Полное собрание сочинений. Том 1. Повести. Театр. Драмы
Шрифт:
Текла. Немного же! Но хорошо! Допустим даже, что так, и что, я действительно взяла это твое «все». Значит, ты собираешься представить мне счет всех твоих подарков? Но раз я брала их, значит, я любила. Потому что женщина может принимать подарки только от своего любовника…
Адольф. От любовника! Да! Верно сказано! И я был твоим любовником, но никогда не был твоим мужем!
Текла. И для тебя это было в тысячу приятнее! Но если ты, мой милый, не доволен своей судьбой, то — с Богом! Я вовсе не желаю иметь мужа.
Адольф. Ты думаешь, я не заметил этого. Последнее время я наблюдал, как ты с ухватками вора старалась удаляться от меня, чтоб блистать в разных кружках вороной в моих перьях, в моих брильянтах, потому я решил напомнить тебе о твоем долге. Да, я являюсь теперь в роли назойливого кредитора, которого посылают к чёрту, а его счета бессовестно вымарывают. Чтоб не увеличивать моего счета, ты теперь отказываешься брать из моей кассы и занимаешь у других. Я для тебя муж поневоле, и ты ненавидишь меня! Но если я больше не могу быть твоим любовником, то я сделаюсь твоим мужем, во что бы то ни стало!
Текла, полусмеясь. Ты говоришь глупости, мой милый идиот!
Адольф. Опасно считать идиотами всех, кроме себя!
Текла. Да, но почти все думают так!
Адольф. И мне невольно приходит в голову, что твой первый муж вовсе не был идиотом.
Текла. Боже мой! Можно подумать, что ты сочувствуешь ему.
Адольф. Очень может быть.
Текла. Ну что ж? Ты бы был счастлив познакомиться с ним, довериться и излить ему всё свое сердце. Милая картина! Но знай, что он и меня влечет к себе, потому что я устала быть вечной нянькой. Он все-таки был настоящий мужчина, и, может быть, самый большой его недостаток состоял в том, что он принадлежит мне!
Адольф. Ну что ж? Ну что ж? Не говори так громко! Нас могут услышать.
Текла. Велика беда, если и услышат.
Адольф. Значит, теперь ты одинаково увлекаешься и зрелыми мужчинами и мальчишками!
Текла. Как видишь! Я восторгаюсь теперь без разбора! И мое сердце открыто всем и всему, великому и малому, красивому и безобразному, новому и старому. Я люблю весь мир!
Адольф. Знаешь, что это значит?
Текла. Ничего я не знаю… Я только чувствую!
Адольф. Это означает старость! Счастливым дням пришел конец.
Текла. Ты опять возвращаешься к этому… Берегись!
Адольф. Лучше сама берегись!
Текла. Чего?
Адольф. Ножа!
Текла, всё еще смеясь. Ну, братишка, не станет играть такими опасными вещами!
Адольф. Я и не думаю играть!
Текла. Так это, значит серьезно! Совершенно серьезно! Тогда я тебе докажу, что ты ошибся. Или… лучше, нет… убедиться тебе я не дам, ты ничего не будешь знать. Все будут знать правду, кроме тебя! Ты будешь подозревать, догадываться, не зная ни минуты покоя! Будешь чувствовать, что ты смешон, что тебя обманывают, но доказательств у тебя не будет никаких; у настоящего мужа их никогда не бывает! Вот увидишь!
Адольф. Ты ненавидишь меня!
Текла. И не думаю… если бы даже и хотела, не могла бы. Разве можно ненавидеть ребенка?..
Адольф. Теперь да! Но вспомни ужасные дни, когда буря разразилась над нами? Ты как грудной ребенок лежала и плакала; и я брал тебя на колени, баюкал тебя и целовал твои закрытые глаза, пока сон не разгонял твоих страхов. Я был твоей нянькой; смотрел, чтобы ты не вышла на улицу непричесанной… Бегал за твоими башмаками, ходил за провизией. По целым часам я сидел, держа тебя за руку, когда ты боялась всего и всех, потому что у тебя не было друзей, и общественное мнение заклеймило тебя. Я старался поднять в тебе упавшее мужество, убеждал тебя до того, что язык прилипал у меня к гортани и у меня болела голова. Я сидел и изображал себя сильным, заставлял себя верить в будущее и в конце концов вернул тебя к жизни. И ты восхищалась мной; тогда я был мужчиной, не атлетом, которого ты бросила, но человеком с сильной душой, магнетизером, который перелил свою нервную силу в твои дряблые мускулы, зарядил твой пустой мозг новым электричеством. И я поднял тебя; нашел тебе новых друзей, устроил тебе маленький двор, я при помощи дружбы заставил их восхищаться тобой. Я назвал тебя хозяйкой моего сердца и моего дома. Я рисовал тебя, и ты начала появляться на всех выставках, как св. Цецилия, как Мария Стюарт, как Шарлотта Корде. Я заставил толпу смотреть на тебя моими ослепленными глазами, я привлек к тебе симпатии всех. И вот ты получила возможность одной идти вперед! И когда я создал тебя, мои силы истощились, и я свалился от переутомления. Я возвысил тебя, но сам я пал. Я заболел, и моя болезнь стесняла тебя, когда жизнь начала улыбаться, и я отлично помню, как ты начала стараться удалить, от себя кредитора, отделаться от свидетеля стольких тяжелых часов! Твоя любовь начала приобретать сестрин характер, и за неимением ничего лучшего, мне пришлось примириться с ролью братишки. Нежность ко мне у тебя существует и теперь, может быть, даже растет, но это другая нежность — в ней оттенок жалости; затем появилось отсутствие уважения и презрение по мере того, как мой талант склонялся всё ниже и ниже, а твое солнце поднималось всё выше. Но вот, и твой источник начинает иссякать, потому что я больше не пополняю его, или вернее, ты делаешь вид, что не хочешь черпать из него. И мы оба гибнем. Но надо же тебе свалить на кого-нибудь вину! Иметь что-нибудь новое! Ты слаба, ты не можешь нести вину сама, и вот я стал козлом отпущения, которого ты хочешь убить! Но, убивая меня, ты убиваешь и себя, потому что совместная жизнь превратила нас в близнецов. Ты была побегом от моего ствола, но ты захотела освободиться раньше, чем пустила корни, а потому и не могла расти самостоятельно! Но ствол не может лишиться своей главной ветки, а потому они оба засохли!
Текла. Да ты, по-видимому, хочешь сказать, что мои книги написал ты?
Адольф. О, нет, это ты приписываешь мне, только для того, чтобы обличить меня потом во лжи! Если я и говорил в продолжение пяти минут, так только для того, чтобы выяснить тебе все оттенки, все полутоны, все переходы. Ты же вся создана из одного тона!
Текла. Ну, да, это — ясно. Вывод из всего этого, что книги мои написал ты.
Адольф. Этого вывода быть не может. Нельзя целый аккорд разрешить одной нотой, нельзя всю жизненную разносторонность привести к одному знаменателю. Я не. так глуп, чтобы говорить, будто я сочинил твои книги.
Текла. Но ты же думаешь это?
Адольф вне себя. Не думал!
Текла. Но в сумме…
Адольф в бешенстве. Никакой суммы нет, потому что мы ничего не складывали. Когда делят неделимые числа, то в частном получается бесконечная дробь, говоря твоим языком. Я ничего не складывал!
Текла. Нет, но я могу произвести это сложение.
Адольф. Как тебе угодно, но я этого не делал.
Текла. Но ты хотел это сделать!
Адольф в изнеможении, закрыв глаза. Нет, нет и нет! Не говори со мной больше. Со мной сделается припадок. Молчи… Уйди от меня!.. Ты раздираешь своими грубыми клещами мой мозг, ты разрываешь своими когтями нить моих мыслей… впадает в обморок; взгляд блуждающий, большие пальцы подергиваются.
Текла нежно. Что с тобой? Ты болен? Адольф ее отталкивает. Адольф?
Адольф. Качает головой.
Текла. Сознайся, ты был неправ?
Адольф. Да, да, да, да, сознаюсь.
Текла. И ты просишь прощенья?
Адольф. Да, да, да, да, прошу!.. Только не говори со мной.
Текла. Поцелуй мою руку.
Адольф. Целую. Только ни слова больше!
Текла. Ну, а теперь тебе надо пройтись немного, освежиться перед обедом.
Адольф. Да, правда. А потом мы укладываемся и уезжаем!
Текла. Нет!
Адольф встает. Почему? У тебя есть какая-нибудь причина?
Текла. Я обещала сегодня быть на одном вечере.
Адольф. Но ведь это же не серьезно.
Текла. Совершенно серьезно. Я дала слово.
Адольф. Слово? Ты просто согласилась прийти… Можно отказаться.
Текла. Я не поступаю, как ты, мое слово священно.
Адольф. Слово может быть священным, но иногда невозможно исполнить всё, что пообещаешь в разговоре. Кто-нибудь взял с тебя это слово?
Текла. Да!