Политолог из ток-шоу
Шрифт:
– Публичные дела?
– Лекции? Телек? Хм, – Боб пожал плечами. – Учебный план? Светская болтовня?
– А на ваших телевизионных батллах ты никого там ненароком? Может за твоей башкой из Киева приехали?
– Телек… ну люди серьезные на телепередачи не поведутся. На украинскую тематику я практически не выступаю.
– Кстати, почему? Самый рейтинг, мне кажется, – заинтересовался Эндерс.
– Ты уже спрашивал. Из-за… многих причин, – Боб уже который раз сбросил звонок на телефоне. – Достали!
– Тогда только маньяк.
– А кто тогда предупреждает? – не понял иронии Боб.
– Мама маньяка, например. Маньяк-конкурент. Нет, – вздохнул Сергей. – Никаких вариантов мы не просчитаем. Мало исходных данных.
Боб отбросил на стол телефон, который он до этого вертел в руке, стал глядеть в одну точку.
В стандартные звуки офиса примешивался скрип пола на втором этаже. Кто-то прошел по коридору в кабинет Натальи Владимировны, после начальственного взвизга Натальи Владимировны этот кто-то пробежал по коридору в обратную сторону.
Эндерс включил на компьютере фортепьянную музыку.
– Хорошо окна выходят во двор, – сказал он. – И первый этаж. Можно в экстренных случаях отходить огородами.
– Ты знаешь, – задумчиво произнес Боб. – С сыном у меня.… И не сказать, что проблемы. Теряю. Или уже потерял. И ведь не могу сказать, что я плохой отец. Нормальный. Несмотря на работу, всегда старался время ему уделять. Аттракционы, стадионы, футбол – все было. Фаст-фуд. Какие-то покупки надо – пожалуйста, сынок. По учебе помочь – тоже пожалуйста. Другое дело, что никогда ему не надо было по учебе. И не потому, что умный, хотя не без этого. Знаешь, еще в начальной школе им задали рисунок. Лорка говорит: а папа сейчас нарисует. Я рисую что-то, уже не помню, что. Не суть. Мы с Ларисой даем Артуру этот лист альбомный – на, сынок, неси в школу, получай оценку, папа нарисовал. А он говорит – как-то еще смешно так говорит, – давай, папа, свой дневник, чтобы оценку… Серьезно абсолютно. А потом у него эта суперпамять открылась: раз прочитает и помнит наизусть. У нас в поселке только простая средняя школа, тогда мы его собрались переводить в городскую гимназию для одаренных. Представляешь, уперся, нет и всё. Буду ходить в эту школу, в свою. Такой он. Нет! Я же чувствовал всегда – любит он меня. Лариску тоже. Ну, дети они же не могут лицемерить. Или любил. Теперь уже и не знаю. Лоре по барабану вообще. А я терзаюсь. Не то, чтобы терзаюсь! Все же понятно, парню скоро шестнадцать, возраст сложный. Я бы понял, если он был бы скрытный, как я подростком был скрытный. Так наоборот! Полнейшая откровенность. Я его спрашиваю: где был? Пиво пили с пацанами, водку запивали. Я же должен отругать! Я должен уличить и отругать. А если уличать не приходится? Я говорю: как ты смеешь? А он улыбается – рано или поздно это должно произойти, говорит. Так и получилось, что я к нему приспособился. Позавчера спрашиваю: ты наркоман. Нет! И смотрит на меня. А я уверен, что был бы он наркоман, сказал бы, да. И так же смотрел бы. Сегодня тоже. Заявляет. Вы там в своих передачах призываете к войне, глаза б мои не видели! И цитату! И смотрит! Полное пренебрежение. Ко мне, моей этой работе рожей светить. Отрицание. Неприятие. Честное.
– А это хорошо! – сказал Сергей. – Неприятие! Это правильно. Во-первых, нравственно, потому что именно так и должно относиться к милитаризму. Во-вторых, это говорит о том, что ему ты небезразличен. Считая твои занятия неправильными и недостойными, он их и отрицает. Не тебя. Ему за тебя больно и обидно. В-третьих, значит все-таки смотрит он на тебя по телеку. С негодованием, но смотрит. Шеф! Ты – большой манипулятор. Ты же тысячи людей заставлял делать так, как тебе хочется. Мы же целые края и области заставляли голосовать, как нужно. Уж кому-кому, а тебе разобраться с шестнадцатилетним чуваком, хоть и с феноменальной памятью, но! не вопрос. Совершенно, не вопрос.
Боб хотел что-то сказать, но тут в кабинет, крадучись, просочился Паша Корабел.
– Есть такая тачка, – радостно выдохнул он. – От входа выше по движению стоит припаркованная. Левое крыло помято. Номера грязью замызганы, но я аккуратненько высмотрел. В салоне сидит мужик. Выглядит как трахнутый Бэрримор.
– Понятно. Молодец, – кивнул Эндерс. – Что-то еще?
– Так сигареты! Вот, – Корабел положил пачку на стол.
Эндерс посмотрел на пачку, потом на парня.
– Скот ты, Паша, – хныкнул Эндерс. – Я же восемь суток как бросил. Ладно, иди.
Паша вышел, но тут же вернулся.
– Сергей Теодорович! Если что, то…– он зафиксировал кулак на уровне плеча.
– А как же, – усмехнулся Эндерс. – Наш знак четырех до скончания века!
Боб опять нервно вертел телефон.
– Что нам это дает? Я и так знал, что есть эта машина.
– Но теперь мы знаем где конкретно, – Эндерс поднял палец вверх. – И знаем, что не менты. По крайней мере не наружка. Возможно, просто опер на задании. Автобуса спецназа Паша тоже не обнаружил, следовательно, штурмовать нас не собираются, задерживать тоже. А значит, на осадное положение переходить мы не будем.
– Да какое осадное положение!
– Ты, отец, нас недооцениваешь. При необходимости мы можем и обороняться. Итак, у нас есть на хвосте по меньшей мере один автомобиль…
– На хвосте? – проговорил Боб. – На хвосте. Ничего себе…
– Ты о чем?
– Случай был утром…
…………………..
– … открой окно, дотянись, будь добр, – попросил Эндерс. – Закурю, что уж теперь. А все из-за Пашки! Видит Тенгри, я не виноват. Удостовериться затем, что если не менты, тогда применяем силовые методы, берем пленника, допрашиваем, снимаем вопросы.
– Я против.
– Тогда… да! Давно забытый вкус, – Сергей выдохнул дым. – Тогда ты выезжаешь, он за тобой, а я за ним и… Против? Ну давай мы его здесь блокируем, а ты уходишь. Кому звонишь?
– Договариваюсь с важным человеком.
Эндерс принялся разочарованно пускать дым в сторону открытого окна. Он-то хотел, чтобы движение, игра, охота – в общем, жизнь; а выбран самый скучный вариант – просить о помощи.
А нам уже понятен психологический профиль объекта. Тут тревожность, инфантилизм, тщеславие, приспособленчество. Сына любит. Деньги любит. Вроде, умный. В сложных ситуациях предпочитает обращаться к покровителям. Не имеет в жизни явной цели. Это, может быть, и плохо, но у кого сейчас имеется такая цель, чтоб жизнь положить за нее? Нашего времени герой – это лучше жить, да слаще жрать (киноцитата). Может это и правильно. Павка Корчагин с новым айфоном? Вряд ли.
4.
Наблюдаем. Боб сидит в ресторане за столиком, ковыряет вилкой в рыбе, преданно смотрит на сидящего напротив пузатого мужчинку со срамными усами, который двумя пальцами держит у уха айфон.
– …он рядом со мной сидит, – говорит усатик. – Понял. Передам. Извиняй за беспокойство Петр Петрович. Хорошо. Отбой.
Упаковав телефон во внутренний карман мужчинка неторопливо берет со стола коньячный бокал с соответствующим напитком, смотрит на свет через стекло, погружает в бокал свою позорно украшенную верхнюю губу.
– Да не томите, Сергей Алексеевич, – жалобно говорит Боб.
– Значит так, твою контору взяли в оборот по приказу генерала Шустрова Петра Петровича. За вами, значит, косяк. Но я договорился, – Сергей Алексеевич пишет что-то на салфетке (гангстер театральный, ох уж эти жесты!). Отдает салфетку Бобу. – Сумма. Адрес. Ну и извинения принесешь.
– За что извинения?! В чем косяк-то?!
……………..
– … ты не знаешь? Пару недель назад с твоего компьютера кто-то завел этот… Блог что ли, значит? Дзен какой-то. Или как там? И пишет там актриса кукольного театра драмы какая-то Жанна Бальзамова, что я возмущена, пишет, что у них под Курском молодой кинорежиссер Пельменев снимает, значит, фильм, – пузатик пересказал содержание якобы фильма, где бойцы Красной армии изображались просто-напросто людьми. – Конечно, в этом блоге в комментариях сразу буря негодования. Кто такой режиссер Пельменев, почему очерняет? Куда смотрит Министерство культуры? Договорились, что фильм запретить, а режиссера гнать из страны. И когда там участников набралось под тысячу, пишет Жанна Бальзамова, что фильма такого нет, а вы здесь собрались такие ханжи и зануды, общайтесь друг с другом, всячески их, значит, высмеивает.