Земное сердце стынет вновь,Но стужу я встречаю грудью.Храню я к людям на безлюдьиНеразделенную любовь.Но за любовью – зреет гнев,Растет презренье и желаньеЧитать в глазах мужей и девПечать забвенья, иль избранья.Пускай зовут: Забудь, поэт!Вернись в красивые уюты!Нет! Лучше сгинуть в стуже лютойУюта – нет. Покоя – нет.
Осень 1911 (6 февраля 1914)
Унижение
В черных сучьях дерев обнаженныхЖелтый зимний закат за окном.(К эшафоту на казнь осужденныхПоведут на закате таком).Красный штоф полинялых диванов,Пропыленные кисти портьер...В этой комнате, в звоне стаканов,Купчик, шулер, студент, офицер...Этих голых рисунков журналаНе людская касалась рука...И рука подлеца нажималаЭту грязную кнопку звонка...Чу! По мягким коврам прозвенелиШпоры, смех, заглушенный дверьми...Разве дом этот – дом в самом деле?Разве так суждено меж людьми?Разве рад я сегодняшней встрече?Что ты ликом бела, словно плат?Что в твои обнаженные плечиБьет огромный холодный закат?Только губы с запекшейся кровьюНа иконе твоей золотой(Разве это мы звали любовью?)Преломились безумной чертой...В желтом, зимнем, огромном закатеУтонула (так пышно!) кровать...Еще тесно дышать от объятий,Но ты свищешь опять и опять...Он не весел – твой свист замогильный.Чу! опять – бормотание шпор...Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,Шлейф твой с кресел ползет на ковер...Ты смела! Так еще будь бесстрашней!Я – не муж, не жених твой, не друг!Так вонзай же, мой ангел вчерашний,В сердце – острый французский каблук!
6 декабря 1911
«Без слова мысль, волненье без названья…»
Без слова мысль, волненье без названья,Какой ты шлешь мне знак,Вдруг взбороздив мгновенной молньей знаньяГлухой декабрьский мрак?Всё призрак здесь – и праздность, и забота,И горькие года...Что б ни было, – ты помни, вспомни что-то,Душа... (когда? когда?)Что б ни было, всю ложь, всю мудрость векаДуша, забудь, оставь...Снам бытия ты предпочла отвекаНесбыточную явь...Чтобы сквозь сны бытийственных метаний,Сбивающих с пути,Со знаньем несказанных очертаний,Как с факелом, пройти.
Декабрь 1911
Стихотворения 1912 года
«Ветр налетит, завоет снег…»
Ветр налетит, завоет снег,И в памяти на миг возникнетТот край, тот отдаленный брег...Но цвет увял, под снегом никнет...И шелестят травой сухойМои старинные болезни...И ночь. И в ночь – тропой глухойИду к прикрытой снегом бездне...Ночь, лес и снег. И я несуПостылый груз воспоминаний...Вдруг – малый домик на поляне,И девочка поет в лесу.
6 января 1912
«Шар раскаленный, золотой…»
Борису Садовскому
Шар раскаленный, золотойПошлет в пространство луч огромный,И длинный конус тени темнойВ пространство бросит шар другой.Таков наш безначальный мир.Сей конус – наша ночь земная.За ней – опять, опять эфирПланета плавит золотая...И мне страшны, любовь моя,Твои сияющие очи:Ужасней дня, страшнее ночиСияние небытия.
6 января 1912
«Повеселясь на буйном пире…»
Моей матери
Повеселясь на буйном пире,Вернулся поздно я домой;Ночь тихо бродит по квартире,Храня уютный угол мой.Слились все лица, все обидыВ одно лицо, в одно пятно,И ветр ночной поет в окноНапевы сонной панихиды...Лишь соблазнитель мой не спит;Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.Забудь о временном, о пошломИ в песнях свято лги о прошлом».
6 января 1912
«Благословляю всё, что было…»
Благословляю всё, что было,Я лучшей доли не искал.О, сердце, сколько ты любило!О, разум, сколько ты пылал!Пускай и счастие и мукиСвой горький положили след,Но в страстной буре, в долгой скукеЯ не утратил прежний свет.И ты, кого терзал я новым,Прости меня. Нам быть – вдвоем.Всё то, чего не скажешь словом,Узнал я в облике твоем.Глядят внимательны очи,И сердце бьет, волнуясь, в грудь,В холодном мраке снежной ночиСвой верный продолжая путь.
15 января 1912
Авиатор
Летун отпущен на свободу.Качнув две лопасти свои,Как чудище морское в воду,Скользнул в воздушные струи.Его винты поют, как струны...Смотри: недрогнувший пилотК слепому солнцу над трибунойСтремит свой винтовой полет...Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь...Там, еле слышный и незримый,Пропеллер продолжает петь...Потом – напрасно ищет око:На небе не найдешь следа,В бинокле, вскинутом высоко,Лишь воздух – ясный, как вода...А здесь, в колеблющемся зное,В курящейся над лугом мгле,Ангары, люди, всё земное —Как бы придавлено к земле...Но снова в золотом туманеКак будто – неземной аккорд...Он близок, миг рукоплесканийИ жалкий мировой рекорд!Всё ниже спуск винтообразный,Всё круче лопастей извив,И вдруг... нелепый, безобразныйВ однообразьи перерыв...И зверь с умолкшими винтамиПовис пугающим углом...Ищи отцветшими глазамиОпоры в воздухе... пустом!Уж поздно: на траве равниныКрыла измятая дуга...В сплетеньи проволок машиныРука – мертвее рычага...Зачем ты в небе был, отважный,В свой первый и последний раз?Чтоб львице светской и продажнойПоднять к тебе фиалки глаз?Или восторг самозабвеньяГубительный изведал ты,Безумно возалкал паденьяИ сам остановил винты?Иль отравил твой мозг несчастныйГрядущих войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?
1910 – январь 1912
Шаги Командора
В. А. Зоргенфрею
Тяжкий, плотный занавес у входа,За ночным окном – туман.Что теперь твоя постылая свобода,Страх познавший Дон-Жуан?Холодно и пусто в пышной спальне,Слуги спят, и ночь глуха.Из страны блаженной, незнакомой, дальнейСлышно пенье петуха.Что изменнику блаженства звуки?Миги жизни сочтены.Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,Донна Анна видит сны...Чьи черты жестокие застыли,В зеркалах отражены?Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?Сладко ль видеть неземные сны?Жизнь пуста, безумна и бездонна!Выходи на битву, старый рок!И в ответ – победно и влюбленно —В снежной мгле поет рожок...Пролетает, брызнув в ночь огнями,Черный, тихий, как сова, мотор.Тихими, тяжелыми шагамиВ дом вступает Командор...Настежь дверь. Из непомерной стужи,Словно хриплый бой ночных часов —Бой часов: «Ты звал меня на ужин.Я пришел. А ты готов?..»На вопрос жестокий нет ответа,Нет ответа – тишина.В пышной спальне страшно в час рассвета,Слуги спят, и ночь бледна.В час рассвета холодно и странно,В час рассвета – ночь мутна.Дева Света! Где ты, донна Анна?Анна! Анна! – Тишина.Только в грозном утреннем туманеБьют часы в последний раз:Донна Анна в смертный час твой встанетАнна встанет в смертный час.
Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912
Пляски смерти
1
Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей...Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат...Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.Мертвец весь день трудится над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот...Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор...А мертвеца – к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем – изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка – дура и супруг – дурак.Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музыкой заглушен...Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он/Лишь у колонны встретится очамиС подругою – она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:«Усталый друг, мне странно в этом зале» —«Усталый друг, могила холодна». —«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена...»А там – NN уж ищет взором страстнымЕго, его – с волнением в крови...В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви...Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,как на плечо склонилась голова...И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он...«Как он умен! Как он в меня влюблен!»В ее ушах – нездешний, странный звон:То кости лязгают о кости.