Полное собрание сочинений. Том 6.

Толстой Лев Николаевич

Размер подлинника.

Первая страница рукописи одного из "продолжений" "Казаки"

Изъ всхъ старыхъ лицъ больше всхъ перемнился Олнинъ. Ему было 28 лтъ, но въ эти три года онъ пересталъ быть молодъ. Молодость его была истрачена. Тотъ запасъ молодой силы, который онъ носилъ въ себ, былъ положенъ въ страсть къ женщин, и страсть эта была удовлетворена.

Вс лучшія мечты его, казавшіяся

невозможными, сделались действительностью. То, чего онъ просилъ отъ обстоятельствъ, было дано ему, но нашелъ ли онъ въ себ то, чего ожидалъ отъ себя? Осуществилось ли его счастье въ томъ особенномъ необычайномъ свт, въ какомъ онъ ожидалъ его? Ему казалось, что да.

Дядя Ерошка, посл бгства Кирки особенно усердно содйствовавшiй соединенію постояльца съ Марьянкой, дядя же Ерошка не видлъ ничего необыкновеннаго въ этомъ обстоятельстве. «Дуракъ, дуракъ!» говаривалъ онъ Олнину во время одиночества Марьянки: «что смотришь? былъ бы я въ твои годы, моя бы была баба. Теперь человкъ молодой, одинокой, какъ ей тебя не полюбить? Приди, — скажи: матушка, душенька, полюби меня! А полюбитъ — все у насъ будетъ, и каймакъ и чихирь — своихъ вдь два сада осталось. Чмъ деньги то платить; всего принесетъ!» —

Сначала казаки смялись старику о томъ, что длается у него на квартир, но онъ говаривалъ только: аль завидно? И хотя Марьянка уже не выходила въ хороводы и старыя подруги отшатнулись отъ нея, общее мннiе станицы по немногу стало раздлять мннiе дяди Ерошки и извинило Марьянку. —

«Человкъ она молодой, безъ мужа, ни сзади, ни спереди ничего, а онъ богачъ, ничего не жалетъ — кто безъ грха». Одни старики старовры строго судили молодую бабу, но и т успокоились, когда узнали, что Олнинъ общалъ законъ принять. — Такъ просто и ясно понималась народомъ исторiя любви Олнина, казавшаяся ему столь необычайной.

Дядя Ерошка подъ пьяную руку не разъ разсказывалъ казакамъ, какъ это случилось. — Дурочка! говорю, вдь теб что? мужа нту, вдова, значитъ: а у него серебра вотъ какой мшокъ набитъ, холопи дома есть. Ты ему вели домъ себ купитъ: ей-ей купитъ! А тамъ надостъ — брось его, за меня замужъ выйди или за кого, а домъ останется. А ужъ я ему велю домъ купитъ, врное слово, велю; только дяд тогда ведро поставь. — Вдь забыла, шельма: теперь безъ денегъ осьмухи не дастъ. — Да его возьму напою-напою да и настрою; такъ и свелъ.

— «А что жъ грхъ-то, дядя?» скажетъ ему кто-нибудь. «На томъ свт чт`o теб будетъ?»

— Гд грхъ? Грхъ даромъ баб пропадать а это не грхъ, отецъ мой. Еще на томъ свт за меня Бога замолитъ баба-то, скажетъ: вотъ добрый человкъ, хоть не самъ, такъ хорошаго молодца подвелъ!

И старикъ зальется своимъ громкимъ соблазнительнымъ хохотомъ. Такъ что не знаешь: надъ тобой ли, надъ собой ли, надъ Богомъ ли смется этотъ старикъ.

Глава 2-я.

Олнинъ жилъ, казалось, по прежнему, зимой ходилъ въ походъ, лто и оснь проводилъ въ станиц, дома и на охот. Въ штабъ онъ никогда не здилъ, товарищи, которыхъ онъ дичился, тоже рдко здили къ нему.

Полковой командиръ года 2 тому назадъ вызывалъ его и длалъ ему отеческое наставленiе о томъ, какъ неприлично его поведенье въ станиц. Олнинъ отвчалъ, что по его мннiю служб нтъ дла до его образа жизни, а что впрочемъ онъ намренъ выдти въ отставку. Онъ подалъ въ отставку тогда же, но сначала ее задержало начальство, а потомъ подошла война, и отставка все еще не выходила.

Съ друзьями и родными въ Россiи онъ почти три года прервалъ всякое сношенiе и родные знали про него отъ другихъ. Начатыя его тетради «исторiи кавказской войны» и «о значенiи нравовъ» лежали нетронутыми въ чемодан. Онъ по совту дяди Ерошки «бросилъ, простилъ всмъ». Книгъ онъ тоже не читалъ.

Послднее его письмо вскор посл бгства Кирки было къ пріятелю. Вотъ что онъ писалъ тогда изъ похода. —

«Ты

знаешь мою привычку соблюдать въ душевныхъ длахъ обычаи немцкихъ хозяекъ: одинъ разъ посл долгаго время все поврить, перемывать, перестанавливать. Нынче цлый день я занимался такимъ мытьемъ и повркой. И было отчего. Со времени моего послдняго письма случилось со мной самое важное происшествіе въ жизни — я былъ счастливъ и продолжаю быть счастливъ. Но я растерялся въ первое время и только теперь въ поход, одинъ т. е. безъ нея, я въ первый разъ оглянулся на себя, вспомнилъ про свое существованіе и подумалъ о немъ. Ты ошибся, полагая, что я отрекусь отъ письма, которое писалъ теб, что мн стыдно станетъ. Прошло три мсяца и, вспоминая это письмо, мн кажется только, что напрасно я вовсе писалъ теб объ этомъ, — всего я высказать не могъ и сказалъ пошло, мало, бдно въ сравненіи съ тмъ, что есть. — Теперь не буду теб писать ничего про «то» и какъ все случилось, скажу только, что я счастливъ, спокоенъ и чувствую себя сильнымъ, какъ никогда не былъ въ жизни. Жизнь моя теперь ясна для меня, я ужъ не одинъ и знаю свое мсто и знаю свою цль. — Жена моя — Марьяна, домъ мой — Новомлинская станица, цль моя — я счастливъ, вотъ моя цль. Кто счастливъ, тотъ правъ! — Какихъ же еще цлей, желаній, какой еще правды, когда чувствуешь себя на своемъ мст во всемъ Божьемъ мір, когда ничего больше не хочешь? — И я ничего не хочу, исключая того, чтобы не измнилось мое положеніе, хочу только отрзать себ вс пути отступленія изъ своего положенія, исключить все ненужное изъ моего свтлаго круга. —

Впрочемъ объяснить этаго нельзя, да и незачмъ.

Скажу теб существенное и цль этаго письма, которая есть просьба. Мужъ Марьяны пропалъ безъ всти, она полюбила меня (слова «полюбила меня» были замараны и было поправлено): она отдалась мн. И это неврно. Она не полюбила меня — избави Богъ отъ этаго мерзкаго изуродованнаго чувства; я мущина, она женщина, я подл нея жилъ, я желалъ ее, она отдалась мн. И не она отдалась мн, а она приняла меня въ свой простой, сильный міръ природы, котораго она составляетъ такую же живую и прекрасную часть, какъ облако, и трава, и дерево.

И я ожилъ и сталъ человкомъ только съ тхъ поръ, какъ вступилъ въ этотъ міръ, который всегда былъ передо мной, но который въ нашемъ быту, какъ заколдованный кругъ, закрытъ для насъ.

Знаю и вижу твое презрнье; но жалю и презираю твое презрнье. «Человкъ тмъ человкъ, что онъ любитъ не какъ дерево, а свободно, разнообразно, съ участiемъ всей безчисленности своихъ различныхъ стремленiй»... и т. д. и т. д.

Знаю, знаю; но знаю дальше. Любовь, про которую ты говоришь, есть любовь человка, но человка на низкой степени развитiя, далекаго отъ простоты и правды. Въ этой выдуманной любви вы знаете, что вы любите, зачмъ вы любите, но притворяетесь, что не знаете, и все мнимое разнообразное и духовное въ этой любви подводится къ однообразнйшему однообразiю — къ лжи. Романы, поэмы, наши разговоры, въ которыхъ мы притворяемся, что одна духовная сторона любви близка намъ, не все ли скучнйшее одно и то же? Я тебя люблю, ты меня любишь, наши души соединятся. Я тебя люблю... А что такое души? что такое «люблю»? никто не знаетъ и боится знать.

Посмотри на каждое растенiе, на каждое животное: не видно ли величайшее разнообразiе въ исполненiи этаго вчнаго таинственнаго закона? И разв таинственность и прелесть разоблачилась съ той поры, какъ я понялъ законъ растенiя? тмъ боле, законъ, которому я подлежу? И разв во мн лежитъ боязнь правды, а не потребность ея? Во всхъ отрасляхъ развитiя человчества тотъ же законъ: сознательное подчиненiе простйшiмъ законамъ природы, которые при первоначальномъ развитiи кажутся не человческими.

Я подалъ въ отставку, но сначала любезное начальство меня задержало, а теперь война. Ради Бога, устрой въ Петербург, чтобы ее не задержали (следовали наставленiя, кого просить и какъ).