Полное затмение

Жапп Андреа

Аббатство Клэре, получавшее щедрые дары и освобожденное от уплаты налогов, имело право разрешать уголовные и гражданские дела, опекунские дела, дела об обидах и выносить смертные приговоры. Все аббатисы были наделены прерогативами сеньорального суда и имели право приговаривать к бичеванию, отрубанию конечностей и даже смерти. Виселицы, [47] служившие средством исполнения приговоров, возвышались в поле, простиравшемся между аббатством и Суарси. Аббатисы также судили волков, пойманных в соседних лесах, за преступления, совершенные против скота. Приговоренных волков незамедлительно вешали в нескольких сотнях туазов от стены аббатства, в местечке под названием Жибе. [48]

47

Виселица состояла из двух рогатин, врытых в землю, и перекладины, на которой вешали приговоренных к казни. (Примеч. автора.)

48

Это название сохранилось до наших дней (в переводе означает «виселица»). (Примеч. автора.)

Женскому монастырю, одному из самых крупных в королевстве, были пожалованы многочисленные преимущества: земли в Мале и Тейле, а также более чем щедрая ежегодная рента. В монастырь рекой лились многочисленные пожертвования горожан, сеньоров и даже зажиточных крестьян, не говоря уже о жертвователях поневоле, приговоренных к щедрости во имя искупления грехов.

В то время в монастыре жили двести монахинь, около пятидесяти послушниц и более шестидесяти служанок-мирянок.

Большинство зданий, в том числе и церковь Пресвятой Богородицы с хорами, обращенными на восток, к могиле Христа, были построены из черноватого природного минерала, состоящего из кремния, кварца, глины и железной руды. Казавшаяся бесконечной высокая стена надежно защищала монастырь. В ней было всего трое ворот, главные из которых выходили на север. Сразу же за ними располагались здания, в которых могли находиться посторонние: гостеприимный дом, приемная и конюшни. Справа возвышались жилище великого приора [49] и суприора, затем дом аббатисы, приземистое двухэтажное строение, ничуть не более роскошное, чем дортуары монахинь. Здесь работали и жили аббатиса и ее секретарь. Чуть дальше к юго-востоку стояла церковь Святого Иосифа. За ней находились лазарет, сады и дом, где жили послушницы. Затем располагался сиротский приют с двумя классами, где по воскресеньям вели занятия монахини-учительницы. В приют помещали детей, подкинутых по ночам к главным воротам или оставленных на опушке леса. Сюда помещали также барышень из общества, которых приводили в аббатство родители, возмущенные безрассудством своих дочерей. Там несчастные давали жизнь нежеланному ребенку и оставались навсегда, чтобы не бросать позорящую тень на других членов семьи.

49

Великий приор – второе лицо после аббатисы, в частности в отсутствие коадьюторши. (Примеч. автора.)

Аннелета Бопре, охваченная раздражением, вздохнула. Святые небеса! Как она скучала по умиротворяющему спокойствию своего гербария! И все же последние месяцы оказали благотворное действие на бывшую сестру-больничную, которую не смогли сломить ни годы, ни опасности, ни предостережения. Она так незаметно прониклась своего рода мудростью, а также терпением, что сама удивлялась. Аннелета усматривала в этом посмертный дар Элевсии де Бофор, ее дражайшей духовной матушки, умершей от отравления у нее на руках. Крупная угловатая женщина научилась лелеять новые черты своего характера, которые прежде были бы ей неприятны. В самом деле, для чего служит терпение, если достаточно немного поторопить то, что медлит прийти к тебе? «Терпение – божественный дар», – повторяла ее дражайшая Элевсия. Впрочем, тогда ей не удалось убедить в этом свою духовную дочь больничную. Зачем Богу терпение, если он обладает вечностью?

Аннелета отложила регистрационную книгу, в которую старательно, но без особого энтузиазма записывала все подробности монастырской жизни. Они продали два бочонка* молодого вина хозяину таверны из Ножан-ле-Ротру и восемь фунтов меда аптекарю из Алансона. Дровосеки трудились целую неделю. Они валили деревья, разрубали их на дрова и убирали поленья в дровяной сарай под пристальным наблюдением Сильвины Толье, монахини, в ведении которой находилась печь аббатства. Сильвина денно и нощно пересчитывала их, проверяя, не украли ли эти «хреновы сестры», как она называла монахинь, обладающих менее крепким здоровьем, чем она сама, хотя бы одно полено, чтобы подбросить его в камин обогревальни и согреть окоченевшие руки. В лесу был убит олень. По традиции, как того требовала любовь к ближнему, столь редко встречавшаяся в эти голодные времена, аббатство выделило четверть туши местным крестьянам, устроив раздачу перед главными воротами. Оставшееся мясо с удовольствием взяла Элизабо Феррон, сестра-трапезница, которая сообщала каждому, кто хотел ее выслушать: «Мое имя означает “радость”. Радость в доме Господа нашего Отца. Радость от того, что дичь внесет разнообразие в наш скудный рацион с разрешения аббатисы, да будет она благословенна. Все – радость». Эта вдова крупного торговца из Ножана раздавала пощечины ленивым приказчикам с той же легкостью, с какой тайком совала деньги трудолюбивому молодому человеку, влюбленному в милую девушку, мечтавшую о красивых лентах для волос. Могучая Элизабо была способна одним ударом оглушить осла. Закаленный характер, зычный голос и манеры хозяйки лавки скрывали ее доброту.

Не в состоянии сосредоточиться на ежедневной писанине, которую Аннелета считала бессмысленной, она принялась вспоминать о событиях последних месяцев.

Капитул [50] вел нескончаемые споры. Уловки Аннелеты Бопре ни к чему не приводили. Сестры, уполномоченные принимать решения, [51] собрались, чтобы выбрать новую аббатису, и проголосовали за сестру-больничную. Почти единодушно, за исключением одного голоса. Голоса Берты де Маршьен, экономки, [52] считавшей, что должность аббатисы должна была по праву достаться ей, ибо она жила в монастыре дольше Аннелеты Бопре. Берта де Маршьен, преисполненная обычного высокомерия, долго объясняла свою позицию капитулу, делавшему вид, будто внимательно слушает ее. Впрочем, Берта де Маршьен была очень глупой женщиной, о чем знали все, кроме нее самой. Тем не менее Аннелета Бопре, смущенная таким проявлением коллективного уважения, начала отказываться от оказанной ей чести, которая казалась ей весьма обременительной. Она безраздельно властвовала в своем гербарии и испытывала такое сладостное наслаждение, готовя мази и настойки, что ей совершенно не хотелось оказаться за тяжелым, массивным рабочим столом, за которым часами напролет сидела мадам де Бофор и ее предшественницы. Разумеется, и она это охотно признавала, почти полное единодушие ее сестер льстило ей. В памяти Аннелеты стремительно пронеслись воспоминания об отце и брате. Старый знахарь возомнил себя aesculapius.Правда, пациенты, умершие от его многочисленных грубейших врачебных ошибок, покоились под землей на глубине десяти футов и не могли ничего возразить. Грегуар, его сын и достойный наследник, уверенно шел по его стопам. Как они смеялись, издевались над ней, унижали ее, когда она наивно, глупо поверила, будто они смогут признать ее научные способности! Они дешево и бесчестно отделались от нее. Аннелета явственно вспоминала об этом, словно все произошло только вчера. Она стояла перед ними. Ее отец проговорил насмешливым тоном:

50

Капитул – собрание монахов или монахинь, призванное регулировать внутреннюю жизнь монастыря. Кандидатуры аббатов и аббатис сначала обсуждались на заседаниях региональных или генеральных капитулов, а затем их утверждал Папа. (Примеч. автора.)

51

Речь идет о сестрах, занимавших ключевые должности в аббатстве. К ним относились экономка, кассир, счетовод, хранительница врат. Членами капитула были также еще две монахини, избираемые сестрами. (Примеч. автора.)

52

Экономка – монахиня, которая ведала продовольственными запасами монастыря, покупала и продавала земли, взимала пошлины, а также следила за амбарами, мельницами, пивоварнями, садками и так далее. (Примеч. автора.)

– Ну, Грегуар… Если вы не остережетесь, эта девица вскоре начнет вас учить, как пускать кровь!

Аннелета заметила искорку злобного упоения, блеснувшую в глазах обоих столь похожих мужчин. Как они радовались, что им удалось так дешево от нее избавиться! Аннелета вдруг все поняла. Ей открылась страшная правда во всей своей мучительной ясности: все эти годы она внушала им страх. Ее ум, способность вникать в суть и использовать свои знания буквально терроризировали их. Из-за нее они были вынуждены признать свою ограниченность. И за это они никогда не простили ее.

Как ни странно, но воспоминание о двух спесивых мужланах быстро развеялось. Горькая обида, которую она чувствовала на протяжении почти тридцати лет, исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Возможно, это было следствием страшных событий, которые одно за другим произошли в Клэре.

Капитул объявил о своем решении сестре-больничной и стал настойчиво просить стать их матушкой. И Аннелета в конце концов уступила нежной настойчивости своих духовных сестер. Монахини пережили сильный страх, когда в стенах монастыря бродила тайная отравительница, вернее, две тайных отравительницы: Жанна д’Амблен, их любезная сестра-казначея, [53] и Бланш де Блино, исполнявшая обязанности приора, которая, ловко прикрываясь своим возрастом, всех их ввела в заблуждение. Если бы Аннелета не вступила в борьбу с этими двумя убийцами, свершилось бы худшее. А потом, что стало бы с аббатством Клэре, если бы его возглавила Берта де Маршьен? Похоже, подобная перспектива никого не радовала. Тибода де Гартамп, сестра-гостиничная, всегда раздражавшая Аннелету своей нервозностью, обрисовала сложившуюся ситуацию с предельной ясностью:

53

Казначея – монахиня, обеспечивающая связи аббатства с внешним миром. (Примеч. автора.)

– В конце концов .Я ненавижу себя за то, что мне приходится отказывать в любви к ближнему, но, несмотря на свою ученость и веру, Берта такая же упрямая, как все дураки! Тем более что она никогда не проявляла снисходительности, которой непременно должна обладать аббатиса.

Ошеломленная Аннелета слушала, как сестры постепенно рисовали ее портрет. Сестра-больничная, которая всем внушала страх своим неуживчивым характером и едкими замечаниями, стала их спасительницей и ангелом, подарившим им нежность и покой.

И все же окончательное решение Аннелета приняла после того, как обнаружила в гербарии короткую записку, лежащую на рабочем столе под маленьким терракотовым кувшином. Несколько слов были выведены красивым высоким почерком: «Подумайте о книгах. Защищайте их». Как ни странно, но Аннелета ни мгновения не сомневалась в том, кто был автором записки. Эта совсем юная женщина, девушка, вооруженная кинжалом, которая выдавала себя за новую послушницу, чтобы помочь Аннелете в ее борьбе с Жанной д’Амблен. Эскив д’Эстувиль. Очаровательное треугольное личико, которое озарял блеск янтарно-желтых глаз. Густые каштановые волосы. Аннелета обшарила каждый уголок гербария, ища другие следы пребывания Эскив здесь, но напрасно. Как Эскив удалось проникнуть в гербарий, а затем выйти? Тем ранним утром сестра-больничная нашла дверь закрытой на ключ. Эта совсем юная женщина была чудесной тайной, появлявшейся и исчезавшей, словно тень. Сама мысль, что мадемуазель д’Эстувиль где-то рядом, приободрила Аннелету, скрасила ее одиночество, которое упорно преследовало сестру-больничную с момента смерти ее любимой матушки-аббатисы.

Тайная библиотека, спрятанная в Клэре. Теперь никто не знал о ее существовании, кроме Аннелеты, Франческо, племянника, вернее, приемного сына покойной мадам де Бофор, этого милого сорванца Клемана, протеже Аньес де Суарси, ставшей графиней д’Отон, и Эскив. Возможно, также Климента V, нового Папы, но сестра-больничная не могла в этом поклясться. И все же, если бы Берта захотела приподнять или снять со стены ковер, висевший за рабочим столом в кабинете аббатисы, она тут же обнаружила бы низкую дверь, ведущую в библиотеку. Что тогда стало бы с произведениями? Эта простофиля вполне могла бы отдать их камерленго Гонорию Бенедетти, заклятому врагу их поисков. Аннелета постоянно думала о знаниях, накопленных в этом потаенном месте и стоивших жизни стольким ее духовным сестрам. Какие чудесные тайны скрывали в себе эти произведения? Так много знаний запечатлено на этих страницах и пергаментах, которые Церковь не хотела признать правдивыми или проклинала! Знаний, до которых было рукой подать. Тяжелая печаль охватила Аннелету, когда она подумала о страхе, который внушали эти знания Элевсии де Бофор и многим другим. Знания – это власть. Сама по себе власть не может быть ни хорошей, ни плохой, равно как и знания. Таковыми их делают люди. Почему Элевсия не сумела понять, что люди, если удерживать их в рабстве животного начала, никогда не станут лучше? Наоборот, они станут более уязвимыми. Как бы там ни было, Аннелета уступила настойчивым просьбам капитула и стала преемницей мадам де Бофор при условии, что сохранит за собой должность сестры-больничной. В конце концов, существовал славный прецедент: высокообразованная Хильдегарда из Бингена*, которая обладала мудростью аббатисы вкупе с удивительными талантами сестры-больничной, не говоря уже о ее великолепных способностях к музыке и поэзии. Разумеется, Хильдегарда умела творить чудеса, которые Аннелете было не по силам повторить.