Полоса точного приземления
Шрифт:
Он привык быть любимцем. Любимцем коллег, любимцем сослуживцев, в какой-то степени любимцем начальства (хотя и себе самому вряд ли признался бы, что испытывает от последнего определенное удовольствие). Даже отдельные не очень приятные страницы его биографии - та же знаменитая аварийная комиссия, например, - эту привычку не очень нарушали: дело было в непростые времена, когда не одному Литвинову ни за что ни про что приходилось несладко. Да и его личная репутация летчика пресловутой комиссией опорочена не была.
Другое дело сейчас.
Сейчас он - Литвинов - фактически забраковал технику, которую испытывал. Сказал, что сколько-нибудь надежно работать с ней невозможно. Сказал не легкомысленно, не с кондачка, а ответственно, много раз проверив и перепроверив собственное мнение, прежде чем высказать его. И высказал с полной уверенностью, что это заключение, как все заключения Литвинова, справедливо. Более того: непререкаемо.
И вот находится летчик - молодой, по опыту и знаниям явно не идущий с ним, Литвиновым, ни в какое сравнение, который доказывает обратное. Доказывает не только, что способен сделать в воздухе что-то такое, чего не удалось Литвинову (это Марат скрепя сердце еще как-нибудь перенес бы), но что выводы Литвинова о непригодности станции в таком виде, в каком она есть, ошибочны! Это было обиднее всего! Прямо в голове не укладывалось.
А все, что плохо укладывается в голове, владелец этой важной принадлежности организма обычно стремится проверить.
Когда Кедров собрался в очередной полет, Марат, не говоря никому ни слова, вышел из летной комнаты, спустился вниз, сел в машину и поехал по обрамляющей аэродром дорожке. Ехал, не торопясь, по большой дуге. Сделал неожиданное наблюдение: стоит чуть отъехать от ангаров и стоянок, как аэродром обретает нетронуто природный вид - снежное поле, рядом лесок, не очень пугающиеся автомобиля вороны, они лениво, как бы нехотя, делая одолжение, отлетают на несколько шагов в сторону, снова садятся на снег и спокойно провожают взглядом это странное, приглушенно жужжащее существо.
«А ведь взлетают и садятся точно против ветра! Как самолеты. Будто инструкции прорабатывали. Кто, интересно, их учил? Или это у них в генах сидит?..» - подумал Марат.
Недалеко от того места, где объездная дорожка вливалась в начало взлетно-посадочной полосы, Марат остановился. Аэродром лежал перед ним, будто погрузившийся - как оно и положено всему в природе - в зимнюю спячку. Шел легкий снежок. Низко - казалось, над самой головой - ползли темно-серые облака. Никто в такую погоду не летал…
Никто, кроме Кедрова. Для него эта погода была самая рабочая.
«Вот я уже говорю: для него…» - поймал себя на мысли Литвинов.
Чтобы отвлечься, он включил приемник. По «Маяку» передавали бодрые песни о космосе - после первых космических полетов успело пройти совсем немного времени. «Весна космической эры», - писали газеты. Летчики-испытатели, наверное, лучше многих других понимали смысл выражения (тоже широко применявшегося в прессе) - вторжение в неведомое. Относились поэтому к делам космическим с полным уважением. Хотя и видели некоторые излишества в освещении этих дел. «Не так бы громко…» - высказал однажды пожелание Белосельский. Умеет же этот Белосельский!
Размышления Литвинова прервал пронзительно высокий свист работающих на малых оборотах двигателей. Кедров выруливал на взлетную полосу. С полминуты он простоял на старте, затем свист перешел в оглушительный рев, самолет двинулся с места и, быстро разгоняясь, побежал по полосе.
«Хорошо смотрится!
– подумал Марат.
– Давно не видел взлет этой машины со стороны…»
И снова поймал себя: «Говорю не моей, а этой машины; а главное - со стороны… Что ж, со стороны, так со стороны».
И Марат стал смотреть со стороны.
Первый заход получился у Кедрова не очень удачным - он выскочил из низко нависших туч метрах в двухстах в стороне от полосы.
– Ну, так и я могу, - пробормотал Литвинов, не без удивления почувствовав, что этот неудавшийся заход его никак не порадовал. Оказывается, ставить крест на «Окне» ему очень не хотелось. Настолько, что это чувство вопреки тому, что предсказали бы многие знатоки душ человеческих, успешно конкурирует и с его профессиональной позицией и даже с уязвленным самолюбием.
Впрочем, уязвленное самолюбие в полной мере дало о себе знать сразу после того, как во втором заходе Кедров вышел на полосу вполне прилично.
Неплохо получился и третий заход.
Правда, четвертый снова не удался… Но в целом процент приемлемых выходов на полосу был слишком высок, чтобы это можно было посчитать случайным.
«Что-то этот пройдоха Кедров тут нашел… Ничего не попишешь… Вопрос решен в честном соревновании. Как сказал бы Нароков, по очкам… Надо выходить из игры. Делать шаг в сторону», - резюмировал создавшееся положение Марат, проезжая по объездной дороге назад, к ангарам.
Снег пошел сильнее, залеплял ветровое стекло. Работающие дворники еле поспевали очищать его. В радиоприемнике началась передача «Маяк» - о спорте»: «Очередную неудачу потерпела популярная команда…»
Он выключил приемник: «Еще о чужих неудачах слушать… Своих хватает!..»
И Марат отстранился. Сделал тот самый шаг в сторону. Внешне это выразилось в том, что он, ни с кем не согласовывая (есть такой термин: согласовывать; это, в общем, почти то же самое, что испрашивать разрешения, но с оттенком несколько большей независимости испрашивающего) - ни с кем не согласовывая, перестал участвовать в совещаниях по «Окну», хотя формально как никем не освобожденный ведущий летчик-испытатель этого объекта должен был бы на них присутствовать. И с некоторой непоследовательностью почувствовал себя задетым, когда увидел, что никто особенно и не пытается его на эти совещания ни в КБ, ни в мастерской на аэродроме тянуть - будто вовсе и не заметили его отсутствия.
Белосельский, которому Марат вроде бы с усмешкой поведал об этом обстоятельстве, отреагировал на него поначалу тоже без излишнего драматизма:
– Значит, ты не достиг наивысшего веса в обществе. Знатоки светского этикета в давние времена, знаешь, как говорили? Если твое присутствие на каком-нибудь приеме начинает замечаться, это первая ступень признания. Высшая ступень - это, когда начинает замечаться твое отсутствие. Ты, Маратик, я вижу, претендуешь на высшую ступень признания в нашем светском обществе.