Польский детектив
Шрифт:
Имя Божены Барс-Норской ни разу не прозвучало в разговоре. Но я нашел адрес этого ателье в ее большой записной книжке, переплетенной крокодиловой кожей. Она лежала в доме в Джежмоли, около телефона. Обыск на вилле супругов Барсов, проведенный со всевозможными реверансами с нашей стороны, был процедурой весьма неприятной, хотя для нас совершенно необходимой. Ведь мы обязаны были проверить, не спрятал ли кто-нибудь, например, остаток цианистого калия…
Похоже, пани Божена едет за границу. Интересно. Она об этом ничего не говорила. Надо будет проверить в паспортном бюро.
Потом я заглянул в комиссионный магазин
Третий визит был для меня самым важным. Я шел туда с бьющимся сердцем».
О, я знаю, куда отправился Хмура. В том квартале Нового Свята между угловым домом на Рутковского, где в пыльных витринах можно увидеть самую нелепую модную одежду, и Варецкой улицей, где в салоне «Десы» обедневшие аристократы, испытывающие острую потребность в наличных, передают в опытные руки любезных оценщиц остатки столового серебра и родительских сервизов, медные ступки с пестиками и керосиновые лампы, самовары и полотна Коссаков, а также иконы в таком количестве, что можно подумать, будто Польша издавна была православной, — именно там находятся три комиссионных магазина. Эти магазины — словно три островка зелени в высохшем русле реки. Здесь житель каменного города утоляет свою тоску по живой природе — даже если эта природа заключена в стеклянную банку с несколькими рыбками, меланхолично кружащими между крохотными клочками водорослей. Ни в чем так не проявляется дух предков, как в страстном желании иметь канарейку, что высвистывает свои звучные трели среди грохота трамваев, визга тормозов, стука тысячи шагов по тротуару и воя соседского радио.
Тот, у кого есть домик в предместье, может купить парочку голубей. Одинокий и сентиментальный утешится морскими свинками или хомячком. Сноб заведет экзотического сверчка. Здесь ждут своих хозяев персидский котенок и две таксы, попугайчики и боксер с бандитской мордой и ангельской доброты сердцем, ждут нас с вами, чтобы мы купили их и дали им место в своем доме. Ждут кого-нибудь, кого они верно и нежно любят.
В один из этих магазинов и направился Хмура, потому что именно о нем говорил Славомир Барс, когда рассказывал о том, как купил кота Йоги и о том, что время от времени пополняет свою коллекцию бабочек. Владельца этого магазина все называют не иначе как «пан профессор».
Здесь охватывает душный запах птиц и животных, живущих в клетках и клеточках, тесно уставленных в небольшом помещении. Глядя на аквариумы, кажется, что находишься на дне моря, в котором колюшки, вуалехвосты и золотые рыбки заменяют китов и акул. Подсвеченная зеленоватая вода пронизана серебристыми воздушными пузырьками и золотящимися, подвижными пятнышками рыбок, от нее идет таинственный изменчивый свет. А вот и житейская проза: какой-то клиент самозабвенно ругается из-за обогревателя для аквариума, который он недавно купил здесь и который уже испортился. «Из-за неправильного с ним обращения, надо уметь пользоваться такими сложными и чувствительными приборами», — ядовито парирует продавец. Два малыша пытаются засунуть пальцы в клетку к попугаю: клюнет или нет? В магазине полно людей. Кто-то спрашивает о чучелах птиц, необходимых для школьного кабинета биологии, кто-то не уверен, правильно ли он кормит черепаху, привезенную летом из Болгарии. Но зачем пришел сюда Хмура? Впрочем, пусть он сам расскажет.
С профессором можно поговорить за перегородкой, в темном коридорчике, тесном и заставленном какими-то коробками.
Он приглашает меня присесть к столу, заваленному бумагами и книгами. Наш разговор прерывает звонок телефона.
— Что? — переспрашивает профессор. — Змея? Нет, сейчас у нас нет этого вида…
Он смеется и кладет трубку. Крокодила еще никто не спрашивал? Нет? А жаль. Его можно приручить… Профессор худой и подвижный, у него румяные щеки, седеющие волосы и веселые глаза.
— Пан Барс? — улыбается он. — Ох, не вспоминайте, это меня бог наказал, не иначе.
— Он действительно такой страстный коллекционер? — с любопытством спрашиваю я.
Профессор пренебрежительно машет рукой:
— Э, где там… Три четверти его коллекции — из моего магазина. Я думаю, что это особый вид снобизма. Вы понимаете, артисты — люди странные. И чем страннее, тем лучше, — значит, более великий артист. Так говорят. Значит, надо иметь свою странность, чтобы никто не сказал: «Да он просто обыватель». Один знаменитый художник, знаете ли, собирает все в стиле сецессион, самое вычурное безобразие. Все восторгаются его коллекцией. А Барс выбрал бабочек. Благодаря мне возни у него с этим немного, а какой эффект! Все только об этом и говорят!
— Это, видимо, стоит больших денег?
— Единичные экземпляры или даже стенды — это не так уж дорого. Но в таком масштабе, как у Барса — да, конечно, он на этих бабочек просадил большие суммы. Но он не всегда рассчитывается со мной наличными.
— А как же? — разговор все более увлекал меня.
— Привозит мне разные экзотические экземпляры. И не только бабочек. Птиц, змей, земноводных, мелких животных. Раздобыл где-то удостоверение, что он делает это в научных целях. И привозит. Так что в итоге ему все это окупается.
Я еле сдерживал смех. Наш изысканный ценитель прекрасного, серьезнейшим образом ведущий расчеты мексиканскими лягушками и тритонами…
— И еще как ругается, если бы вы видели! Из-за каждого гроша! — В голосе профессора звучало глубокое презрение. Худое лицо искривилось в брезгливой гримасе.
— Скажите мне, пан профессор, почему Барс пользуется для усыпления бабочек цианистым калием. Нет ли других способов, менее… страшных? Безопасных для окружающих?
— Глупостями занимается, — фыркает рассерженный профессор. — Бабочка, усыпленная цианистым калием, становится жесткой. Ее потом нельзя расправить и красиво поместить на стенде. Нормальные коллекционеры усыпляют бабочек эфиром. Цианистый калий обычно используют в научных лабораториях, когда препарированный экземпляр должен служить для других целей, а не для экспозиции.
— Так почему же?
— Да я уже несколько раз объяснял ему. А он все свое. Говорит, что у него аллергия на эфир, что он задыхается, появляется сыпь. Не знаю, не проверял. Но мне кажется, вы уж меня извините, что это просто маскарад. Оригинальная деталь в биографии великого художника. Вот приходит кто-нибудь к нему, скажем. Эфир — это несерьезно. А так: «Ради бога, будьте осторожны! Пожалуйста, не прикасайтесь тут ни к чему. Это смертельный яд. Цианистый калий…» И все смотрят на него с уважением. Как же, человек каждый день играет со смертью!