Полоса
Шрифт:
— Привет труженикам полей! — сказал капитан, усмехнувшись. Он левой рукой, двумя пальцами, снял очки и, не относя их от лица, лишь чуть отодвинув от глаз и при-щурясь, проверил стекла на свет, нет ли на них тоже капли или соринки. Увидев, что первые его слова приняты с должной радостью и юмором, он снова пошутил: — Ну как, овес-то нынче почем?
И снова все искательно поулыбались, только Винограденко взглянул ошеломленно: какой, мол, овес?
Перед тем как капитану войти, Карельников, чтобы не смущать ни военного, ни Нижегородова, сообразил сказать Сергею Степановичу, чтобы тот его секретарем райкома не представлял, — в сапогах и затертой куртке Карельников вполне мог сойти за здешнего бригадира или шофера. И теперь Нижегородов, проверяя эту просьбу, взглянул вопросительно: говорить или нет? Карельников незаметно мотнул головой: не надо, мол.
Но для капитана они, кажется, все были на одно лицо, кроме знакомого ему Нижегородова. Он, не всматриваясь, пожал всем подряд руки: бригадирам и Карельникову.
— Немного закусим перед дорогой, а? — искательно говорил Нижегородов. — А то мы не позавтракавши нынче. А там и поедем. А то хозяйство-то у меня разбросанное, далеко все, а дороги, сами знаете!..
— Ох уж эти дороги! — сказал капитан. — Лучше не напоминайте! А долго вам завтракать?
Он вскинул руку, сдвинул рукав, и обнажились из-под обшлага тоже золотые, крупные и плоские часы — должно быть, «Вымпел».
— Да что ж нам-то, что ж нам-то? — засуетился Нижегородов. — А вы-то, товарищ майор? С нами-то? Не обижайте…
Винограденко и Райхель издали тоже некие недоуменные и протестующие звуки.
— Ну что ж, — сказал капитан, — сегодня выходной как-никак, а? Куда торопиться?..
В этом же доме, в правлении, только с отдельным, позади, ходом были у Нижегородова оборудованы две комнатки для гостей, для приезжих. Стояли чистенькие, заправленные, как в общежитии, коечки, табуретки, большой стол, бак с кипяченой водой, висели занавески. В той комнатке, где стол, находился еще и старый буфет с застекленными наверху дверцами. Было голо, необжито, но чисто. И протоплено. Сюда и привел Нижегородов капитана.
Завтрак выглядел так: на чистое дерево стола была брошена куча зеленого лука, лежали, раскатившись, десятка два яиц, огромными ломтями, не иначе как рукой Винограденко, нарезан черный хлеб, а посредине на газете возвышалась гора полусиних, плохо выщипанных куриных ног, крыльев, грудок, разорванных руками тушек. В эту кучу ушло не меньше десяти кур или петухов, но, видно, сварили их давно, они успели остыть. Капитан странно засмеялся, поглядев на этот стол, чем привел «сатрапов», а за ними и Нижегородова, в смущение. Они переглянулись, а затем Нижегородов крикнул:
— Эх, тетери! Вилочки-то, тарелочки где! Вот официанты у меня, что ты скажешь! Да вы садитесь, садитесь, вот сюда, на кроватку можете, тут помягче…
Райхель и Винограденко исчезли и тут же появились с тарелками и вилками. Капитан, продолжая улыбаться, снял свою твердую, имеющую новенький и чистый вид, как и остальная его одежда, фуражку — по комнате снова запахло «Шипром» — и сел на табурет во главе стола. За ним расселись остальные.
Карельников прятал глаза, чтобы не рассмеяться, ничего не говорил, чтобы не выдать себя, и, поддавшись общей игре и забывшись, как бы сам чувствовал себя солдатом, батарейным шофером Витькой Карельниковым, для которого и сержант-то большой чин, а уж о комбате и говорить нечего.
Вот все сели. Винограденко снял плащ, а Райхель остался в ватнике. Он только слегка ополоснул лицо, поводил пятерней по круглой лысине с несколькими прилипшими к ней жидкими прядями черных волос, причесался. Винограденко же достал пластмассовый футлярчик, из него — расческу, вправленную в серебро, причесал седой густой бобрик, дунул на расческу, протянув ее перед губами, и так же аккуратно спрятал в футлярчик. Бригадиры сели ближе к двери, не осадисто, не надолго, а как садится на уголке стола хозяйка, которой поминутно надо вставать за чем-либо. Возникла пауза.
— Гм! — сказал Нижегородов, прикрыв рот ладошкой, и чуть повел взглядом на бригадиров. И опять волшебный вихрь унес их, и в следующую минуту на столе появились ополоснутые, еще мокрые граненые стаканы и три темно-зеленые поллитровки, странно мелкие и короткие в лапах Винограденко.
— Ну что вы! — сказал капитан. — С утра!
— Ну-ну, ну что уж! — сказал Нижегородов. — Что уж тут, товарищ майор! Пища вся сухая, горло дерет. Как, Михалыч, а? Надо ведь, а?
— Да видно, надо, — сказал Карельников. Ему самому захотелось выпить и вообще сидеть здесь, ничего больше не делать, провести воскресенье, как люди. Он не утерпел и уже поколол о стол яйцо и одним движением большого пальца спустил с него шелуху. Ждал, когда нальют.
— Ну вот, — обрадовался Нижегородов, — чего уж там, товарищ майор, мы помаленьку. А там уж на пасеку заедем, меду напьемся. Ох, медок у Гаврилы!..
— Но это же самый что ни на есть сучок, — сказал капитан, — сивуха… тю-тю-тю, мне хватит! — Он придержал за руку Винограденко. — Я ведь вообще-то пью только сухие вина. Но тут их днем с огнем не найдешь…
Все умолкли, следя за тем, как Винограденко разливает водку, и слушая ее музыкальное, от высокой до низкой, полной ноты, разговорчивое бульканье. Когда водку разлили, Нижегородов как бы очнулся и воскликнул:
— Что? Чего это мы днем с огнем не найдем? Сухое? Это которое кисля… кисленькое? — Он распрямился и победно посмотрел на Райхеля. — Михаил Осипыч, скажи!
Райхель повел грустным, почти прощальным взглядом по столу, поднял на капитана, который должен был почувствовать себя в этот миг обыкновенным мальчишкой, печальные, жалостью и к капитану налитые глаза, спросил тихо:
— Шампанское подойдет?
Капитан не поверил.
— Шампанское? Шутите! Откуда здесь вино, рожденное землей и солнцем советского юга?
У всех сделался такой вид, что, мол, чего с ним разговаривать.
— Сколько вы даете минут, — спросил Нижегородов, — чтобы здесь появилось?.. Сколько?.. Так, раз, два, три… пять бутылок шампанского. Сколько даете?
— Ну что вы! — сказал капитан и посмотрел на золотые часы. — Ну зачем это, ей-богу?..
— Сколько?
— Пятнадцать минут. До десяти ноль-ноль.
— Все! — Нижегородов пристукнул по столу, и Райхель, поднявшись, надел кепку.
— Может, выпьем все-таки сначала? — предложил Карельников, жалея Райхеля.