Полночь
Шрифт:
— Она убила себя, — добавила девочка.
Тотчас послышался трескучий дрожащий голос.
— Это не так, — заторопилась Мари. — Господь взял твою маму к себе… Разрыв сердца… за городом, в поле…
— В поле!.. — жалобным голосом подхватила Клемантина.
И протянула руки к девочке, но та встала. Хотя на ней был черный школьный фартучек, она казалась старше и выше, так как стояла выпрямившись и гордо вскинув голову с самым решительным видом. Элизабет не спеша подошла к Мари, зажав в кулаке сверкающие ножницы.
— Я слышала, как вы только что разговаривали. Вы говорили очень громко. Говорили обо мне и о моей матери.
Девочка в упор посмотрела на Мари,
Но закончить фразу не смогла: как только ее пальцы коснулись волос Элизабет, та резко отдернулась, точно от соприкосновения с ядовитой змеей.
— Я не хочу, чтобы вы меня трогали, — без обиняков сказала она. — Я вас не люблю.
— Неблагодарная девчонка! — вскричала Мари. — Сейчас же верни мне мои ножницы!
Вместо ответа Элизабет спрятала руку, в которой по-прежнему держала раскрытые ножницы, за спину, но не отступила ни на шаг; Мари наклонилась и приблизила пылающее лицо к лицу девочки, словно собиралась укусить ее.
— Ты слышишь, Элизабет? Отдай мои ножницы.
Девочка так энергично помотала головой, что локоны ее разметались по плечам.
— Отдай ей ножницы, Элизабет, — умоляющим тоном проговорила Клемантина. — Я дам тебе другие.
— Нет, не дашь! — обрезала ее Мари. — Она отдаст эти и других не получит. Впрочем, — добавила она, чуточку смягчив голос, — я уверена, что она пожалеет о своем поступке, если уже сейчас не сожалеет…
И неожиданно резко протянула руку за спину Элизабет, чтобы вырвать у нее ножницы, но та ожидала подвоха с ее стороны, взмахнула рукой, и раскрытые ножницы молнией сверкнули у самого носа ее тетки. Та дернулась в сторону и тут почувствовала, что ее что-то держит, глянула вниз и с ужасом увидела, как девочка, придерживая свободной рукой теткин подол, стрижет ткань ее платья. Это произошло так быстро, что ни Клемантина, ни Роза не успели разглядеть, что случилось, однако Мари закричала, словно ее убивают, и обе сестры подбежали к ней. Элизабет спокойно сложила ножницы и сунула их в карман фартука, а Мари отбежала и укрылась за креслом. Немного бледная, но спокойная, девочка вернулась к дивану, сопровождаемая яростными взглядами, которые бросала на нее Мари.
— Она хотела убить меня! — кричала Мари, дергаясь в заботливых руках сестер. — Кончик ножниц вонзился в мое тело. Не смей садиться на мой диван, маленькая людоедка!
Пришлось Розе своими могучими руками схватить Мари за запястья, а Клемантине — обхватить ее за талию, чтобы удержать, так как возмущение утроило силы женщины и прибавило ей смелости, к тому же теперь она не видела ножниц в руке племянницы и рвалась исхлестать пощечинами пылающее, но серьезное лицо девочки, которая спокойно и молча смотрела на нее. Красная от злости Мари, склонившись над креслом с отведенными назад руками, попыталась стряхнуть с себя Розу и Клемантину и чуть было не опрокинула этот громоздкий предмет мебели, но силы оставили ее, и она вдруг повисла на плече старшей сестры, худое тело затряслось от злых рыданий, а лицом она уткнулась в корсаж Розы.
— Мое платье! — глухо простонала она сквозь слезы. — Мое единственное черное платье! В чем же я теперь покажусь… на похоронах?
— Из-под пальто никто ничего не увидит, — утешила ее Роза. — А потом отнесешь в город, и тебе его аккуратно подштопают. Ты можешь себе это позволить!
Затем Роза сделала знак Элизабет, чтобы та вышла, и похлопала по плечу Клемантину, которая рухнула на колени за креслом и плакала навзрыд.
Элизабет ждала тетку Розу возле дома Мари. На голове у нее была маленькая потертая каракулевая шапочка, из-под которой выбивались буйные черные локоны, и сейчас она деловито, подражая взрослым, застегивала перчатки. Саржевое пальтишко давно уже было ей коротко и едва закрывало фартук; кожа на дешевых ботинках кое-где потрескалась, зато на шее красовалась кроличья горжетка, достававшая до подбородка и мочек ушей — главный предмет ее гордости. Несмотря на бедность одежды, внешность девочки свидетельствовала о наивном кокетстве и крайней аккуратности. Она осматривала себя: нет ли ниточки или пылинки на рукаве поношенного пальто, не расползаются ли в каком-нибудь месте перчатки или чулки. Время от времени Элизабет посматривала на маленькую черную кожаную сумочку, которую держала в руке, и рассеянно поглаживала пальцами ее замок; случайный прохожий мог бы заметить, что щеки у девочки блестят от слез.
Через несколько минут из дома вышла Роза и сказала, указав пальцем на закрывшуюся за ней дверь:
— Эта дверь, моя красавица, закрыта для тебя навсегда. Если еще кое-кто откажет тебе от дома, будешь ночевать на улице. Ну, пошли!
Резко дернув плечом, Роза перекинула кошелку из одной руки в другую и пошла вперед. На ходу она выворачивала колени в стороны, ее грузное тело раскачивалось, походка напоминала движения заводной куклы. Элизабет изо всех сил старалась поспеть за теткой, видя перед собой внушительные икры в черных чулках и слыша громкий стук каблуков; когда поднимала глаза, видела на фоне неба мерно покачивавшуюся из стороны в сторону квадратную спину.
— Если еще одна-две двери захлопнутся у тебя перед носом, как вот эта, тебе придется спать на тротуаре, подложив под голову камень, — продолжала Роза. — Попомни мое слово. Знавала я девчонок, которые сами шли навстречу своей гибели, но не в таком раннем возрасте, нет. Наброситься на тетку с раскрытыми ножницами на одиннадцатом году жизни! Ну, поздравляю!
Ноги Элизабет были слишком коротки, она отставала от тетки и слышала не все, что та говорила, ей то и дело приходилось бежать, но то ли из страха перед этой монументальной женщиной, то ли из врожденной деликатности девочка не хотела, чтобы тетка догадалась, что больше половины слов бросает на ветер, и потому бежала на цыпочках.
Так они проскакали четыре-пять кварталов по безлюдным и безмолвным улицам, словно выметенным ледяным ветром. Шум их шагов частенько пробуждал любопытство: то за одним окном, то за другим кто-то отводил занавеску; уловив на себе чужой взгляд, Элизабет всякий раз думала, почему это судьба заставляет страдать ее, а не этих незнакомых людей, которые смотрят на нее из окон. Почему судьба избрала ее? Девочка вспомнила, как всего неделю назад гуляла с матерью. Как раз в этой части города; тогда лужицы у края тротуаров были схвачены ледком и блестели, как стекло. И ей казалось несправедливым, что и в этот день лужицы выглядят точно так же, и сердце ее сжималось от тоски.
— Со мной ты будешь не так несчастна, — продолжала свою речь Роза. — Клемантина избаловала бы тебя. У нее не было детей, и она принялась бы воспитывать тебя без всяких правил. А я похоронила сына и дочь, понимаешь? И я знаю, как вышколить молодую особу вроде тебя. Нужно быть не суровой, но твердой. Когда моя Эстелла пробовала артачиться, я скрещивала руки на груди и пристально смотрела ей в глаза, она пятилась, я — за ней, и так мы переходили из комнаты в комнату, пока я не припирала ее в угол кладовой, где стоят швабры и метелки, — там-то она и получала положенный ей подзатыльник.