Полоса
Шрифт:
Меня счастливцы уже с давних пор раздражали.
Мы познакомились, мы выпили холодной воды, надо было для приличия перемолвиться, присесть хоть на минуту: за что пятерку-то давать? Я посмотрел на часы и отмерил полчаса вперед — этого нам должно было хватить: мне как-то с первого взгляда все стало понятно. Ваня полуприсел на верстачок, не жалея свои джинсы, одной ногой упирался в пол, покручивал ключами от машины: мол, давай, давай, Юнус, действуй, а то нам некогда.
Но одержимый есть одержимый, и пророк есть пророк. Ему только дай слушателей. Уже через две минуты перед нами, незнакомыми людьми, он готов был выложить в с е, все свои тайны. Какие страсти бушевали в этой обросшей жирком, почти женски свисающей груди, прикрытой выношенной и потной розовой рубахой со старомодными, огромной величины концами воротничков, какие бури бушевали под этой лысиной с золотистыми кудрями вокруг, какой радостью горели голубые яркие глазки! Стеклов посмеивался, наблюдая за мной: мол, я это уже слышал, а вот как ты? Я же слушал плохо, потому что рвался тут же возражать, высмеивать, оппонировать. Хотя Юнуса невозможно было сбить или поколебать, от него тоже все отскакивало.
Как бы то ни было, но скоро некрашеный бетонный потолок исчез, жаркий день смерк, темный небосвод накренился над нами, и мы унеслись в пространства, доступные лишь воображению.
Мой рассказ не для ученых умов, и если мои объяснения попадутся на глаза специалисту, пусть он будет снисходителен. Тем более что я пересказываю как умею чужие идеи.
Что же открыл румяный Юнус, что п о н я л?
Он начал, как мы уже знаем, с водяной воронки.
Отчего, между прочим, вода, вытекая из любой емкости вниз, всегда завивается в одну сторону? (В одну сторону в одном полушарии и в другую в другом?) Это азбука: крутится земля, вращаются планеты, звезды и галактики, движется, «разбегается» Вселенная. Нет материи без движения, нет движения без материи. Вселенная живет, вращается, и даже в планетарии детям, моделируя Вселенную, показывают эдакий гигантский кулек звезд, в о р о н к у звездного вещества.
Итак, размахивал толстыми ручками, обросшими золотым волосом, Юнус, знак Вселенной — волчок, треугольник; Вселенная, завихряясь в воронку, на пике конуса должна достигать таких плотностей и скоростей, что в с я сжимается в точку. А затем — неизбежный взрыв, выброс вещества, разлет. Как полагает современная наука, так случилось двадцать миллионов лет назад, и с тех пор Вселенная и разлетается цветным веером и будет разлетаться до тех, видимо, пор, пока стремление природы к энтропии не погасит скорости, не приведет к некоему парению, а затем к новому притягиванию частиц друг к другу, их скоплению, уплотнению, новому увеличению массы, медленному ее движению, ускорению, свиву в спираль и… все сначала.
Таким образом, выходит, что воронка вроде не одна, а две, как в песочных часах, и, как в песочных часах, материя так и переливается туда-сюда, почему никуда и не исчезает. А может, и не две воронки, а три, четыре, сто… И если не исчезает материя, то не должно исчезать н и ч е г о. Ничего, ничто и никогда.
Я перебивал, я спорил, я говорил, что воронка есть ф о р м а, а то, что вечно и бесконечно (если оно так), не может иметь формы. Я задавал вопросы насчет самого вращения, которое, как известно, есть такой вид движения, в котором одна точка или ось должна быть неподвижна. Я еще произносил какие-то скептические умности и шутки — Стеклов дарил мне двадцать копеек за наиболее удачные, — но Юнус не слушал, шуток не понимал, махал на нас толстыми немытыми ладошками и шумел, что все это в конце концов его не интересует, все это только предисловие, берег, от которого он оттолкнулся.
«Ну-ну», — снисходительно говорил я, положив ногу на ногу таким образом, что летний мокасин правой лежал и повиливал на колене левой, а сам я тоже полулежал на стуле под самым подвальным окошком, заросшим с той стороны железнодорожным лопухом, и пускал наружу дым уже не первой сигареты.
До тех пор пока Юнус не сказал «ничто и никогда», мне было неинтересно — картина мира в виде воронки отдавала чем-то уже известным, банальным, — но на этом месте тревога или предчувствие дальнейшего затронули меня, я захотел вслушаться.
Оказывается, картина макромира нужна была Юнусу лишь для того, чтобы связать ее с микромиром, буквально с живой жизнью Земли; с жизнью биологической. Мол, как мы-то попали в воронку, кто мы-то, зачем? И опять же, если вечно и бесконечно одно, отчего смертно и конечно другое?..
Начавши с в о д я н о й воронки, Юнус и обратился в конце концов к воде, о с н о в е ж и з н и. Вода, как известно, одно из самых сложных, изучаемых и далеко не познанных веществ на свете. Третья формула воды — H/O/H. Тоже похоже, как видите, на воронку. И одна молекула соответствует (по Юнусу) одному герцу. Это, мол, ритм Вселенной. И в этом же ритме бьется человеческое сердце. (Нобелевская премия ожидает того, кто объяснит, о т ч е г о бьется сердце!) А оно бьется, утверждал Юнус, расширяя мелкие свои, сияющей голубизны глазки, именно в ритме Вселенной и в р и т м е воды, если вам угодно принять такую формулировку.
Тут я опять перебивал, язвил: как вы так запросто связываете тайны воды с тайнами мироздания, звездообращения — с кровообращением? Лед и пламень? А не пробовали увязать бузину в огороде с киевским дядькой?..
Я язвил, Стеклов похохатывал, все нетерпеливее крутя ключи на брелке, а Юнус все больше волновался, убежал в закуток, огороженный в углу фибролитом, как раз возле белой спиральной бочки, — там видны были полка книг и край застеленной низкой раскладушки — и вернулся с тетрадью, из которой стал сыпать цитатами.
Я тем временем уже прохаживался вдоль верстака, разглядывая гору разоблачительных нелепых детских железок: плоские консервные банки, исковерканные вазочки из-под мороженого, спаянные по трое, электроплитку, залитую желтой пластмассой, которую растапливали в сковороде, как яичницу. Бросалось в глаза обилие треугольников: из дерева, железа, керамики. Я взял один, похоже, он был отлит из столярного клея, только без запаха. В середине зияла круглая дырка. Такими же треугольниками была унизана белая труба спирали в углу. К чему ж он вел, наш бедный кустарь, что строил из баночек из-под мороженого? Не иначе как антигравитатор, чтоб без ракет преодолевать земное притяжение. И спираль в углу в один прекрасный день должна была, если влезть в нее, наверняка поднять изобретателя ввысь.
Пока Юнус читал свои цитаты насчет пространства и в р е м е н и, я наткнулся еще на обыкновенный рукосушитель, наверняка оторванный в каком-нибудь вокзальном туалете, и не мог не рассмеяться: ну уж это-то зачем?..
Юнус тут же отбросил тетрадь, подбежал, включил рукосушитель, и с его помощью была тут же устроена буря в стакане воды, буквально, — только вместо стакана взята была литровая банка. В минуту вода свилась в воронку, внутри мелькал маленький красный шарик вроде поплавка, и мы, трое мужчин, стояли как дураки и смотрели. Я хотел что-то сказать, Юнус поднял дрожащий толстенький палец и остановил меня: мол, тихо, сейчас!..
Центробежная сила увлекла шарик на дно, он должен был бы вылететь оттуда снова вверх, но вдруг остановился, замер и… стал медленно подниматься по центру, в пустоте вихря, словно его вытягивали на веревочке. Это был какой-то маленький фокус — он подтверждал, кстати, мои догадки насчет антигравитатора.
— Антигравитатор? — сказал я прозорливо, кивая на шарик.
Голубые глаза Юнуса быстро сверкнули в мою сторону. Красный шарик будто зарядил эти глаза новой энергией, промыл и протер. На меня глядел не суетливый и оправдывающийся человек, как до этих пор, не очень умный и не очень интересный, а победитель, с иронией взирающий на проигравшего противника.