Полонянин
Шрифт:
Однако людей так просто не обмануть. Знали жители окрестные, кто в крепи на Замковой горе сидит. Потому и не противились Путяте, когда тот решил Любич приступом взять да отца из полона вызволить. Кто чем мог помогал. Не вышло задуманное. Слишком крутой гора оказалась, слишком стены высокими были. Слишком варяги-наемники, а отца только им охранять доверяли, зло отбивались от нападавших.
Знал я, что не пропустят меня к нему, а все равно к мосту подъемному направился.
Перестряли меня на подходе ко граду. Без разговоров, без слов лишних копья наперевес выставили, луки натянули. Мол, вертайся, пока цел. Я с ними по-свейски заговорить попробовал:
– Я гонец от княгини Ольги! Мне в крепость к предводителю вашему надо! – Как мертвому припарка.
Только кто-то тетиву спустил. Возле ног коня моего стрела в снег впилась. Тут уж все совсем ясно стало. Вертай коня, не то следующая стрела в грудь влетит.
Потянул я за повод, Буланого развернул и обратно поехал несолоно хлебавши. Лишь одна мысль мне душу согрела: коли стерегут, значит, жив еще отец. Помогай ему Даждьбоже.
Спустился я в слободу, стал кров с ночлегом искать. Проехал вдоль улицы, смотрю на одном подворье ворота нараспашку. Значит, праздник в этом доме, и любому гостю рады будут. Вот этого мне и надобно. Подъехал к воротам, а со двора мне навстречу песня дивная полилась. Голос у певца чистый, словно ручеек лесной журчит. И песня красивая доносится:
Не ясен-то сокол по горам летал,Летал-то летал, лебедей искал:Все лебедушек искал;Он нашел то, нашел на крутой горе.На всей красоты сидят,Все сидят-то, сидят все белешенькиСловно беленький снежок…* Песня записана в г. Пинеге А. Сималовским в 1862 г.
Душевно певец слова выводил. Казалось, что песня эта в самое нутро проникает и там радугами душу расцвечивает. Почудилось вдруг, что я тот самый сокол, который ищет свою лебедушку, да вот найти никак не может.
Спустился я с коня, на песню эту чудную пошел. Заглянул в ворота и вижу, как сидят люди за столами, слушают певца внимательно. Тихо вокруг, слышно, как снежинки на землю падают. Зачаровал их певец своим голосом. Стоит посреди двора паренек молодой, и голос его вольно льется. Выводит он песню, старается, а она к самым небесам летит.
Мне не жаль-то, не жаль самого себя,Жаль мне лебедушку белую,Ту, что я сгубил из-за глупости.И поднялся сокол в чисто небушко,И крыла сложил да вниз кинулся;Оземь вдарился…Закончил паренек песню свою, а люди все в тишине сидят, словно никак не могут от наваждения избавиться.
– Ох, Баян, – наконец очнулся не старый еще хозяин, дома, бороду довольно огладил, – до чего же славно у тебя получается! Все нутро ты песнями своими наизнанку выворачиваешь! Иди сюда! Ну-ка, – повернулся он к сидевшему рядом с ним захмелевшему мужичку, – подвинься, дай Баяну место.
Тот подвинулся и постучал ладошкой по скамье:
– Садись сюда, Баян, я тебе местечко нагрел. Узнал я паренька. Верно про него Глушила говорил.
Выходит, Баян не только плясать, но и петь горазд. И не решишь сразу, что же у него лучше получается.
– А дозвольте, добрые хозяева, у вашего огонька погреться, – подал я голос, когда парень уселся за стол.
– Проходи, гость дорогой! – увидев меня, хозяин приветливо поманил рукой. – И тепла, и еды с питьем у нас ноне вдосталь.
– Что празднуем? – спросил я, присаживаясь на краешек скамьи.
– Первенца моего нарекаем, – сказал хозяин. – Девок вон… целых пять штук у меня, а теперь мальчонка родился. Будет, кому вотчину передать. Тут, почитай, вся слобода наша собралась. И ты нам не лишним будешь.
– С радостью тебя…
– Нырком его люди зовут, – подсказал мне пьяненький мужичок.
– С радостью тебя, Нырок.
– Спасибо, добрый человек. Не ждали мы тебя, да видно удача нам нынче будет. Эй, жена! – позвал он. – Неси-ка первенца. Пусть гость желанный им полюбуется.
Зашумели гости радостно, чары пенные вверх подняли. А из дома на свет баба малыша голенького вынесла. Испугался я за него, как бы не застудили. Но смотрю: остальных это мало беспокоит, а значит, и мне волноваться нечего.
Баба младенца на руки отцу передала, а сама быстро в доме скрылась. Поднес маленького Нырок ко мне.
– Смотри, – говорит, – добрый человек, какого богатыря мне Красава ошлепендила.
– И верно, хорош, – улыбнулся я, да чтоб не сглазить, на левую сторону трижды плюнул.
– Ждали мы путника, чтоб он мальчонку нарек, вот тебя нам Белее и послал. Красава! Чего ты там мешкаешь?!
– Бегу уже! – И верно, вскоре она на пороге появилась.
Выбежала баба на двор, а в руках у нее рубаха-сорочица, берегинями расшита, коло годовое по вороту в нитку красную, на пазухе знаки Огня и Воды, Ветра и Земли-матушки, а по подоплеку важенки бегут. Красивая рубаха, только дюже большая, таких, как я, туда двое влезут. Видно, и вправду хотят родители, чтоб сын их богатырем вырос.
Расстелила мать рубаху посреди двора, отец малыша к ней поднес, я за ними пошел, а гости за мной потянулись. Встали в корогод, смеются. А хозяин мальчонку над рубахой держит.
– Тебе, путник, первенцу имя давать, – мне говорит.
– Нарекаю тебя Гридиславом! – сказал я торжественно, из ножен кинжал выхватил и прядку волосиков пуховых с головы младенцу отсек.
Заплакал малыш. Не понравилось ему, видать, что волос лишился, и на радость собравшимся, на рубаху задудолил.
– Слава Гридиславу, – тихонько, чтоб маленького не испугать, сказал Нырок.
– Слава Гридиславу, – так же тихо подхватили люди.
А мальчишка дудолить закончил, угукнул деловито и заулыбался. Значит, принял имя. И все вокруг улыбаться стали.
– Ну, здраве будь, Гридя, – сказал я. – С возвращением тебя в Явь.
– Забирай, мать, Гридислава, – нехотя отдал Нырок сына.
Та подхватила его и быстро с улицы в дом отнесла. А Нырок рубаху поднял, пятно мокрое народу показал, а потом носом в него ткнулся.
– Ух, душок-то забористый! – рассмеялся громко.