Половое воспитание детей
Шрифт:
К 18 годам более 80 % опрошенных А. Kinsey (1948, 1953) американских юношей и девушек имели опыт петтинга. По данным опросов В. В. Данилова [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а], к 17 1/2 годам 92 % девушек имели опыт легкого петтинга, который в каждом четвертом случае был завершенным. Модельные данные о возрастной динамике петтинга получены M. Schoffield (1968) при опросе около 2000 английских юношей и девушек в возрасте 15–19 лет [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1979, 1986а].
Петтинг — безусловно, более зрелая форма удовлетворения сексуального влечения, чем пубертатная мастурбация. Но разрядка сексуального влечения — лишь одна сторона этой формы поведения. Вопрос о его психологическом и ролевом значении практически не ставился. Ранее нами показано [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а], что петтинг — суть отражение и один из путей формирования взрослого сексуального поведения, феномен прежде всего психологический и лишь затем физический. Петтинг — это форма общения и школа общения в области сексуального поведения. Зрелая сексуальность предполагает умение партнеров понимать друг друга не только на вербальном уровне взаимных инструкций и пожеланий, но и на уровне
Сказанное не означает уместности популяризации петтинга среди подростков, но должно определять трезвый и реалистический подход воспитателей к этому явлению.
Начало половой жизни долгое время было темой для сентенций типа: «Лучший способ половой жизни для молодежи — воздержание». Обратимся к фактическим данным. Средний возраст первой близости для мужчин составляет 17–18, а для женщин — 19 лет, но за «средними» скрывается вариативность, зависящая от культурных, образовательных, социальных и других характеристик [Голод С. И., 1969, 1973). А. Тавит и X. Кадастик (1980) указывают, что к 17–19 годам опыт половой жизни имеют 66,5 % мужчин и 47,2 % женщин. Уже только этих данных достаточно, чтобы стала ясной необоснованность жалоб старших поколений на «развращенность современной молодежи».
Мотивы первой близости не исчерпываются только «высокой любовью» или «низкой похотью». В сложном мотивационном комплексе прослеживаются самые разнообразные мотивы: любовь, потребность в доверительном общении, сексуальное желание, любопытство, настояния партнера, пример сверстников, желание быть «как все», совращение, прямое или косвенное понуждение и т. д. Но чем меньше возраст первой близости и начала половой жизни, тем более фрагментарны и незрелы ее мотивы. У каждой 10-й женщины и каждого 4-го мужчины первая близость происходила на фоне алкоголизации, особенно частой (38,4 %) у мальчиков-подростков [Тавит А., Кадастик X., 1980].
Сдерживающие мотивы включают в себя моральные убеждения (чаще у женщин), отсутствие достаточной потребности (чаще у женщин), страх последствий (чаще у женщин), страх обнаружения, страх заражения (чаще у мужчин), просто отсутствие удобного случая [Голод С. И., 1969]. Реакция на начало половой жизни не обнаруживает достоверных различий в зависимости от возраста и пола. Прогнозировать на основании таких реакций дальнейшую динамику половой жизни трудно, но из опрошенных M. Schoffield больше половины мужчин и женщин продолжили сексуальные отношения в течение первого же месяца после первой близости. Большинство исследователей подчеркивают, что, вопреки расхожему мнению о склонности подростков к промискуитету, они чаще всего «моногамны» в своем сексуальном поведении.
На возраст начала половой жизни влияет не только сила либидо, но и существующие в обществе установки, которые тем более либеральны, чем выше уровень урбанизации, образования и благосостояния. Но в рамках конкретного общества, конкретной культуры установки на добрачное сексуальное поведение практически не зависят ни от социального статуса, ни от образования, ни от места жительства, ни даже от традиций родительской семьи [Кутсар Д., Тийт Э., 1982]. В целом же становится все более явной дезактуализация двойного стандарта, демократизация установок в отношении добрачного поведения. Это не может не сказываться на сексуальном поведении подростков: некритическое объединение подростков, юношей и девушек, молодых мужчин и женщин в одну группу «молодежи» при обсуждении проблем сексуальности может играть роль сексуальной стимуляции.
Медико-педагогические рекомендации
Половое воспитание подростков в существующих условиях должно учитывать по крайней мере два обстоятельства. Во-первых, проведение полового воспитания на предыдущих этапах и его результаты оставляют желать лучшего, и подросток является, по существу, объектом не воспитания, а довоспитания и перевоспитания. Во-вторых, согласно существующему законодательству, минимальный брачный возраст составляет 18 (а в ряде республик —16) лет, и половое воспитание подростков сегодня определяет их готовность к семейно-брачной жизни. Таким образом, для полового воспитания подростковый возраст представляет собой в известной мере критическую группу — не подготовленную к этой работе на этапе детства, но, благодаря закону о всеобщем и обязательном среднем образовании, объединяющую всех молодых людей в возрасте 12–18 лет в учебные коллективы, где необходимая подготовка возможна. Половое воспитание в этом возрасте, как видим, задача трудная, но социально чрезвычайно важная, и выполнение ее каждым воспитателем есть выполнение долга перед подрастающим поколением и обществом. Между тем, первоначальную информацию о поле получают от родителей и учителей лишь около 20 % старшеклассников [Харчев А. Г., 1986].
Введение в школах обязательного курса «Этика и психология семейной жизни» пока сталкивается со множеством организационных и методических трудностей. Нередко врача приглашают прочитать лекцию на эти темы в подростковом коллективе, где накануне забеременела девочка или совершен какой-либо «сексуальный проступок», чтобы «объяснить и попугать». Перед врачом при этом возникают весьма сложные проблемы. Он не может не понимать, что такая «скорая помощь» заранее обречена на неуспех уже потому, что восприятие во взбудораженной происшествием группе значительно искажено. Сталкиваясь с теми или иными формами сексуального поведения и вариантами полового развития, врач должен разграничить «патологическое» и «нормальное», без чего трудно или невозможно выбрать правильную тактику. Поспешное направление к психиатру, мотивируемое констатацией «патологии», несет в себе значительную опасность ятрогении и нарушает доверие и к врачу, и к медицине. Уместнее временное выжидание, в период которого можно получить необходимые для обстоятельного анализа данные, провести работу с семьей, а при сохраняющейся неясности и предварительное (без привлечения подростка) консультирование со специалистами. При направлении к психологу, психиатру, сексопатологу необходимо создать у подростка и родителей (возможно — и педагогов) установку на безопасность, доверие к специалисту и откровенность.
Самостоятельная работа врача возможна и уместна не только при выявлении отклонений, но и в случаях, не. выходящих за рамки принятых представлений о «норме», особенно при наличии психотерапевтического контакта с подростком и семьей. Доброжелательная, спокойная и тактичная беседа с юношей или девушкой без морализирования по поводу обращения (дело врача — помогать, а не читать морали), обеспечение возможности для подростка обратиться за такой беседой по собственной инициативе, параллельная работа с семьей, а при необходимости с учителями — оптимальная линия поведения врача в таких случаях. Строгие предписания, регламентация методических приемов в подобной работе неуместны, ибо, выполняя свои профессиональные задачи, врач в обсуждении этой деликатной тематики должен сохранить максимальную естественность поведения и не помешать при этом естественному поведению собеседника. Это должен быть диалог личностей, а не манипуляции врача с подростком или семьей. Формализм здесь не просто нежелателен, но и вреден. Для одних родителей запрет следить за подростком имеет силу рецепта, других приводит к оценке врачебной тактики как сомнительной или неприемлемой. У одних родителей полезно оживить воспоминания об их собственных проблемах в подростковом возрасте, в беседах с другими лучше ограничиться сообщением или аргументированным доказательством того, что смущающее их поведение сына или дочери не является «ненормальным». Одни родители оказываются прекрасными «домашними психотерапевтами», пользующимися лишь консультациями врача, другие, в силу занимаемых ими позиций, могут больше помочь подростку, не вмешиваясь непосредственно в ход врачебной работы.
Здесь возникает принципиальный вопрос: может ли вообще сексуальное поведение подростка быть объектом усилий вне учета других особенностей пубертатного периода, прежде всего — так называемой «подростковой психики» и социально-психологических аспектов этого возраста? Формулируя так вопрос, мы заранее предрешаем ответ: вне аппелляции к личности никакая работа по половому воспитанию и коррекции поведения невозможна. Даже при назначении гормонального лечения приходится учитывать, что действие гормонов опосредовано психологическим настроем [Белкин А. И., Лакуста В. Н., 1983]. В обыденном же сознании пубертатный период устойчиво ассоциируется с представлениями о неизбежно «трудном» поведении, заранее настраивая воспитателей на непринятие его и борьбу с этими «трудностями», воспринимаемую подростком как борьбу против него. Объективный анализ ситуации часто подменяется спонтанно-односторонним поведением взрослых, исходящих из того, что поведение подростка для них просто «неудобно». Мнение о биологическом происхождении особенностей поведения в пубертатном периоде приводит к стремлению лечить подростка. Рассмотрение же этого времени исключительно через призму социальных процессов порождает избыточные надежды на психологическую помощь. Более адекватен комплексный анализ возникающих проблем, в том числе и тогда, когда они связаны с девиантным поведением [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 19866).
Родители часто жалуются на отчуждение подростка в семье — появляются «свои» дела, «своя» компания и т. д., в которые подросток в общем-то не склонен посвящать родителей. Собственное мнение подростка — то полемическое, то эпатирующее — встречает избыточно серьезное отношение взрослых, видящих в этом мнении едва ли не «программу жизни». Позиции родителей внутренне противоречивы. Им трудно угнаться за темпами развития подростка, отойти от стереотипов общения с ним как с ребенком. Объективно готовя подростка к жизни взрослого, по крайней мере, понимая закономерность повзросления и независимости детей, родители не готовы к этому субъективно. Как раз теперь — на пороге взросления детей — они не столько действительно не верят в их возможности, сколько не могут сами остаться без детей — «отпустить…, быть без них…, заполнить пустоту». В многодетных семьях это протекает легче. Но, в целом, это то время, когда родители, отпуская, не отпускают, а дети, уходя, не уходят. Потребность в эмоциональной близости с родителями не только не уменьшается, но и увеличивается, становясь, правда, иной — более избирательной, дифференцированной: «…с товарищами приятнее развлекаться, с друзьями — говорить о своих переживаниях, но в трудную минуту лучше все-таки обратиться к маме» [49] . Мальчики в трудных ситуациях ищут совета у матери и отца, девочки — у матери и друзей. Как можно видеть, для родителей понимание подростка и его проблем, чтобы оно было успешным, должно быть неотделимо от понимания собственных проблем: быть родителем самого «хорошего» подростка, в целом, труднее, чем даже «трудного» ребенка.
49
Кон И. С. Дружба. — М., 1980. с. 176.