Полнолуние для магистра
Шрифт:
Воздел руки к потолку. Сноп утреннего света, потянувшись из окна, подполз по полу к зеркальной подставке, на ходу видоизменяясь из прямоугольника, повторяющего форму оконного проёма, в идеальный круг. Вот он аккуратно скользнул под зеркало, вот над его границей вздыбились светящиеся стены; мгновение — и старинный артефакт, известный немногим как «Зеркальная дверь», оказался заключён в световой цилиндр. Сквозь прозрачную светящуюся стену видно было, как его бьёт крупная дрожь, словно человека: даже половицы под ногами у Магистра завибрировали в ответ. Сосредоточившись, тот влил в защитный контур ещё немного силы. Дрожь утихла.
— Вот и всё, — буднично сказал Ричард Уэллс.
Прошествовал к столу, наполнил пустую рюмку, по ходу уронил в неё янтарную крупицу, булькнувшую и мгновенно растворившуюся; протянул графу.
— Для храбрости, лорд Оливер.
Тот принял, не колеблясь, лишь спросил:
— Это яд?
— Ну что вы, право! Я Магистр, но не палач, сэр. Это действительно для храбрости. Нам с вами предстоит тяжёлый разговор; а каяться в собственных грехах всегда нелегко, а иногда и страшно. Говорить будете вы, а я — слушать. Собственно, о большей части происшедшего с вами и мисс Ангеликой я знаю, ещё кое о чём догадываюсь; а от вас намерен, собственно, дождаться объяснения первопричин. И имейте в виду: я лишь немного подстегнул вашу откровенность; а вот начинать вам придётся самому. Даже можете отмолчаться, хоть это не пойдёт вам на пользу. Но ни один эксперт не обнаружит в моих действиях принуждения. Вы меня поняли?
Лорд Оливер молча кивнул. Отвёл глаза.
Помедлив, но так и не дождавшись ответного монолога, Магистр терпеливо продолжил:
— Мне ли, как менталисту, не понять, что вы действительно любите свою падчерицу; что перенесли на неё все свои нерастраченные отцовские чувства! И ваше горе при известии, что вы потеряли её навсегда, а вместо неё теперь поселилась чужая душа, так же искренне. Ваше великодушное решение обустроить в нашем мире незнакомую подселенку, в память о падчерице наделив её всеми благами, на которые вправе была рассчитывать сама мисс Ангелика, не может не вызывать уважения. Но что, если Ангелика Оулдридж всё-таки вернётся? Что, если в это тело возвратится именно её душа? Долго ли она в нём проживёт?
Если при словах о возможном возвращении Ангелики граф задрожал от волнения, то последняя фраза Магистра заставила его содрогнуться:
— О чём вы, мессир? Да я… я не позволю и волоску с её головы упасть!
Уэллс сурово навис над ним.
— Так же, как ранее не позволяли? Не лгите самому себе, сэр Оливер, вы понимаете, о чём я говорю! Живя с вами под одной крышей, эта девочка несколько лет подряд медленно сходила с ума от страха. Так-то вы её защищали!
Щёки сэра Оливера побелели. Он судорожно вздохнул, вжался с кресло. Закрыл лицо руками.
— Не бойтесь правды: Он вас не услышит, — отчётливо сказал Магистр. — Зеркальная дверь заблокирована. Она слепа и глуха, и подчиняется только мне, отныне и навеки. Ничего не бойтесь. Говорите.
И добавил уже мягче:
— От вашей откровенности зависит не только ваша жизнь, но и жизнь леди Ангелики, её безопасность, возможное будущее и, я надеюсь, доброе к вам отношение. Она очень чуткая девушка; поняв, что вы, собственно, как и она — жертва злого гения, она вас простит.
Граф отнял ладони от лица. Взглянул с надеждой.
— Думаете, у меня есть шанс оправдаться в её глазах? Столько лет она видела во мне чудовище, а я… не мог её переубедить. Иначе погубил бы.
— Догадываюсь.
Магистр неторопливо опустился в кресло напротив. У его ног пристроился воинственный Тоби. От волн скрытого напряжения, исходящего от хозяина, шёрстка на собачьей спине топорщилась. И ещё — маленькому фамильяру ужасно не нравилась та светящаяся штука в углу. Очень хотелось её облаять. Но он терпел.
— Итак, я вас слушаю, — сказал хозяин. Машинально погладил Тоби, успокаивая. Как это обычно бывает, воздействие хозяина было очень сильным: даже тот, к кому он обращался, вдруг перестал пахнуть страхом, глубоко вздохнул и заговорил, спокойно, обстоятельно.
— Сейчас мало кто об этом помнит, разве что немногие ровесники моих покойных родителей да один-два моих друга детства. Последние, впрочем, далеко отсюда; один в Вест-Индии, другой в России, причём давно, и мы с ними не общаемся. Подозреваю, что именно это обстоятельство спасло моим бывшим друзьям жизни. Тео не желает, чтобы его хоть кто-то вспоминал, кроме меня…
Он помолчал. И пояснил, словно извиняясь:
— Тео — это мой старший брат, Патрик Теодор Грэхем. Он очень не любил своё первое имя, презирал, как и всё ирландское, поэтому все мы в кругу семьи называли его Тео. Когда он умер, ему было тринадцать, а мне — одиннадцать с половиной.
Глава 22
Дети, как известно, существа слабые и болезненные и умирают часто, стоит поблизости случиться какому-то мору. Во всяком случае, в мире, где магическое целительство под запретом, а возможности врачей-не-магов ограничены. Зараза не разбирает: граф твой отец или простой фермер, единственный ли ты наследник или двенадцатый лишний рот в нищем семействе. Приберёт — и всё. Поэтому, несмотря на яростное нежелание леди Амалии Грэхем в очередной раз портить фигуру и удаляться от светских развлечений, несмотря на её упорное сопротивление под предлогом, что долг супруги выполнен и род мужа обеспечен наследником, лорд Грэхем настоял на втором ребёнке. Либо на третьем, четвёртом и так далее, пока супруга не удосужится оделить его ещё одним сыном. Ибо, как говорится, надейся на лучшее, но будь готов и к худшему: мало ли, какая детская немощь сразит единственного наследника рода, так хоть второй в запасе останется!
Леди Грэхем, как женщина практичная, предпочла снять с себя сие тяжкое бремя как можно быстрее. Исправно родила второго сына — и сочла себя в полном праве окончательно переселиться на собственную половину дома. Значительно увеличившееся расстояние между супружескими спальнями её искренне радовало. Что касается детей — что ж, она исправно выполняла свой очередной долг, долг матери, следя за тем, чтобы штат нянек, гувернанток, гувернёров, впоследствии и учителей, состоял из знатоков своего дела, с наилучшими рекомендациями. И, разумеется, не только интересовалась жизнью и развитием детишек, но иногда и сама к ним заглядывала, мало того: обязывала к тому и мужа, дабы тот не только числился отцом семейства, но и прилагал какие-то усилия на этом поприще.
Их сыновья Тео и Ливи были схожи, словно близнецы, несмотря на полтора года разницы в возрасте. Старший, Теодор, родился хлипким и болезненным, и потому выглядел меньше своих лет. А вот Оливеру здоровья досталось, похоже, за двоих. Лишь причуды маменьки, втемяшившей себе в голову, что удивительное сходство её славных детишек — это так мило, вылившиеся в то, что младшенького постоянно держали полуголодным, дабы он не растерял аристократическую худосочность, не позволили Ливи превратиться в здорового и крепкого малого, каковым, очевидно, собиралась сделать его природа. Поэтому внешне они казались ровесниками.