Полонянин
Шрифт:
Только знал я твердо, что если бы замысел лихоимцев удался – несдобровать бы народу. Воротились бы каган с воеводой и железом каленым да кровью людской дознаваться бы стали, кто Ольгу со свету сжил. Вот тогда бы точно залились люди слезами горючими. И такого я допускать не хотел.
А пока люди своими обыденными заботами были заняты. Весна на дворе, тут особо не рассидишься. День единый целый год кормит. С утра раннего и до вечера позднего кружилово идет. Кто садом занимается, кто огородом своим, кто-то крышу подновить решил, а у кого-то забор покосился. Вон баба какая-то курам просо
Стадо коровье по посаду идет. Пастухи кнутами щелкают. Ботала [79] позвякивают. А коровы мычат, на дойку просятся. Наелись молодой травы, теперь по хлевам им надобно. Чуть не бегом бегут, выменем покачивают, на собак посадских рогами помахивают. Передавят гусей, так несдобровать мальчишкам. Отдерут их отцы, матери заругают. А кому охота заруганным да побитым ходить?
Хозяйки на улицу высыпали, кормилиц своих зазывают:
– Прусинь, прусинь! Иди сюда, Зорюшка! Я тебе хлебца корочку приготовила, солюшкой его присыпала.
79
Ботало – колоколец. Подвешивался на коровью шею.
– Малютка! Ты куда мимо двора поперлась?
– Эй, Властимиловна, опять твоя говяда к нам в огород поперла! Ты когда ее ко двору приучишь?
– Вы бы лучше загородку бы поправили…
– Ты бы лучше бы хайло-то прикрыла бы…
Переругиваются хозяйки не по злобе, а ради развлечения. Коровушек своих приласкивают. И так при дедах их было, при прадедах, так и при внуках с правнуками продолжаться будет.
Жизнь вечерняя в посаде торопится, а я иду навстречу стаду не спеша. О лежаке, о сне крепком мечтаю. Но вдруг полоснуло мне что-то по глазам. Дремоту прочь прогнало. Я и не сразу сообразил, за что это взгляд мой зацепился. А потом даже подпрыгнул от неожиданности. Тавро знакомое разглядел. Коровенка идет. Мычит тихонечко, а на крупе ее крест с рыбой выжжен. Такой же, как у гонца с лихоимцем. Вот тебе и раз!
Словно привязанный, я за коровенкой поспешил. И куда только устаток, куда сон подевался? А коровка вдоль порядка прошла да на подворье завернула. А вместе с ней еще три да телка молодая, и на каждой то самое тавро.
Никто коров не встретил. Знать, к дому хорошо приважены. Чье же это подворье? Вот сейчас и узнаем.
Заглянул я за тын. Коровки друг за дружкой через двор протопали, в хлев зашли. А посреди двора, под навесом, мужик по пояс голый сидит и усердно ножи об камень точит. Согнулся, лица не разглядеть. А ножей у него много. Штук семь. И все разные. Одни поменьше, другие побольше. Шмурыгает мужик лезвием по камню, от усердия даже пот на лысине выступил. Видать, вражина для смертоубийства клинки готовит.
Я за рукоять кинжала схватился.
– Эй! Есть кто живой? – через забор кричу.
– Чего надобно? – Мужик от работы оторвался, на меня глаза поднял. – Чего тебе, Добрый? – спрашивает.
– Здраве буде, Своята, – говорю.
Узнал он меня, и я его узнал. Мясник это княжеский. Его это подворье, оказывается.
– И тебе здоровья. – Он встал, да так с ножом на меня и пошел. – Давненько не виделись. Ну, проходи, раз пришел.
– Да ладно, – говорю, а сам кинжал покрепче сжимаю. – Я и тут постою.
– Как знаешь, – пожал он плечами и руку с ножом в сторону выбросил.
Завертелся ножик в воздухе и в столб, что навес поддерживал, впился. Глубоко вошел, лишь рукоять задрожала.
– Ловко у тебя получается, – я ему говорю, а у самого мысль: «В меня бы кинул, не успел бы я увернуться…»
– А-а, – махнул он рукой, – баловство это. Еще мальчишкой выучился. Так ты хотел-то чего?
– Ключник меня к тебе послал, – ляпнул я первое, что в голову взбрело. – Насчет мяса свежего узнать велел.
– Во, – удивился мясник. – Я же ему позавчера три туши говяжьих отправил. Неужто сожрали уже?
– Не знаю, – дурачком я прикинулся. – Только я человек подневольный. Мне велели, так я и пошел. Думаешь, охота была к тебе переться?
– Скажи ему, что нету сейчас мяса. На неделе только скотники коровенку отберут. Тогда и резать будем. Пущай в тереме на каше пока посидят.
– Ладно, – кивнул я. – А у тебя, как я погляжу, тоже коровки имеются?
– Да, – сказал он.
– И к хлеву приучены. Сами дорогу знают.
– Это их Малинка приучила. У девок моих она в любимицах была. Умница. И молока, и телят вдосталь приносила. Только нету больше нашей Малинушки. – И вдруг вздохнул тяжело.
– Что случилось-то?
– Падеж случился, – снова вздохнул он. – Две коровы и бычок годовалый за седмицу убрались. И ведь главное – у соседей в порядке все, а у меня околели.
– Может, объелись чего? Или сглазил кто?
– Да нет, – покачал он головой. – Звенемир сказал, что не в этом дело.
– Так ты ведуна звал?
– А как же.
– И чего же божий человек присоветовал?
– Сказал он, что в тавро мое духи злые вселились. Дескать, все животины, которых я за последнее время жизни лишил, отомстить мне решили.
– А что за тавро? – насторожился я.
– Родовое, – сказал мясник. – Знак огня и воды на нем. Рыба и крест. Забрал его ведун на капище. Сказал, как очистит его от скверны, так вернет. И вишь, как случилось? Как только тавро со двора ушло, так падеж и прекратился. Дока Звенемир в своем деле.
– Ох, дока, – согласился я. – Так оно до сих пор у него?
– Угу, – кивнул головой Своята. – На капище перед кумиром Перуновым лежит. Очищается.
– Ясно, – сказал я. – Так ключнику мне сказать, что только на неделе свежатина появится?
– Да. Никак не раньше.
– Ладно, пойду я, а то уже темнеть стало.
– Бывай, да в гости захаживай, дорожку-то теперь знаешь.
– Непременно загляну. – И пошел я от Своятино-го подворья.
Спешил я. Забыв про усталость, к капищу торопился. Крепко в руке новую нить сжимал. И не нить, а канат целый. То, что Своята мне поведал, словно память мою освежило. Он мне про тавро и ведуна, а у меня лихоимец рыжий перед глазами встал. Вспомнил я, где видел его.