Полоса точного приземления
Шрифт:
Вавилов ничего не ответил. Но всем своим существом почувствовал: запахло катастрофой. Не такой разработкой было «Окно», которую можно было бы по-тихому закрыть без более чем серьезных последствий для КБ. Словом, катастрофа! Та самая, которую он отдаленно предвидел.
И сенсацией - полной сенсацией!
– прозвучало в этой обстановке неожиданное заявление летчика-испытателя Кедрова:
– Мне кажется, к «Окну» можно все-таки приноровиться.
– К «Окну» можно приноровиться, - сказал Кедров.
– Все-таки что-то эта отметка дает. Не могу объяснить, но, мне кажется, есть какая-то разница между тем, когда она по делу отклоняется, а когда - по дурости.
Гренков, которому Кедров, выбравшись из кабины своего предпоследнего по программе полета, сделал, как бы между прочим, это заявление, ощутил противоречивые эмоции. С одной стороны, брошенная летчиком фраза решительно не стыковалась с тем, что утверждали все участники облета, а до сегодня - и сам Кедров. Но с другой стороны - ох, как хотелось ухватиться обеими руками за эту неожиданно блеснувшую тень надежды! Пусть самой призрачной! Тем более, что перспективы доработки станции по идеям Картужного, если не рухнули окончательно, то, во всяком случае, характер того, что называется «завтра будет готово», явно утеряли.
И все же Федя, многому за время этой работы научившийся, осторожно переспросил:
– Можно приноровиться? А чего ж ты сам говорил: нет, нельзя?
– Не уверен был. И старики наши сразу все в один голос сказали: ничего не получится… Да я и сам долго ничего ухватить не мог. Болтается отметка без толку по экрану - и все. А сейчас почувствовал… интуитивно…
– Интуитивно?
– вежливо поинтересовался стоящий рядом Лоскутов.
– Как тот алкаш, который в научный институт поступал? Ему говорят: «Прекрасно. Анкета у вас в порядке. Все хорошо. Но мы институт научный, нужно вашу теоретическую подготовочку проверить. Вот, скажите, будьте любезны, сколько это будет: ноль целых пять десятых плюс одна вторая?» А он отвечает: «Теоретически обосновать не могу, но интуитивно чувствую: получается - литр». Тоже интуитивно… - Неожиданный приступ острословия Лоскутова объяснялся просто. Ему предстояло сдавать самолет другому механику, а самому приниматься за гораздо более интересную работу, на новой опытной машине. Той самой, на которую ведущим летчиком был назначен Литвинов. Внутренне Лоскутов на это уже настроился, и вдруг - на тебе! Просматривается еще задержка! И снова скорее всего без толку.
– Подожди, Иван Петрович, - оттеснил Лоскутова Гренков, решивший отнестись к словам Кедрова если и не с полным доверием, то все ж: с твердым намерением от этого неожиданно мелькнувшего шанса просто так не отмахиваться.
– Скажи, Андрей, а что тебе нужно, чтобы… - Федя не сразу подобрал нужное слово, но Кедров, не дожидаясь его, уверенно ответил:
– Еще полетать. Потренироваться.
…Летчики восприняли сенсационное заявление Кедрова сдержанно. Более чем сдержанно…
– Да! Вольт неожиданный, - пожал плечами Аскольдов.
– До чего же хочется человеку выдвинуться! На пьедестал почета, - оценил ситуацию Нароков.
– Подожди!
– призвал к справедливости Федько.
– Что хочет выдвинуться, в этом еще ничего такого нет. Мы-то ведь все выдвинулись - и ничего, хуже от этого не стали.
– Ну, это кто как, - неопределенно заметил Белосельский.
– Кое-кто и стал похуже.
– А Кедров, - продолжал свое Федько, - не тем ли он нас так завел, что с собственным мнением вышел? А?
– Не рановато ли ему с собственным-то вылезать?
– поинтересовался Нароков.
– Между прочим, - возразил Белосельский, - это еще древние римляне знали: не важно - кем сказано, важно - что сказано.
– Ладно вам, римляне, - примирительно заметил Федько.
– О чем спорим-то? Высказал человек предположение, хочет его проверить. Где криминал?
– Где? Против большинства идет! Вот где, - не сдавал позиций Нароков.
– Эх, Миша!
– вздохнул Белосельский.
– Если бы большинство всегда было право!.. Да ты и сам знаешь, случалось ведь в тех же облетах: все говорят одно, только один другое, а потом, глядишь, этот один и оказывается прав. Помнишь, Марат на облете первой «четверки»…
Этот случай все помнили. Не знал о нем только Тюленев, но ему тут же красочно изложили: все летчики, полетавшие на «четверке», сходились в том, что с поперечной устойчивостью у нее не в порядке. Только все полагали, что ее - устойчивости - недостаточно, один Литвинов утверждал, что, напротив, она в избытке. Последующие эксперименты показали, что Марат был прав.
– Ну, это все-таки исключение, - заметил Аскольдов.
– Да, вряд ли оно повторится, - поддержал его Нароков.
– Но если он окажется прав! Красиво мы все будем выглядеть…
– В каком смысле прав?
– спросил Белосельский.
– Что приспособится в конце концов к этой станции? Ну, тогда еще надо будет разобраться, почему у него получается, а у нас всех нет.
– Да хотя бы потому, что он до этого сделает полетов вагон и маленькую тележку, а другие, кроме Марата, конечно, по три, только в облете. А мы после облета ведь что можем сказать? Только одно: мол, с ходу не получается, - ответил Федько.
– Да и вообще, чего нам раньше времени думать, что будет, если…
– Нет, что ни говорите, а Андрей против всех попер, чтобы свое «я» показать. Больше не для чего, - вернулся к исходному пункту разговора Нароков.
– Чего уж там! Ясное дело: выпендривается, - поддержал его Аскольдов.
– Не пикируйте на него, ребята, - продолжал ратовать за объективность Федько.
– Может же в конце концов так быть: летал человек, летал, вникал в суть дела…
– Накапливал информацию, - подмигнул Аскольдов.
– Да, если хочешь, накапливал информацию, - согласился Белосельский.
– Теперь без этого словечка ни шагу… И в один прекрасный момент понял, что раньше ошибался. Или еще не понял, а только заподозрил. Что ж, прикажешь в себе держать? Вот это-то как раз и было бы непорядочно. А так - только спасибо ему надо сказать. Даже если, в конце концов ничего не получится… За одну хватку спасибо…
– Вот уж это точно: насчет хватки у него в порядке, - оставил за собой последнее слово Нароков.
Литвинов к надеждам, высказанным Кедровым, отнесся спокойно. Разумеется, бывало - и не раз - в его. летной жизни, когда что-то у него не получалось. Или получалось плохо. Кто от этого застрахован? Так что к возможным неудачам, хотя, естественно, никакой радости они не приносили, он был привычен. Но был привычен и к тому, что если уж у него, Литвинова, что-то не получилось, то не получится и ни у кого другого.