Полковник Империи
Шрифт:
Именно здесь, на площади Кампидольо, возле статуи Марка Аврелия он собирался совершить очень важное и страшное святотатство, дабы продолжить линию мистификации. Здесь его уже ждал бык. Живой. Обычный бык, достаточно красивой окраски.
Наш герой вышел из автомобиля и в сопровождении разномастной толпы пошел наверх — по лестнице. Журналисты. Какие-то общественные деятели. Представители администрации. Даже парочка священников где-то на периферии мелькала, но к нему они не совались. Ну и, само собой, бойцы. Его бойцы. Максим знал про нападение и похищение командира штурмовиков. Об этом весь полк знал. Поэтому внимание к собственной безопасности был повышен всюду. Особенно в отношении командира. Но каждый раз, когда он думал об этом, начала смаковать то, как пленный командир штурмовиков вынесет мозг немцам на тему всякого рода мистики. Они, наверняка уже кое-что знают. Теперь же им вообще захорошеет. Простые ответы на сложные вопросы… они такие заманчивые… именно ими выстлана настоящая дорога в ад…
— Друзья! — Начал Максим вещать по-французски, когда подошел к быку почту вплотную. — Мы здесь сегодня собрались, чтобы воздать должное высшим силам, что дали шанс итальянскому народу вновь стать великим. Мы здесь сегодня собрались, чтобы воздать должное древним, сотворившим этот славный город. Мы здесь сегодня собрались, чтобы объединить прошлое с будущим… явь с навью и жизнь со смертью…
С этими словами он выхватил подвешенную по случаю шашку и со всей дури рубанул на шее быка. Прямо сходу, так как шашку надлежало навешивать лезвием вверх. Поэтому удар пошел сразу, снизу-вверх. Он не стремился перерубить всю шею. Нет. Хребет животного очень крепкий. Поэтому он бил так, чтобы его удар достиг сонной артерии.
Удар. Протяжный стон ошалевшего быка. И фонтант крови, бьющий прямо в лицо Максиму, обдавая его с головы до ног.
Бык покачнулся.
Повел головой из стороны в сторону. Уперся в веревку, которой был привязан к основанию статуи. Еще раз покачнулся. И осел на передние ноги. Попытался встать. Получилось. Но почти сразу снова осел. Теперь уже полностью — на все четыре ноги. И несколько секунд спустя, завалился на бок, подергиваясь в судорогах. Слишком быстро уходит жизнь, при рассечении сонной артерии.
Удивительно тихая и спокойная смерть. Наш герой рисковал. И сильно. Раньше ему быков забивать не приходилось. И все его знания носили строго теоретический характер. Он мог промахнуться. Он мог не прорубить мягкие ткани. А бык мог пуститься «в пляс», так как хоть голова его и была более-менее зафиксирована, то ноги — нет.
Но в этом, наверное, и заключался весь сакральный смысл жертвоприношения, которое, одновременно с тем несло и некую порицательную нагрузку. Как пойдет дело? Примут ли высшие силы подношение? Или «взбрыкнут». Во всяком случае, именно такой подход частенько применяется и в XXI веке в тех же церквях, где прихожане с замиранием сердца следят за тем, как разгорается огонек их свечи. Не потухнет ли? Не затрещит ли? Вот и тут так.
В гробовой тишине совершенно ошарашенных людей, оказавшихся неготовых к такому поступку, он вложил окровавленную шашку в ножны, отстегнул их и аккуратно положил на шею уже затихшему животного, из шеи которого, впрочем, продолжала едва заметно пульсируя вытекать кровь. Он приносил ее в дар высшим силам, каким бы они ни были, вместе с жизнью быка.
После он развернулся и встретился взглядом с Виктором Эммануэлем, отпрянувшим и начавшим лихорадочно креститься. Все-таки Меншиков выглядел жутковато, облитый кровью с головы до ног. А глаза как сверкали! Ух! А вот Вильгельм не отшатнулся.
— Вы страшный человек, — тихо произнес он.
Максим подошел к нему вплотную. Внимательно посмотрел в глаза. И также тихо ответил:
— Вы сожгли в топке этой войны миллионы людей, лишив их жизни. Вы искалечили под пулеметами и пушками будущее целого поколения, наводнив тылы ранеными и калеками. Вы обрекли на голод и страдания десятки страны… бесчисленное множество женщин, детей, стариков… Но страшный человек я? Не лгите хотя бы себе.
— Эту войну развязал не я один! — Воскликнул уязвленный Вильгельм.
— Эта война была интересна многим влиятельным лицам. Но вы — капитан своего корабля. А значит несете всю полноту ответственности за то, что на его борту творится. Если бы вы не поддержали этого престарелого психопата, то ничего бы не было. Но нет. Вы рвались в бой и старались ухватиться за любой повод. И ради чего? Столько крови ради несколько клочков земли в пустыни? Или это просто предлог для того, чтобы потешить ваше самолюбие?
— Нет… Вы не понимаете!
— Что не понимаю? Бисмарк был умен. Он умел лавировать и держаться интересов Германии и ее народа. Он создал Германию. Он ее отец. А вы — блудный пасынок, возомнивший себя великим полководцем, возжелавшим славы. Вы без всякого стеснения, поставили под удар все то, что строили и возводили ваши предшественники. То, за что было заплачено кровью и потом поколений. Вы бросили на алтарь собственного тщеславия все, даже жизни близких. На что вы надеялись? Что сможете как Фридрих Великий воевать на два фронта годами? Смешно. Глупый, взбалмошный, инфантильный ребенок, вздумавший поиграть в войну. Вы заигрались. Молчите? Правильно. Молчите. Это все, что вам осталось.
С этими словами он прошел мимо Кайзера, нарочито толкнув его плечом. И направился к автомобилю. А толпа журналистов и общественных деятелей отправилась за ним, оживленно обсуждая и фиксируя увиденное и услышанное. Кайзера и Короля тоже повели, но чуть попозже, замыкая шествие, бойцы полка во главе с офицером, прекрасно понимавшим немецкий язык. Он был тогда в зале, где командир штурмовиков попытался бросить вызов Меншикову. И уже тогда почувствовал себя не в своей тарелке. Сейчас же ему было стыдно. Почему он тогда его не остановил? Почему позволил достать кинжал? Но сделанного не воротишь… в одну и ту же реку дважды не войдешь. После того поступка между Максимом и теми офицера прошла трещина в отношениях. Да, они подчинялись. Да, он мог им доверять… наверное… И вот это «наверное» все они отчетливо почувствовали. Пусть это явно и не проявлялось, но…
Максим ушел с площади, направившись во дворец Сенатором, что за статуей Марку Аврелию. Там он принял ванну и поменял мундир. Продолжать в этом, насквозь пропитанном кровью, было бы глупо и опасно. Простые люди могут и не понять. Да и выглядел он жутковато.
Управились быстро.
Заодно перекусили. Немного. Легко. Кофе и свежие булочки. Хотя предлагали и вина выпить, но Меншиков не стал. Ему требовалась свежая голова для того, чтобы продолжить творить задуманные непотребства. Его ждал Собор Святого Петра, Папа Римский и удивительно дерзкая провокация…
Глава 8
1916, 22 мая. Рим
Собор Святого Петра. Сердце и душа Рима и всей латинской цивилизации в ее обновленной, христианской форме. Место по своей значимости сравнимое только с Гробом Господнем в Иерусалиме для всех христиан всего мира. Кто-то, конечно, спросит: «А как же Константинополь, именуемый в русской традиции Царьградом?» Но, к сожалению, какой-то культурной значимости к началу XX века этот город имел только для православия и ряда восточных христианских традиций. Для тех же католиков этот город был не лучше и не хуже других крупных центров христианства вроде Антиохии. Рим же пронизал собой всю сущность этой культурной традиции, породив самые причудливые формы почитания и подражания, в том числе и на государственном уровне. Например, девиз «Москва — третий Рим». Рим. Рим, а не Царьград. И так повсеместно. Так что, несмотря на определенные политические и идеологические метания, именно Рим и Иерусалим являются для всех христиан мира сосредоточением и истоком их веры, их ценностей, их сознательного и бессознательного притяжения в той или иной форме…