить — зависит среди прочего еще и от того, не усилит ли господство берлинских властей экстремистский сепаратизм или же (вероятно, одновременно) не будет ли оно способствовать усилению течений за возвращение к монархии. В Австрии они как будто бы сильны, и благодаря этому для нас может возникнуть совершенно новая ситуация. Ибо мы исходим из того, что

2) задумано великогерманское решение, а это в дальнейшем означает, что

3) великопрусские составные части конституции надо всенепременно устранить. И прежде всего, только теперь на республиканской основе это возымеет в качестве возможного последствия то, что связь имперской верхушки с верхушкой прусского государства в будущем перестанет существовать, как и прусские «гегемониальные» преимущественные права в Бундесрате (ст. 5, § 2, ст. 7 § 3, ст. 11 § 1, ст. 15 § 1, 37), и права Пруссии, вытекающие из военных конвенций. Ведь здесь, в не устранимом никакими параграфами значении территории Пруссии, ее населения и ее хозяйственного положения как в качестве рынка сбыта, так и в качестве производственного региона, — в несравненном могуществе прусского управленческого аппарата и его руководства располагается источник почти всех трудностей германского федерализма. Затем мы полагаем, что

4) продолжительное расщепление Пруссии на частичные государства на тех же федералистских основаниях, что рассматривались в прошлом, натолкнется на столь значительные финансовые и административно–технические трудности и так повысит опасность сепаратизма земель к востоку от Эльбы, что оно едва ли произойдет в таком объеме, что у области, управляемой из Берлина, не останется подавляющего перевеса. Если же оно окажется возможным и осуществится^[121] — и «Берлин» будет действовать в том же направлении, то мы согласимся с этим расщеплением. Но прежде всего и несмотря ни на что, оно представляется нам еще и непрактичным. Если это так, то речь могла бы идти и о создании государственно–правовых противовесов против фактического преобладания Пруссии. Предположив все это, надо в первую очередь задаться вопросом: парламентская или плебисцитарная структура? И вопросом, с ним связанным: делегаты или представители для органов, которые предстоит создать наряду с остающейся в империи народной палатой (Рейхстагом), т. е. для органов, которые должны заменить прежний Бундесрат и прежнее имперское правительство (кайзера, рейхсканцлера и статс–секретарей). Именно они, а не народная палата, создают наибольшие трудности.

Прежняя гегемониальная конституция принуждала остальные союзные государства к тому, чтобы посредством конституционных оговоренных и преимущественных прав обезопасить себя от господства Пруссии, опиравшегося на ее финансовое превосходство, на командную и исполнительную власть кайзера, а в Бундесрате — на абсолютную подчиненность обладающих правом голоса карликовых государств. Карликовые же государства, как мы полагаем, прекратят свое бессмысленное существование путем слияния в единое государство (Тюрингия?) либо путем инкорпорации в другое государство. А вот сохраняющиеся государства среднего размера могут обеспечить для себя то, чего им прежде недоставало: влияние в империи (вместо всего лишь свободы от империи) только тогда, когда и в будущем будет существовать орган, где они будут представлены весьма привилегированным соотношением голосов по сравнению с численностью их населения. Самым радикальным и потому не допускающим у нас подражания в таком объеме образом это зафиксировано в американской и швейцарской конституциях — без всяких различий равное количество голосов для представителей штатов в Сенате или Палате представителей без всякого учета неодинаковой величины штатов (Делавэр составляет едва ли ¹/₃₀ от штата Нью–Йорк!). Как конституция 1849 года (например, для Пруссии 40, для Баварии 20 голосов в малогерманской палате государств, состоящей из 168 голосов), так и имперская конституция 1867/71 годов (для Пруссии 17, для Баварии 6 голосов из 61 в Бундесрате) предписывают это в умеренной степени. Но радикально противоположным образом. Ибо вопрос, принципиальный для такого федерализма, формулируется так: