Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570

Пенской Виталий Викторович

В сумме полоцкая рать по спискам (выделено нами. – В. П.) насчитывала около 18 тыс. служилых людей по «отечеству», татар и прочих инородцев около 5,4 тыс., 7,2 тыс. казаков и «зборных людей». Итого «списочный» состав войска Ивана Грозного составлял примерно 30,5 тыс. «сабель и пищалей». Однако нет сомнений в том, что эта «табель» неполная, поскольку в росписи нет указаний на численность двора старицкого князя Владимира Андреевича и дворов татарских «царевичей» Тохтамыша и Бекбулата. Нет в росписи и указаний на численность стрельцов, 8 (или 10?) приказов которых участвовало в походе. При «штате» Стрелецкого приказа в 500 бойцов под Полоцком должно было оказаться не менее 4 тыс. стрельцов. Любопытно, но если сложить примерную численность стрельцов с числом казаков и «зборных людей», то мы получаем примерно 11–12 тыс. вооруженной «огненным боем» пехоты, и именно эту цифру «стрельцов» называет летописная повесть о взятии Полоцка²⁶².

С учетом стрельцов численность полоцкой рати легко достигает 35 тыс.

«сабель и пищалей». Однако это не все. Одной из наиболее дискуссионных проблем в истории русского военного дела раннего Нового времени является вопрос о численности послужильцев детей боярских. Царское уложение о службе 1556 г. закрепило устоявшуюся «норму» снаряжения «со ста четвертей добрые угожей земли человек на коне и в доспесе в полном, а в далной поход о дву конь»²⁶³. Мы убеждены в том, что в списки, получаемые воеводами при назначении в полк, заносились только дети боярские, поэтому к указанным 18 тыс. детей боярских нужно добавить еще и некоторое число их послужильцев. В пользу такого предположения говорит и ряд сохранившихся документов того времени²⁶⁴, и сама «Записная книга». В ней под 4 декабря 1562 г. было записано, что «списки детей боярских ко всем бояром и воеводам по городом посланы», и далее указывалось, что «которые дети боярские к ним (т. е. воеводам. – В. П.) приедут, и они б приезды их писали, хто в которой день приедет, и о людцкой даче выпращивали (выделено нами. – В. П.) да отписывали ко царю и великому князю…»²⁶⁵.

Нетрудно заметить, что последнем случае воеводы получают на руки списки назначенных в их подчинение детей боярских, а вот о числе их послужильцев у них сведений на руках нет – это величина переменная²⁶⁶. Поэтому они и должны были собрать эти данные у явившихся на службу детей боярских и эту информацию затем переслать «наверх», чтобы в «ставке» свели воедино все сведения ото всех полков и составили окончательную роспись. Отметим еще одну деталь, косвенно свидетельствующую в пользу предположения, что в списках были только лишь дети боярские. Во все той же «Записной книге Полоцкого похода» царский приказ о сборе сведений о приезде детей боярских и выставленных ими послужильцах датирован 4 декабря, а роспись служилых людей – 7-м. И совершенно понятно, что перед нами предварительная, неполная роспись – в те же Великие Луки доставить царский приказ и потом привезти обратно списки явившихся на службу за пару дней просто нереально. И в конце концов, в сохранившейся приказной документации по тому же Полоцкому походу везде четко и недвусмысленно написано «дети боярские» без каких-либо оговорок насчет послужильцев. Так зачем плодить излишние сущности, а не просто принять документ таким, какой он есть?

Однако сколько было в походе послужильцев? В современной военно-исторической литературе, которая касается этой проблемы, бытуют разные мнения²⁶⁷. Но вот что любопытно – в середине XVI в., к примеру, в Деревской пятине Новгородской земли (а с этой пятины в Полоцком походе участвовало 613 детей боярских²⁶⁸) дети боярские средней руки с поместьями размером от 100 до 500 четвертей земли составляли больше, чем три четверти всех помещиков – служилых людей (76,2 %)²⁶⁹. Следовательно, эти помещики (за некоторым исключением – те, кто пользовался поместьем в 100 или немногим больше четвертей, да и то не все) могли выставить 1–2, а то и больше послужильцев. Могли ли они выставить меньше? Да, могли, но в таком случае могла пострадать их фамильная «честь» и «дородство», зависевшие от того, насколько ответственно относился сын боярский к государевой службе, насколько ревностно он ее исправлял²⁷⁰. Поэтому мы осторожно предположим, что большая часть детей боярских, внесенных в предварительную роспись полоцкой рати, составленную 7 декабря 1562 г., явились на службу хотя бы с одним послужильцем «на коне и в доспесе». И тогда к этим 18 тыс. детей боярских можно добавить 10–15 тыс. полностью экипированных для дальнего похода их послужильцев.

С прибавлением к численности полоцкой рати послужильцев мы получаем, что количество бойцов, конных и пеших (большая часть пехоты, если не все, была посажена либо на конь, либо в сани), составляло примерно 45–50 тыс. «сабель и пищалей»²⁷¹. Остается наряд. Мы не знаем, сколько именно пушкарей и их помощников-поддатней было при наряде, но очевидно, что немного – основную тяжесть работ при осадной и полевой артиллерии выполняла посоха, а пушкари и их помощники выполняли самую ответственную и квалифицированную часть обслуживания наряда – заряжание орудий, прицеливание и собственно выстрел. По опыту других походов можно лишь предположить, что их было немного, несколько десятков человек, самое больше сотня-другая, т. е. в составе войска они составляли доли процента.

Итак, 45–50 тыс. ратников составили ядро действительно «тьмочисленного» русского войска, отправившегося под Полоцк. Однако это боевое ядро, составленное из настоящих «комбатантов», сопровождало в походе немалое количество всякого рода «полукомбатантов» и «некомбатантов». Важнейшим элементом этой «нестроевщины» была посошная «рать». Численность посохи в Полоцком походе также является предметом дискуссии. Псковский летописец сообщал, что для похода собрано «посохи было пешей и коневой 80 000

и 9 сот человек», причем им были выплачены немалые «подъемные» – «посошанам во Пскове давали коневником по пяти роублев, а пешим по два рубль»²⁷². С этими сведениями как будто перекликаются те, что сообщают современники. Уже упоминавшийся нами немецкий «журналист» сообщал своим читателям, что рать Ивана Грозного сопровождало на Полоцк 40 тыс. мобилизованных мужиков и еще 6 тыс. шанцекопов²⁷³. Финансовые и в особенности логистические проблемы делали невозможным одновременное участие непосредственно в походе и в последовавшей за ним осаде что 40, что 80 тыс. посошных людей, однако, на наш взгляд, если предположить, что псковский летописец допустил досадную описку и вместо 80 тыс. надо читать 8 тыс., то почти 9 тыс. посошных, мобилизованных со Пскова и его пригородов, представляется вполне разумной цифрой. Впрочем, мы отнюдь не исключаем и такой возможности, что под приведенными цифрами в 80 и 40 с лишком тыс. посошных можно понимать общее число мобилизованных с «земли» мужиков, задействованных на всех этапах подготовки к походу ко всякого рода вспомогательным и техническим работам – начиная с приведения в порядок дорог и мостов на пути к Полоцку²⁷⁴.

Посоха дает только часть немалой «свиты», которая окружала царскую рать в этой экспедиции. Весьма многочисленным элементом войска должна была стать обозная прислуга – «кошевые», причем такого рода слуги были не только при детях боярских или татарских джигитах, но и при стрельцах и, надо полагать, казаках. Обслуживание колоссального, насчитывающего, пожалуй, десятки тысяч саней и вьючных лошадей и мулов, обоза также требовало немалого числа рабочих рук. И если мы оценим количество обозных служителей в 15–20 тыс., то надеемся, что мы не слишком сильно погрешили против истины.

В сумме, если посчитать вместе всех «едоков», а не только «сабли и пищали», то, пожалуй, царское войско в Полоцком походе вполне может достичь 80 или даже больше тысяч человек. Подчеркнем – боевое ядро его составляло примерно половину от этого воистину «тьмочисленного» воинства, способного, подобно саранче, опустошить все на своем пути в считаные даже не дни, но часы. И ведь мы еще не брали в расчет коней, без которых не могло существовать тогдашнее войско, а коней в полоцкой рати было никак не меньше, чем людей, а то и больше. Сколько потребляло в день это скопище людей и животных, можно представить из сохранившихся сведений о «нормах» выдачи провианта и фуража ратным на пути их следования на фронт²⁷⁵. Грубо говоря, каждый конь ежедневно потреблял примерно по 8 кг сена и 4–5 кг овса²⁷⁶, а каждый ратник или обозный служитель – 1,5–2 кг сухой пищи. И это без учета воды или пива/кваса!

Осталось определиться с числом орудий в наряде, который взял с собой Иван Грозный. Давно уже расхожим местом стало описание московской артиллерии раннего Нового времени в превосходным степенях²⁷⁷. Увы, летописная повесть не слишком многословна относительно «полоцкого» наряда. Она молчит о его численности, отмечая лишь, что он был разделен на «середней» и «лехкой», которые были взяты в поход сразу, а вот «болшой наряд» для того, чтобы «людем истомы и мотчания не было», было решено отправить вслед за войском²⁷⁸. Псковская летопись же сообщает о государевом осадном парке и вовсе в самых общих словах, что «сам царь и велики князь Иван Васильевичь» ходил на Полоцк «в велицеи силе и с нарядом, с поушками с болшими, с павлинами и со огненными»²⁷⁹. С «той» стороны писали о том, что Иван Грозный выставил против Полоцка 150, 200 или даже 1000 «гармат» (и эти сведения перекочевали в великое множество исторических работ, касающихся «Полоцкого взятья»)²⁸⁰.

Ведущий российский специалист по артиллерии времен Ивана Грозного А.Н. Лобин, исследовавший этот вопрос, пришел к выводу: полоцкий наряд в два-три раза превосходил тот, который взял с собой в 1577 г. в поход против ливонцев первый русский царь. И если в 1577 г. наряд насчитывал 21 пушку и 36 пищалей (перечисленных в разряде похода чуть ли не поименно²⁸¹), то под Полоцком, по его мнению, наряд мог насчитывать вместе до полутора сотен орудий, в том числе в составе «болшого» наряда 43 тяжелых и сверхтяжелых орудия, способных стрелять каменными ядрами и «чинеными» снарядами-бомбами весом до 20 пудов²⁸². Некоторые из орудий «болшого» наряда названы по именам собственным. Это «Орел», «Медведь», «Степанова», «Тортуна» (не одна ли из тех «кортун великих», взятых русскими в Феллине в августе 1560 г. и о которых писал князь А. Курбский?²⁸³), «Кашпирова» и «Павлин». Последнее орудие, судя по всему, было ветераном многих кампаний и осад, начиная со смоленской эпопеи Василия III – отлитый в Москве в 1488 г. итальянцем Паоло де Босси «Павлин» мог метать каменные (изготовленные из подмосковного мячковского известняка) ядра весом 13 пудов. «Орел», стрелявший 3,5-пудовыми ядрами, и «Медведь», ядра которого весили «всего лишь» пуд, на ее фоне смотрятся карликами. Больше «Павлина» была «Степанова» пушка, способная выстрелить ядро весом 15 пудов, но и она меркнет на фоне пушки «Кашпировой». По мнению А.Н. Лобина, при весе каменного ядра этой пушки в 20 пудов ее калибр равнялся около 660 мм, а длина ствола – без малого 5,5 м!²⁸⁴ В «середнем» наряде, по мнению историка, было 46 пищалей калибром от 6 до 10 фунтов и в «лехком» 60–70 малокалиберных²⁸⁵.