Политика & Эстетика. Коллективная монография
Шрифт:
Однако не следует обманываться на этот счет: аполитичность Бодлера – не более чем видимость. Действительно, он предпринимает весьма содержательный анализ «Песни рабочих» в явно идеологическом ключе:
Не была ли эта песня одной из летучих частиц, что витают в воздухе и, скапливаясь, выливаются в грозу, бурю, событие? Не была ли она одним из первых симптомов, множество которых в интеллектуальной атмосфере Франции открылись взору целому ряду проницательных людей? Не знаю, но ясно одно – скоро, очень скоро этот популярный гимн стал созвучен общей революции в политике и в политической практике. Почти сразу же она превратилась в боевой клич обездоленных классов.
Революционный порыв постепенно завладел сознанием поэта. Все события эхом отозвались в его стихах 60 .
60
Ibid. P. 171–172.
Примечательно, что Бодлер обращается здесь не к «Июньским дням» – «траурной песне», датированной июлем 1848 года, – а к более ранней «Песне рабочих», написанной в 1846-м. То есть речь о предреволюционной поэме: историчность не определяется здесь событием революции, она обнаруживается как «симптом» (это слово было использовано и в первом абзаце заметки 1851 года). В этом отношении
В том же ключе следует рассматривать и еще один элемент заметки 1861 года: стремление Бодлера приписать поэзии Дюпона некую сентиментальность, выявить в его сознании «своего рода созерцательность», в частности «определенный turn of pensiveness», который он соотносит с интересом поэта к этой «вечной грации, источаемой женскими губами и глазами». Такого рода сентиментализация предполагает не расплывчатую чувствительность, а «чувство нежности, универсального великодушия». Вот как Бодлер поясняет эту мысль:
Именно этой грации, этой женской нежности Пьер Дюпон обязан своими первыми песнями. К великому счастью, революционная деятельность, увлекавшая в ту эпоху почти все умы, не заставила поэта отказаться от своего естественного голоса. Никто не сумел воспеть более нежными и более проникновенными словами маленькие радости и великие печали маленьких людей. Сборник его песен представляет целый маленький мир, где человек может услышать больше тяжких вздохов, чем криков радости, и где природа, бессмертную свежесть которой превосходно чувствует наш поэт, призвана, судя по всему, утешать, умиротворять, лелеять бедняка и сироту 61 .
61
Pierre Dupont // OC II. P. 173.
Бодлер тонко и проникновенно подчеркивает именно естественность поэзии Дюпона. Его естественность следует соотнести с женственностью, и в этом плане подобные пассажи очень близки к анализу поэзии Марселины Деборд-Вальмор 62 , которой Бодлер тогда же посвятил статью, тоже появившуюся в «Ревю фантезист» (июль 1861). Обращение к этой категории женского позволяет перевести исключительно идеологическое восприятие поэзии Дюпона в другую плоскость, менее политическую и более философскую, поскольку женское может рассматриваться как особая модальность отношения Пьера Дюпона к реальности. Отношения как поэтического, так и политического – поскольку женское, будучи отнюдь не деполитизированной и не аполитичной категорией, в те годы, напротив, несет в себе определенный критический заряд, разрушающий обычное расслоение общества, меняющий его цели и задачи. Это, к примеру, хорошо видно в «Ведьме» Мишле. Разумеется, поэзия Дюпона является социальной, народной поэзией, хотя Бодлер и не использует громкое слово «народ», перегруженное идеологическими смыслами. Эта поэзия связана с униженными и оскорбленными, с маленькими людьми, но в то же время это не поэзия поджигателей. Что не мешает ей, невзирая на игру слов, быть поэзией революционной, хотя она и не является при этом поэзией революционера. С этой точки зрения, обращение к понятию женского отнюдь не означает политическую дезангажированность; напротив, речь идет о знаке коренного преобразования политики в соответствии с другими путями, другими правилами, которые можно сравнить в данном случае с тем, что проделал сам Бодлер в плане перехода от первого издания «Цветов зла» ко второму 63 . Чувствительность, которая появляется в этих строчках, – это выражение того, чем могла бы быть позитивная социальность, задействующая те женские ценности, которые игнорируются мужским миром, хотя данные ценности являются основополагающими для подлинной социальной связи, которая объединяют людей в счастливой естественности. Поэзия Пьера Дюпона поистине становится пением, интимным выражением коллективной души. Текст 1851 года говорил как раз об этом. И отметим: во втором тексте Бодлер приводит ту же самую, политически весьма характерную цитату из «Песни наций» («Меч разобьет меч, / И из битвы воспрянет любовь»), предлагая ей сходное объяснение, в котором акцент ставится скорее на любви, чем на войне. Что снова свидетельствует не об аполитичности Бодлера, а о его стремлении вписать политику в более широкую философскую и политическую концепцию.
62
Бодлер сам сопоставляет Пьера Дюпона с Марселиной Деборд-Вальмор в заметке 1861 года (OC II. P. 175).
63
См.: Laforgue P. 1848 dans «Les Fleurs du Mal». Histoire, politique et modernit'e // Histoires litt'eraires. 2007. № 31.
Теперь следовало бы более детально рассмотреть заметку Бодлера, предваряющую «Песни» Дюпона, в связи с предисловием самого Пьера Дюпона к собственной книге. Такой анализ позволил бы наметить точки схождения и расхождения и благодаря этому довольно точно отграничить философское и политическое пространство, в котором выстраивается мысль двух поэтов, идеологически очень близких в эти годы. Однако такая работа явно выходит за рамки данной главы, и мы лишь приведем две фразы, которыми Пьер Дюпон завершил в июле 1851 года предисловие к своим «Песням»:
…У политики нет сердца. Нужно порвать с ее лживыми традициями и установить в мире, через труд, науку и любовь, царство истины.
Бодлер, безусловно, не стал бы использовать это столь компрометирующее слово «истина» 64 , но очевидно, что в начале 1850-х годов два поэта сходятся в одном убеждении: Республика – это такое реальное и одновременно утопическое место, где поэзия может черпать свой смысл. Десять лет спустя, в 1861 году, только что теоретически объяснив понятие современности, Бодлер может полностью отдаться мечте сорок восьмого года (хотя сам он уже совсем не тот, каким был в 1848-м) – мечте, выражавшейся в формуле «бесконечное притяжение Республики». Наподобие современности, понимаемой как «память настоящего» и, стало быть, способной находиться ни в прошлом, ни в будущем, но существующей только в «переходном, мимолетном, случайном», Республика может мыслиться только в каком-то ином, неопределенном месте истории. Функция поэзии с тех пор состоит
64
На самом деле Бодлер употребляет слово «истина» – но во множественном числе: речь идет об «истинах» (OC II. P. 36), которые должны направлять литературную критику.
Барбара Боак
ОБРАЗЫ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ В «СПЛИНЕ ПАРИЖА» БОДЛЕРА
Весь «Сплин Парижа» движим мотивом конфронтации бедных и богатых: начиная с поэм «Вдовы», «Старый паяц», «Пирожное», включая «Игрушку бедняка» и «Глаза бедняков» и вплоть до предпоследнего текста книги «Бей бедных!». Постоянное обращение к теме классовой борьбы свидетельствует о том, что столкновение двух этих фигур имеет основополагающий смысл, тем более что место действия здесь Париж, самое сердце современности и… сплина. Итак, мы ставим перед собой задачу прояснить – в свете понятия фантасмагории, которое было предложено В. Беньямином, – каким образом в такого рода столкновении приоткрываются механизмы иллюзии и отчуждения, обеспечивающие функционирование капиталистического и индустриального общества.
Противоборство между бедными и богатыми является необратимым результатом «проживания в огромных городах», куда стекаются толпы людей и где переплетаются «бесчисленные отношения между ними» 65 . В этом смысле такая поэма, как «Пирожное», отличающаяся вневременным пейзажем, отпечатком мифического или даже фантастического характера, представляет собой исключение. Связь, которая устанавливается между богачом и бедняком, сразу соотносится с социальным порядком. Если не принимать во внимание деревенский антураж «Игрушки бедняка», эта связь вписывается в пространство жизни городского и пригородного социума: ограда, «за которой идет концерт» в «общественном саду» в поэме «Вдовы» 66 , прообразом которого – о чем свидетельствуют черновые заметки к «Сплину Парижа» 67 – был сад де Мюзар 68 ; летний концерт для утонченной публики, проводимый в саду Елисейских полей; «балаганы» на ярмарочных площадях, где «всюду выстраивается, щеголяет, радуется жизни праздный народ» 69 ; «новое кафе, на углу одного из новых бульваров» 70 ; «кабаре» в «пустынном предместье» 71 . Поскольку такое пространство так или иначе выгорожено, оно лишь усугубляет классовую принадлежность, материализует границу, которая разделяет бедных и богатых. Социальная направленность пространственного расслоения вполне очевидна в «Игрушке бедняка». «Решетка», разделяющая «бедных детей» и «детей богатых», представляется в виде «символических решеток, разделяющих два мира» 72 . То же самое значение имеет во «Вдовах» «барьер», мешающий народу «в блузах и в ситце» 73 смешаться с пришедшей на концерт элегантной публикой. Что же касается интерьеров кафе в «Глазах бедняков», то они предназначены исключительно для посетителей, а витрина, отчетливо прописанная в поэме 74 , отделяет кафе от улицы, где бродят парии в «лохмотьях» 75 . В другом пассаже поэмы бедный ребенок точно определяет социальное значение пространственного разделения: «Но в дома вроде этого можно входить только другим людям, не таким, как мы» 76 .
65
Baudelaire Ch. `A Ars`ene Houssaye – Le Spleen de Paris // OEuvres compl`etes. Paris, 1975. T. I. P. 276 (далее тексты Бодлера цитируются по оригиналу (OC) с указанием названия, тома и страницы).
66
Les Veuves. OC I. P. 293.
67
OC I. P. 371.
68
Согласно «Историческому словарю парижских улиц», до 1859 года сад де Мюзар был расположен в саду Елисейских полей на пересечении с улицей Буаси д’Англе, после чего был перенесен на другой конец сада, между Пале де л’Индюстри и Сеной, на пересечении улиц Франклина Рузвельта и Кур-ля-Рен. См.: Hillairet J. Dictionnaire historique des rues de Paris. Paris, 1963. T. I. P. 299.
69
Le Vieux Saltimbanque. OC I. P. 296.
70
Les Yeux des pauvres. OC I. P. 317.
71
Assommons les pauvres! OC I. P. 358–359.
72
Le Joujou du pauvre. OC I. P. 304.
73
Les Veuves. OC I. P. 294.
74
Мотив стекла возникает позже в стихотворении «Бедняку» С. Малларме, явно вдохновленного пиесой Бодлера: «И пошел пир на весь мир попрошайке за стеклом» (Mallarm'e S. OEuvres compl`etes. T. I. Paris, 1998. P. 109).
75
Les Yeux des pauvres. OC I. P. 318.
76
Ibid.
Однако граница непроницаема лишь отчасти: какое-то сообщение или соприкосновение классов возможно через решетки или стекло, через загородки и изгороди или в том промежуточном пространстве, что образовано террасой кафе и порогом кабаре. Это сообщение принимает форму конфронтации, следующей двум моделям: модели яростной борьбы в поэме «Бей бедных!» или модели созерцания, как в большинстве поэм книги («Вдовы», «Старый акробат», «Глаза бедняков», «Игрушка бедняка»). Иногда два типа конфронтации комбинируются, например в пиесе «Пирожное». В рамках данной главы мы сконцентрируем внимание преимущественно на созерцании. Благодаря созерцанию социальная реальность становится образом внутри самой поэмы: это зрелище, отличающееся способностью создавать иллюзию. К тому же оно может быть прочитано, интерпретировано с разных точек зрения. Таким образом, поэтическое созерцание позволяет ощутить сложность социальных отношений и отражает – через деформации, которым оно может быть подвержено, – силы, управляющие этими отношениями.