Полонянин
Шрифт:
А потом Свенельд, во гневе своем страшный, всех христиан в земле Русской изведет. Серафима либо прогонит, либо казнит мучительно. Церковь Ильи на Козарах разорит. И станет в Киеве снова тишь да гладь.
Может, так, а может, иначе рассуждал ведун Перунов, то мне в тот миг неведомо было. Только все его думы и надежды растаяли, когда он в светелке Ольгу увидел. Живую и здоровую. Сколько жить буду, столько помнить, как у ведуна глаза вытаращились, как рот у него от неожиданности раскрылся, как он руками замахал, точно духа нечистого увидел, вскрикнул по-бабьи да вон из
Он мне в грудь головой ткнулся, отлетел словно ошпаренный, на край плаща своего пяткой наступил да на пол повалился. А я ему, пока не очухался, тавро под нос сунул.
– Говори, сукин сын, почему княгиню убить хотел?!
– Кто?! Я?! Что?! – растерялся ведун, разнервничался.
– Ты! – на него Ольга грозно. – Что с сыном моим, Маренин недоносок? Говори, не то тебя живого свиньям скормлю?!
– Я не знаю, что со Святославом! – заголосил он. – Наверное, со Свенельдом он печенегов бьет.
– А гонец?!
– Не гонец он вовсе. Ведун младший. Я его подговорил, чтобы он из Киева тебя выманил, как мышку из норки! – Не ожидал я, что так быстро Звенемир признаваться в злом умысле начнет.
Видно, права была Ольга, когда говорила, что ведун трусоват. Так оно и оказалось.
– А как же ты его повеситься-то заставил? – задал я ему вопрос, на который не мог найти ответа с той поры, как понял, что православный он.
– Я ему три месяца внушал, что смерть его, если что, воротами в Сваргу станет. А он поверил. Потому согласился грудь под раскаленное тавро подставить.
– А рыжий?
– И тот такой же. Все ведуном стать мечтал. Верил мне больше, чем самому себе.
– Зачем все это? – устало спросила Ольга.
– А зачем ты моих советов не слушала? Зачем книгу христианскую не сожгла? Зачем с церкви ругу не берешь? Серафим на Козарах скоро лопнет от богатств, – стал Звенемир в себя приходить да высказывать все, что на душе у него накипело. – Народ твой богов своих чтит, а ты на греческого Бога заглядываться стала. На требы не ходишь, даров Перуну не приносишь. Может, еще и креститься задумала? Разве такое непотребство вынести можно?
– Может, и задумала! – разъярилась Ольга, ногой с досады топнула. – У тебя, сморчка, разрешения спрашивать на то не собираюсь! Я в земле этой хозяйка! Как захочу, так и будет! – нагнулась она над врагом своим поверженным, закричала ему прямо в лицо: – Обещаю, что назло тебе завтра же крещусь! А ты молчать будешь! Сопеть в две дырочки и молчать! Не то вот этим тавром тебя прижигать буду, пока весь крестами да рыбами не покроешься! Понял?! – Никогда я такой Ольгу не видел.
А Звенемир совсем сник. Даже жалко мне старика стало. Сидит на полу, слезы по щекам размазывает.
– Понял, княгинюшка, – шепчет. – Все понял. Как твоей душеньке угодно, так и поступай.
– То-то же! – княгиня от него отвернулась. – И хватит тут сопли разбрызгивать. Ты ведун народа моего. Не пристало тебе, словно бабе, слезу пускать. Я тебя пока в живых оставляю, вот и радуйся. Но если хоть волос с моей головы упадет, знай, что тебя первого на правило поволокут. И мучить будут, пока сам смерти не запросишь. Так что ты теперь меня оберегать пуще гридней моих будешь. Правильно я говорю? Что молчишь-то?
– Правильно, княгинюшка, – сквозь всхлипывания прошептал старик.
– Вот и славно. Держи, – протянула она ему свой платок. – Вытрись, чтоб послухи твои ни о чем не догадались.
– Спасибо, княгинюшка, – бережно ведун платок принял, слезы утирать начал.
Тут в дверь постучали робко. Ведун сразу с пола вскочил. Приосанился. Усы свои поправил да одежу разгладил и вмиг снова стал прежним, гордым и надменным. Лишь мокрый от слез платок в его руках напоминал о том, каким жалким он был мгновенье назад. Скомкал он его поспешно и за пазуху сунул, да еще на меня глазами зыркнул. Столько ненависти во взгляде этом было, что у меня по спине холодок пробежал. Понял я, что мне своего позора ведун никогда не простит.
– Ну вот, другое дело, – точно мамка ребеночка своего, княгиня Звенемира похвалила. – Кто там?! – крикнула.
Из-за двери голова Претича показалась. На лице у него улыбка радостная, а в глазах испуг огоньком пылает, видно, слышал он, что в светелке творилось.
– Чего тебе, сотник? – спросила его Ольга.
– Гонец прискакал, – сказал Претич. – Настоящий, – добавил он, смутившись. – Каган Святослав с воеводой Свенельдом и войском возвращаются. Завтра в Киеве будут.
Я подивился тогда, почему Ольга ведуна в живых оставила? Как у нее выдержки хватило? На ее месте я бы Звенемира на кол велел бы посадить. Но потом дошло до меня, что она опять права оказалась. Не по глупости, а по мудрости поступила, и это мне хорошим уроком стало. Понял я, что лучше врага на виду иметь, да в слугу своего верного превратить, нежели, покарав его, против себя народ настроить и снова ножа себе в спину ждать. Умная она была, не хуже Соломона – мудрая. И в уме ее и в мудрости мне еще не раз убедиться предстояло. На то она и княгиня Киевская, Руси хозяйка, а я холоп.
А пока жизнь моя дальше покатилась, и не знал я еще, сколько же мне пряхи-насмешницы узелков на нити судьбы навязали?
Глава седьмая
БАЯН
Не вышло у княгини Киевской обещание, ведуну данное, сразу выполнить. Не до крещения ей было. Сына она встретила. С победой войско из похода вернулось. Без большой добычи, но и без потерь особых. Зато стала Русь больше от земель завоеванных. Сильнее стала, а от этого врагам еще ненавистней.
И навалились на Ольгу новые заботы. Закружилась она в своем хозяйстве. И крещение на время отложила. Оно и правильно. Нельзя такое назло кому-то совершать. Охолонуть от горячки нужно, мысли с сердцем в лад привести.
Только когда встречалась со Звенемиром, суровела да губы поджимала. А ведун Перунов тише воды да ниже травы стал. Видно, и вправду напугала его княгиня своими угрозами, вот он и присмирел. И покатилась жизнь своим чередом, пока однажды…
6 декабря 951 г.