Политические работы 1895–1919

Вебер Макс

Но власть чиновников зиждется не только на профессиональных знаниях. Сюда добавляется еще и доступное лишь чиновнику, приобретенное с помощью ведомственного аппарата знание конкретных фактов, важных для поведения чиновника — служебное знание. Лишь тот, кто может раздобыть для себя такие фактические знания независимо от доброй воли чиновника, в состоянии в конкретных случаях действенно контролировать администрацию. В зависимости от обстоятельств в счет идут ознакомление с производством по делу, осмотр места происшествия, но в крайнем случае опять же перекрестный допрос перед парламентской комиссией участников дела как свидетелей. Но и этого права у Рейхстага нет. Он намеренно лишен возможности добывать для себя сведения, необходимые для контроля над администрацией, иными словами, кроме дилетантизма, он обречен еще и на незнание.

И без веских на то оснований, но исключительно потому, что важнейшее средство власти чиновничества способствует превращению служебного знания в знание тайное из–за пресловутого понятия «служебной тайны» — а это, в конечном счете, вряд ли является средством обезопасить администрацию от контроля. Если нижние ступени ведомственной иерархии контролируются и критикуются вышестоящими органами, то как раз в отношении верхних, т. е. занимающихся «политикой», постов у нас вообще отсутствует всякий контроль — и технический, и политический. Тот нередко унизительный по форме и содержанию для народа, наделенного чувством собственного достоинства, способ, каким руководители администраций отвечают на запросы и критику со стороны парламентского представительства, возможен лишь потому, что парламент лишен средств, позволивших бы ему путем использования так называемого «права на расследование» в любое время получать любые фактические знания и узнавать профессиональные технические точки зрения, которые только и сделали бы возможным продолжительное сотрудничество парламента с администрацией, а также его воздействие на ориентацию управления. В первую очередь, изменение должно произойти здесь. И не для того, чтобы в будущем Рейхстаг создавал комиссии, углубляющиеся в объемистые исследования и публикующие толстые тома на соответствующие темы — ведь о том, чтобы этого не происходило, заботится его рабочая нагрузка. Но право на расследование надо время от времени использовать в качестве вспомогательного средства, своего рода розги, наличие которой вынуждает начальников учреждений

держать ответ таким образом, чтобы эта розга не была применена. Упомянутое использование этого права принадлежит к наилучшим достижениям английского парламента. Неподкупность английского чиновничества и высокий уровень политического воспитания английского народа, по существу, основываются на том (и это часто подчеркивалось), что способ, каким наблюдает за слушаниями в комитетах английская пресса и круг ее читателей, предоставляет наилучшее мерило степени политической зрелости. Ибо политическая зрелость выражается не в вотумах недоверия, не в исках против министров и не в прочих зрелищных номерах французско–итальянского неорганизованного парламентаризма, а в том, что нация ориентируется в способе ведения чиновничеством ее дел, непрерывно контролирует его и влияет на него. Только комитеты мощного парламента служат или могут быть местами, откуда может распространяться такое воспитательное влияние. К тому же, в конечном итоге, чиновничество как таковое от этого лишь выигрывает. Редко и, во всяком случае, не у народов, вышколенных в отношении парламента, отношения между общественностью и чиновничеством могут быть настолько лишенными взаимопонимания, как в Германии. И это неудивительно. Ведь проблемы, с которыми чиновникам приходится справляться в своей работе, нигде не выступают у нас в явном виде. Если нынешнее состояние неконтролируемого господства чиновников продолжится, то никто не поймет их достижений и того, что пустые поношения в адрес «святого Бюрократия» никогда не сменятся позитивной критикой. Да и властное положение чиновников там, где они уместны, не ослабнет. Имеющий специальное образование «тайный советник» в профессиональной деятельности по всем статьям превосходит своего министра (в том числе, министра, происходящего из чиновников–профессионалов, и зачастую именно его), как в Англии, так и у нас (но в целом, не больше, чем в Англии). Так и должно быть. Ибо профессиональное образование в современных условиях служит неизбежной предпосылкой знания технических средств для достижения политических целей. Но ставить политические цели — вопрос не профессиональный, и профессиональный чиновник не должен определять политику, основываясь лишь на своей специальности.

Внешне почти незаметное изменение, которое могло бы произойти у нас благодаря обеспечиваемому правом на расследование длительному контролю парламентских комитетов над администрацией и сотрудничеству с ней, служит основной предпосылкой всех дальнейших реформ, направленных на увеличение позитивных достижений парламента как государственного органа. Особенность этого изменения в том, что это и необходимая предпосылка для того, чтобы парламент превратился в место для отбора политических лидеров. Модная литераторская болтовня у нас склонна дискредитировать парламент как место, где только «разглагольствуют». Аналогичным образом, хотя и куда умнее, Карлейль три поколения назад обрушивался на английский парламент, но все–таки последний все больше превращался в основного носителя мирового господства Англии. Сегодня физическими носителями руководящих (политических и военных!) действий служат даже не реальные разящие мечи, а совершенно прозаические звуковые волны и капли чернил — написанные и произнесенные слова. Дело зависит лишь оттого, чтобы дух и знание, сильная воля и рассудительный ум могли порождать в нашем собственном парламенте эти слова, т. е. приказы или агитационные речи, дипломатические ноты или ведомственные заявления. А вот в таком парламенте, который может заниматься лишь критикой и партийные лидеры в котором никогда не будут в состоянии продемонстрировать, на что они сами политически способны, ораторствует только невежественная демагогия или рутинная немощность. Или обе вместе. Капиталом политической незрелости, накопленным у нас в высшей степени неполитической эпохой, объясняется то, что немецкие обыватели привыкли взирать на такую политическую структуру, как английский парламент, ослепшими из–за собственного режима глазами, а сами полагают, что могут самодовольно и снисходительно взирать на этот парламент с высоты собственного политического бессилия, — и не задумываются о том, что в конце концов именно этот орган стал местом селекции тех политиков, которые сумели принудить четверть человечества к подчинению господству малочисленного, но обладающего государственной мудростью меньшинства. И притом (а это главное!) это подчинение в значительной своей части до сих пор является добровольным. Где же проявило подобные достижения хваленое германское сословно–иерархическое государство? Политическую выучку оно приобретает, естественно, не благодаря показным и декоративным речам на пленумах парламента. А на поприще парламентской службы и только в постоянном и энергичном труде. Ни один из значительных английских парламентских лидеров не достиг высокого положения, не пройдя выучки в работе в комитетах, не ознакомившись с деятельностью целого ряда управленческих ведомств и не позанимавшись такой деятельностью сам. Лишь такая школа интенсивной работы с управленческими реалиями, каковую политик должен пройти в комиссиях работающего парламента и в которой он обязан доказать свою дельность, превратит это собрание в место селекции не просто демагогов, но сведущих в своих делах политиков; в качестве недостижимого образца тут по сей день выступает английский парламент (что не вправе не признавать ни один честный человек). Лишь этот тип взаимодействия между профессиональным чиновничеством и профессиональными политиками гарантирует непрерывный контроль над управлением, а благодаря ему — и политическое воспитание, политическую выучку вождей и ведомых. Вынуждаемый эффективным парламентским контролем публичный характер управления — вот чего следует требовать в качестве предварительного условия всякой плодотворной парламентской работы и политического воспитания нации. На этот путь вступили и мы.

Бедствия войны, положившие конец потоку консервативных фраз, способствовали возникновению «Главного комитета Рейхстага» — учреждения, по типу своей работы и по своей гласности еще весьма несовершенного, но все–таки движущегося по направлению к созданию работающего парламента.

Неподготовленность к политическим целям заключалась уже в совершенно абсурдной и неорганизованной форме гласности, которая использовалась здесь для обсуждения проблем политики на высшем уровне, уже в том, что эти проблемы обсуждались в чересчур большом кругу и с необходимостью эмоционально. Ведь все–таки социально опасным безобразием было то, что «конфиденциальные» военно–технические (вопрос о подводных лодках!) и дипломатические проблемы становились достоянием сотен «посвященных», вследствие чего часть их тайком разглашалась, а другая в искаженном виде или в сенсационных намеках просачивалась в прессу. Актуальное обсуждение внешней политики иiv войны должно происходить, прежде всего, в узком кругу доверенных лиц партий. И поскольку политику всегда вообще делают немногие, то и партии для целей политики высокого уровня должны организовываться по образцу не «цехов», а «свит». Значит, их политические доверенные лица должны быть «лидерами», т. е. обладать неограниченными полномочиями для принятия важных постановлений (или в течение нескольких часов получать такие полномочия от комитетов, создаваемых по конкретным случаям). А ведь созданный с конкретной целью «Комитет семи» в Рейхстаге — это лишь один–единственный шаг вроде бы в этом направлении. Учитывая тщеславие главы администрации, эту организацию назвали всего–навсего временной и к тому же, в первую очередь, попытались относиться к входящим в нее парламентариям не как к «представителям партий» — что лишило всю организацию политического смысла и, к счастью, привело к краху. Правда, насколько само по себе хорошо было то, что эти семь представителей партий за одним столом заседали и консультировались с правительственными комиссарами, — настолько же целесообразным, конечно, было бы заменить этих семерых уполномоченных Бундесрата на троих или четверых представителей германских государств средних размеров, а вместо остальных подходящим дополнением могли бы стать четверо или пятеро влиятельных шефов военных учреждений или организаций по внутренней политике. Во всяком случае, только небольшой и обязанный хранить тайну совет может давать консультации и готовить действительно политические решения в весьма напряженной ситуации. Для военного времени, вероятно, было уместным создание этого смешанного комитета, объединяющего в себе наряду с представителями правительства представителей всех крупных фракций. Также и в мирное время привлечение представителей партий на аналогичной основе, вероятно, могло бы стать полезным для обсуждения определенных мнений, в особенности — по внешней политике. В остальном же эта система обладает ограниченным значением: она не служит ни заменой подлинной парламентаризации функционирующего правительства, ни средством создания единой управляющей воли. Ибо последнюю — там, где ее поддержит большинство партий, — можно создать лишь посредством свободных межпартийных конференций при участии только тех партий, которые определяют отношения с руководителями правительства. Комитет, в котором будут вместе заседать и представитель независимых социалистов, и представитель консерваторов, уже не может ни сам по себе иметь смысл, ни служить заменой упомянутого способа формирования воли. Создание такого комитета было бы политической глупостью. Для ориентации политики на единство такие организации ничего не дают.

И наоборот, для нормального контроля за администрацией в мирное время, пожалуй, действительно полезным инструментом могло бы стать создание смешанных специальных комитетов в добавление к главному комитету при условии, что будет проявлена забота о должной и постоянной отчетности перед общественностью и обеспечен подходящий порядок ведения дел с сохранением единой структуры при специализации на предметах слушаний тех подкомитетов, в которые будут привлечены представители Бундесрата и ведомств. Что же касается возможного политического влияния такого формирования, то оно полностью будет зависеть от того, каким станет в будущем положение парламента в империи, а тем самым — и структура его партий. Если все останется по–старому, то, следовательно, сохранится (в особенности) механическое препятствие, вытекающее из ст. 9 Имперской конституции, а деятельность парламента будет исчерпываться «негативной политикой», — а ведь чиновничество, очевидно, стремится именно к этому; в таком случае партии, вероятно, будут наделять своих представителей в комитетах незначительными императивными мандатами, однако же, не передавая им никаких лидерских полномочий, да и в остальном каждая будет идти собственным путем, по обыкновению выторговывая для своих протеже исключительно мелкие особые преимущества, а заведение в целом превратится в бесполезное и зеркально отражающее свое время препятствие для управления, но не в средство политической выучки и объективно плодотворной совместной работы. Здесь в качестве позитивного результата могло бы в лучшем случае получиться нечто подобное тому, что бывает при пропорциональном партийном патронаже в некоторых швейцарских кантонах: мирное распределение долей воздействия на управление среди отдельных партий, а значит, и спад партийной борьбы. (Впрочем, даже такой негативный результат в современном демократическом государстве, перед которым стоят политические задачи высокого уровня, весьма далек от того, чтобы быть гарантированным. Насчет же позитивных политических воздействий швейцарцы, насколько мне известно, придерживаются различных мнений. Но и эти воздействия следует совершенно иначе оценивать в большом государстве.) Между тем, упомянутые идиллические перспективы весьма ненадежны — так, тот, для кого упразднение политической борьбы между партиями является безусловно величайшим благом, будет, разумеется, им обрадован, — а чиновничество, со своей стороны, будет ожидать некоторой выгоды для упрочения собственных властных позиций благодаря сохранению системы мелких подачек. Если бы сюда еще добавилось пропорциональное распределение ведомственных теплых местечек среди различных «придворных» партийных течений, то, пожалуй, в результате все были бы еще больше довольны. Однако же абсолютная невероятность проведения в жизнь этого мирного распределения теплых местечек в сфере внутреннего управления — постов ландрата, председателя правительства и президента в Пруссии при ведомственной монополии консервативной партии — очевидна. И в любом случае чисто политически из этого вышло бы всего–навсего то, что партийным чиновникам, а не партийным лидерам, были бы предоставлены возможности получения не политической власти и ответственности, а теплых местечек, — средство, довольно мало подходящее для повышения политического уровня парламента. Вопрос же о том, станет ли от этого эффективнее контроль над администрацией и повысится ли степень зрелости населения для критики управленческой работы, с необходимостью остается полностью открытым.

А ведь незаменимая гарантия целесообразного разбора даже простейших административно–технических вопросов даже в таком бюрократизированном комитете — его право по мере надобности производить дознание, сразу же раздобывая для себя профессиональные и служебные знания. Осуществлению этого требования препятствуют исключительно и только совершенно не относящиеся к делу интересы престижа или, точнее говоря, тщеславие, а также стремление чиновничества к бесконтрольности, хотя само по себе это требование еще ни в коей мере не является решением вопроса о «правительстве, формируемом парламентом и ответственном перед ним», но лишь предварительным условием для его целесообразного формирования.

В качестве единственного объективного соображения против права на расследование специалисты по государственному праву обыкновенно признают следующее: Рейхстаг совершенно автономен в порядке рассмотрения дел, а, следовательно, партийное большинство в нем может–де провести дознание столь односторонне и халтурно, или же оформить так, что то, что ему неприятно, будет опущено. Несомненно, статья об автономии порядка рассмотрения дел (статья 27 Имперской конституции), некритично заимствованная (косвенным образом) из английской теории, для права на расследование не годится. Скорее, гарантию надежности здесь следует устанавливать через законные нормы. В особенности, это право надо безусловно сделать правом меньшинства (к примеру, пользуясь им по требованию 100 депутатов) и, разумеется, присовокупить к правам меньшинства на представительство, постановку проблемы и параллельный доклад. Это необходимо хотя бы для того, чтобы всякому возможному в будущем «хозяйничанью парламентского большинства» и известным его опасностям обеспечить противовес в виде гласности, каковая отсутствует в других государствах, а в Англии до сих пор заменялась взаимной партийной вежливостью. Но и по другим направлениям необходимы гарантии. Ведь пока существует конкуренция в промышленности, а тем более — между различными странами, будет необходима достаточная охрана производственных тайн, по крайней мере, от тенденциозных публикаций. А военно–технических тайн и подавно. Наконец, остается обсуждение нерешенных проблем внешней политики. На этой стадии ими безусловно должен заниматься небольшой орган, гарантирующий секретность. Ибо, разумеется, именно теперь выявилось заблуждение отдельных, а точнее — русских литераторов, осмеянное благодаря фактам: во внешней политике, считают они, фактическое заключение мира между воюющими странами может быть достигнуто благодаря громогласному публичному провозглашению общих «принципов», а не через компетентные переговоры относительно наилучшего из возможных уравновешения все–таки сталкивающихся государственных и национальных интересов, кроющихся за этими мнимыми «принципами». Во всяком случае, такие переговоры, с помощью которых в этой сфере должно быть покончено с ошибками нашего прошлого, являются совершенно иными средствами, нежели упомянутые дилетантские идеи литераторов. Весьма и весьма распространенная в демократических кругах точка зрения, согласно которой гласность служит панацеей как раз в дипломатии и, прежде всего, способствует достижению мира, в таком обобщении становится спорной. Ей нельзя отказать в правоте по отношению к окончательным, заранее продуманным позициям. По отношению же к самим обсуждениям — пока существуют конкурирующие государства — она столь же неправомерна, как и, например, для конкуренции в промышленности. В отличие от вопросов внутреннего администрирования в области внешней политики гласность на этой стадии компетентности и непредвзятости может нанести тяжелый ущерб незаконченным обсуждениям и прямо–таки поставить в опасность заключение мира или воспрепятствовать ему. Опыт последней войны продемонстрировал это самым отчетливым образом. Между тем, о внешней политике надо еще поговорить отдельно.

Пока же укажем лишь на то, как отсутствие лидеров в парламенте выражается сегодня в случаях внутренних «кризисов». Поучительны здесь ход эрцбергерского удара в июле этого года, а также двух последующих кризисов. Во всех трех случаях тут проявилось, какие бывают последствия, если 1) правительство и парламент противостоят друг другу как два отдельных органа, и парламент при этом является лишь представительством подвластного народа и потому сориентирован на «негативную политику» (в упоминавшемся смысле); 2) партии представляют собой цехоподобные образования, так как политические лидеры в парламенте не имеют профессии и потому не находят себе места в партиях; и, наконец, если 3) официальные лидеры государства (руководящие чиновники) принадлежат к партиям не в качестве их лидеров, а также не находятся в постоянном контакте с партийными лидерами и не принимают участия в предварительном обсуждении нерешенных вопросов, но находятся за пределами партий, согласно общепринятой фразе — «над ними», и поэтому не могут ими руководить. Когда сильное партийное большинство Рейхстага заставляло имперское правительство принимать позитивное решение, система тотчас же со всех сторон проявляла свою несостоятельность. Растерянным представителям правительства приходилось выпускать поводья из рук, так как у них не было опоры в партийных организациях. Сам же Рейхстаг при отсутствии собственных политических лидеров являл собой картину полной анархии, потому что (так называемые) партийные лидеры так и не получали места за правительственным столом, а также не принимались в рассмотрение в качестве будущих лидеров правительства. Партии оказывались поставлены перед задачей, которая до сих пор никогда не попадала в поле их зрения, и поэтому они не доросли до нее ни по своей организации, ни по своему персональному составу — сформировать правительство из себя. Само собой разумеется, они проявили к этому полную неспособность, даже не сделали попытки сформировать правительство, да и не могли сделать такой попытки. Ибо в диапазоне от крайних правых до крайних левых ни одна партия — совершенно так же, как и само чиновничество — не располагала политиком, который был бы признан лидером.

Все партии вот уже сорок лет были настроены на то, что задача Рейхстага — заниматься только «негативной политикой». Устрашающе отчетливо как воздействие наследия Бисмарка показала себя та «воля к немощи», на которую Бисмарк обрек парламентские партии. Но партии не играли ни малейшей роли даже при определении новых лидеров нации. Потребность в престиже, или точнее говоря — гордыня господствующих чиновников, не вынесла даже этого и даже в критический момент — вопреки тому, что предписывало простейшее благоразумие. Вместо того, чтобы задавать партиям каверзный вопрос, кого они, со своей стороны, могли бы представить в качестве кандидатов на руководящие посты в империи, или хотя бы вопрос гораздо более практический: как они отнеслись бы к отдельным личностям, принимаемым в рассмотрение в качестве будущих руководителей Имперской политики, — бюрократия отстаивала точку зрения престижа, согласно которой это дело совершенно не касается народного представительства. Тут вмешались внепарламентские силы и назначили новое правительство. А последнее не обратилось к партиям с определенным деловым предложением и категорическим требованием: занять в ответ на это позицию «да» или «нет». Помнится, что новому рейхсканцлеру пришлось заставить себя сделать несколько расходящихся друг с другом заявлений и стерпеть контроль над внешнеполитическими действиями со стороны «Комитета семи» — и все потому, что ему не доверял парламент. И само собой разумеется, болтливые литераторы в безотрадном и по видимости только неприятном для Германии зрелище с удовольствием нашли подтверждение своему успокоительному убеждению: парламентаризм–де в Германии «невозможен». Парламент, видите ли, «дал сбой». На самом же деле дало сбой нечто иное — попытка руководить парламентом с помощью чиновничества, не имеющего к нему отношения; именно та система, которая при одобрении литераторов несколько десятилетий способствовала тому, чтобы в интересах неконтролируемого чиновничества сделать парламент неспособным к позитивным достижениям. При любой практике правления, когда ответственность полностью или лишь по существу возлагалась бы на плечи партийных лидеров, благодаря чему натурам, склонным к политическому лидерству, предоставлялась бы возможность решающим образом направлять судьбы страны в парламенте, ситуация сложилась бы совсем иначе. Тогда бы партии вообще не смогли бы позволить себе иметь мелкобуржуазную и цеховую организацию в том виде, как она существует теперь в Рейхстаге. Они были бы вынуждены подчиняться исключительно лидерам, а не (что, собственно, и делал Центр) прилежным чиновникам, у которых отказывали нервы всякий раз, когда им необходимо было развить у себя лидерские качества. Лидеры же, в свою очередь, в случае такого кризиса должны были бы образовать коалицию, которая предложила бы монарху позитивную программу и определенных лиц, склонных к лидерству. При существующей же системе не могло случиться ничего иного, кроме последствий чисто негативной политики.

Назначенные внепарламентским образом новые руководители империи встретились с одной лишь неразберихой, которая тотчас же привела к повторению прежней ситуации. Ибо перевод нескольких весьма дельных парламентариев в правительственные ведомства означал, согласно ст. 9 Имперской конституции, всего–навсего, что эти парламентарии утратили влияние в своей партии, и последняя тем самым оказалась обезглавленной или дезориентированной. Совершенно то же самое произошло и во время августовского и октябрьского кризисов. Полная несостоятельность правительства явилась следствием того, что руководящие государственные деятели упрямо придерживались принципа: избегать постоянного контакта с партийными лидерами и предварительного обсуждения проблем, которые надо было разбирать на предстоящих заседаниях, с представителями по меньшей мере тех партий, каковые они надеялись и желали привлечь на свою сторону. Уже того обстоятельства, что рейхсканцлер, назначенный в ноябре, по требованию партий, представлявших большинство Рейхстага, завязал с ними контакты перед вступлением в должность; и еще одного обстоятельства — того, что с этих пор чисто политические министерства оказались укомплектованы образованными парламентариями, достаточно для обеспечения хотя бы сносного функционирования внутриполитической машины, хотя дальнейшее существование пункта 2 ст. 9 даже теперь проявило свое пагубное влияние. Январский кризис продемонстрировал даже самым тупоумным наблюдателям: у нас источником внутриполитических кризисов является не парламент. Этому кризису способствовали два обстоятельства. Во–первых, то, что забыли строго соблюдавшийся принцип бисмарковской политики, согласно которому полководец ведет военные действия, исходя из военных точек зрения, а политик заключает мир, отправляясь от точек зрения политических (среди которых чисто технические вопросы образуют один — всего лишь один — пункт). Затем, и прежде всего, второе обстоятельство: то, что некие малозначительные придворные нашли полезным и совместимым с якобы «монархическим» правлением использование прессы для освещения внутренних обсуждений политики высокого уровня. Сделано это было в партийно–политических интересах.