Полночь
Шрифт:
— Ну, это уж слишком! — вскричала Мари. — В моем собственном доме!..
Она отступила перед тяжелым взглядом старшей сестры и не посмела больше ничего сказать, но от стыда, что ее так унизили в собственной гостиной, кровь прилила к щекам.
— Ладно, — сказала Роза, презрительно улыбаясь. — Не сердись. Я загляну на кухню, а вы займитесь Элизабет.
— Да ничего она там не найдет, — быстро забормотала Мари, как только дверь закрылась за Розой. — Сахар и кофе я спрятала в шкафчик, который заперла на ключ. — Да не налегай ты на меня! — добавила она, отталкивая прислонившуюся к ней сестру. — А почему бы Розе не пойти самой поговорить с Элизабет, раз она считает, что это так просто? Так нет же, она старшая, значит, может командовать
И она шлепнула по пухлой руке, которую сестра протягивала к ней. Клемантина закусила губы и отерла тыльную сторону ладони о юбку, вид у нее был обиженный. Какое-то мгновение Мари смотрела на нее, кусая ногти.
— Мне пришла в голову одна мысль, — сказала она вдруг. — Чтобы смягчить удар, который нанесет девочке печальное известие, скажи, что я сделаю ей подарок. Так или иначе на Новый год я бы ей что-нибудь подарила, на этот раз она получит подарок немного раньше, только и всего. Значит, ты иди, поговори с ней, а я минуты на три задержусь и приду уже с подарком. Только гляди, чтоб не было крика, Клемантина, понимаешь? И, пожалуйста, без слез. При моих нервах я слез просто не переношу.
С этими словами Мари подтолкнула Клемантину к двери, которая вела в спальню, толстуха тщетно упиралась, даже ухватилась за спинку кресла, а на лице ее появилось выражение ужаса, как у человека, неудержимо сползающего в пропасть. Когда-то Клемантина, видимо, была недурна собой, однако полнота, обычно придающая фигуре женщины лишь комизм, в ней производила впечатление чего-то монументального и зловещего, нетрудно было заметить, что несчастная задыхается под тяжестью собственного тела и вялость уже распространяется и на мозг. В какие-то мгновения в глубине ее глаз читался дикий страх и взгляд становился как у человека, утопающего в зыбучих песках, в тот момент, когда песок закрывает ему рот.
— Да не смотри ты на меня такими глазами, — сказала Мари, для которой подобные взгляды были ничем не лучше слез. — Ты найдешь Элизабет в моей спальне.
— Я причиню ей боль, — простонала Клемантина.
Однако Мари обошлась с сестрой так же круто, как только что Роза обошлась с ней самой.
— Ты хочешь, чтобы мы ничего ей не говорили, пока она не повстречает катафалк с телом своей матери на улице? — воскликнула она драматическим тоном.
«Подарок, подарок, — пробормотала Мари, когда дверь за Клемантиной закрылась. — Тут я немного погорячилась. За какую-то минуту подарок не подберешь».
Она направилась к застекленным полкам, занимавшим оба угла напротив камина. Встала на цыпочки, доставая сверху ключик, и бережно открыла стеклянную дверцу. Ни одна из безделушек, открывшихся взору, не была чем-то ценным или редким, но сам факт, что это ее вещички, придавал им в ее глазах необыкновенную ценность. Это были большей частью дорожные сувениры: перламутровые коробочки, рамки для фотографий, отделанные ракушками, портмоне из слоновой кости, какие дарят при первом причастии, и кукольные веера, наполовину раскрытые, чтобы можно было видеть написанные акварелью аляповатые букетики. Какое-то время Мари колебалась, то протягивая, то отдергивая руку, словно боялась совершить святотатство, ибо при виде этих дешевых безделушек ее жадное сердце начинало биться быстрей. Наконец за деревянной чернильницей в виде швейцарского шале она заметила маленькие щипцы для снятия нагара со свечей, которые считала неизящными и потому прятала за чернильницей. Однако, взяв щипчики в руку, Мари осудила их уже не так строго и отметила про себя, что они, чего доброго, старинные.
«К тому же, — подумала она, кладя безделушку обратно за чернильницу, — на что девочке эти щипчики?»
И тут Мари вспомнила о старых ножницах, давно валявшихся в выдвижном ящике бюро вместе с иступившимися перочинными ножами и обломками стереоскопа. И из груди ее вырвался крик радости.
Элизабет и Клемантина уже не одну минуту сидели каждая в своем конце обитого гранатовым плюшем дивана в спальне Мари. Обе молчали. Девочка ладошкой гладила плюшевую обивку и, когда под руку попадался вылезший из дивана конский волос, выдергивала его. Она была так поглощена этим занятием, что забыла бы о присутствии тетки, если бы Клемантина время от времени не испускала тяжкий вздох. Тогда Элизабет поднимала голову и показывала худенькое лицо, обрамленное черными локонами, самые длинные из которых касались плеч; темные глаза сверкали каким-то необычным блеском, их глубокий настороженный взгляд цепко впивался в окружающие предметы. Только когда Элизабет опускала ресницы, можно было разглядеть черты ее лица: короткий прямой нос и тонкие губы, плотно сжатые, словно они хранили какую-то тайну; если бы она сейчас рассмеялась, то показалась бы всего-навсего хорошенькой, но огромные внимательные глаза придавали серьезному детскому лицу какую-то особую, волнующую красоту.
По-прежнему молчавшая Клемантина устремила страдальческий взгляд на небо, которое можно было видеть поверх закрывавших нижнюю часть окна занавесок, она увидела также крыши старых домов по другую сторону улицы и подумала, как хорошо было бы находиться сейчас за одной из этих аккуратно побеленных стен среди людей, которым она не должна говорить неприятные вещи. Поглубже вздохнув, Клемантина перевела взгляд на широкую медную кровать, провела рукой по прутьям спинки в изголовье, пощупала чудесную бледно-голубую атласную перину и, ощущая все меньше решимости, сдавленным голосом произнесла имя племянницы. Девочка посмотрела на нее.
— Послушай, дитя мое, — начала Клемантина. Тут она запнулась, надо было сделать усилие над собой и собраться с духом. — Не дергай волосы из дивана, — сказала она наконец.
Вновь наступило молчание. Стоявшая на камине газовая плитка издавала негромкий веселый свист.
— Вообще никогда этого не делай, — повторила Клемантина.
И вдруг лицо ее сморщилось, словно она собиралась чихнуть, однако не чихнула, а зарыдала. В этот самый миг дверь резко распахнулась, и в комнату вошла Мари, на лице которой застыла приличествующая случаю гримаса; она деловито подошла к Элизабет и протянула ей ножницы.
— На, — как-то неловко сказала она. — Вот тебе мой подарок…
И Мари кисло улыбнулась, полагая, что изображает ангельскую кротость.
— …потому что у тебя горе, — добавила Мари.
И ткнулась носом в лоб Элизабет. Клемантина отчаянно вскрикнула:
— Ты слишком рано пришла! Я не успела ничего ей сказать!
— Не успела! — повторила Мари, топнув ногой. — Ты невыносима, сестра моя!
Первое, что пришло в голову Мари, — отобрать ножницы, которые Элизабет открывала и закрывала, как бы проверяя их исправность, и она уже потянулась было за ними, но в конце концов рассудила, что лучше предоставить Клемантине самой выпутываться из затруднения. Однако, повернувшись к двери, Мари столкнулась с Розой, которая, заслышав громкие голоса, вошла в спальню; по толщине кошелки и по тому, как Роза прижимала ее к себе, Мари поняла, что сестра нашла чем поживиться; кровь прилила к ее щекам, от злости она не могла вымолвить ни слова и, разведя руки, несколько секунд простояла с открытым ртом.
— Ну что, — спросила Роза, отстраняя сестру, чтобы пройти, — сказали вы малышке все, что надо? Бедная моя девочка, — продолжала она, кладя крупную пятерню, запачканную чем-то черным, на голову Элизабет, — твоя мать была славной женщиной, что бы там про нее ни болтали.
— Молчи, Роза! — сквозь слезы крикнула Клемантина. — Она еще ничего не знает.
Элизабет перестала играть с ножницами и теперь держала их в руке раскрытыми.
— Я знаю, — глухо сказала она. — Мама умерла.
Все три женщины невольно отпрянули, как от удара, Клемантина перестала стенать. Воцарилась глубокая тишина.