Полудержавный властелин
Шрифт:
Семка Сабуров по прозвищу Пешок — лучший в школе травник, медицинские трактаты штудировал. Семка Ряполовский, Васька Китай-Новосильцев, Ванька Ощера… Толковые ребята, лишь бы не местничали, а дело делали.
На второй день, когда прошли устье Большой Дубны, Стрига удивил меня вопросом:
— Княже, вот ты говорил, что каждый смерд должен иметь курицу на столе в воскресенье и что это главная задача твоя. А не в том ли главная задача князя, чтобы врагов сокрушать и порядок блюсти?
Молодец, хороший вопрос.
— Чтобы врагов сокрушать, что нужно?
— Войско… — подсели свободные от гребли рынды.
— Правильно. А для войска — корма, одежды, справа, оружие, да те же пушки с порохом и много чего еще.
— На то казна есть.
— А казна с чего полнится? Казну людишки наполняют, и тем больше, чем они богаче. Оттого я и торговцев привечаю, и промыслы ставлю, и подати не задираю — все сторицей окупится.
— Так если подати малые, разбалуются.
— Если подати малые, то все сыты и здоровы будут. И взрослые, и детей больше вырастет, и больше запашут, и больше соберут.
Эх, жаль нет тут Образца, он бы рассказал про разный выход в двух соседних вотчинах…
— А как же самому снарядиться, да послужильцев вооружить, коли подати малы?
— Совсем малыми их тоже делать не след, но и жадничать негоже. Опять же, есть вещи напоказ, а есть на будущее.
— А-а-а, — радостно выдохнул Басенок, — потому ты, княже, богатых одежд не носишь?
— Верно. Я лучше лишний рубль в дело вложу. Спроси при случае у Ховрина, он скажет, что чем больше вложишь, тем больше получишь.
— Скудна у нас земля…
— А разум тебе бог зачем дал? Промыслы ставить, залежи искать, зарабатывать! С одного заводца порой больше воьмешь, чем с великой вотчины.
— Сложно это, я уж лучше как от отцов-дедов завещано, чай, не оставит Господь своими милостями…
— На бога надейся, да сам не плошай. Отцы и деды это хорошо, но и своим умом жить надо. Вот коли божьим попущением неурожай, что делать будешь?
Собственно, все это путешествие ради моих наставлений и задумано было. Пять дней водой до Владимира, пять дней верхами до Москвы вместе, бок о бок, из одного котла кашу хлебали — такое надолго запомнится. Вот я и вдалбливал который раз про пермскую медь, про устюжское железо, про Казанский двор, что встал в Замоскворечье, за Кадашами по Большой Ордынской дороге, про свозимую туда и в Нижний Новгород шерсть, про сукновальни и прочая, прочая, прочая… Даже если из десяти двое проникнутся — уже хорошо. Сегодня мы шерсть скупаем, завтра сукном торгуем. Логистика у нас, правда, трудновата, рано или поздно придется Ганзу с Балтики вышибать. Ну да ничего — вот эти ребята силы наберут и прорубят окошко в Европу, пусть там малость сквознячком протянет.
К выпускному вечеру, то бишь торжественному молебну в Спас-Андрониковском монастыре, вокруг которого уже заметно подросли стены, мы получили просто роскошный подарок. Да такой, что заслышав о нем, прибыл не только архимандрит Феофан, но и митрополит Николай. Пришлось идти к руке — так-то мы друг друга как облупленных знаем и когда другие не видят общаемся без лишних церемоний, но тут вынь да положь, официальное массовое мероприятие.
Приложился, отметив, что кожа у старого товарища и учителя суховата стала и пахнет земляничным мылом. Следом за мной по ранжиру руку целовал Феофан, за ним прочие клирики, а уж мирян владыко благословил скопом — перекрестил, лишь бы побыстрее до подарка добраться.
До первых печатных Часословов, привезенных Голтяем.
Он когда их вынул из короба, чуть было не сорвал всю процедуру — допущенные кинулись листать и сличать первую полусотню печатных книг и впали в детский восторг от полного совпадения. Что архиереи, что рынды шелестели страницами, возносил хвалы господу…
Митрополит в зеленом торжественном облачении, с золоченой панагией на груди даже отставил резной из моржовой кости посох и тоже перебирал один Часослов за другим.
— Порадовал, сыне, — наконец обратил он свой взгляд на сияющего первопечатника. — Что дальше тиснешь?
— Благослови на Требник, авва, — склонился Голтяй.
Планы, на самом деле, наполеоновские — нужно снабдить все приходы богослужебными книгами, это не на один год работы, так что если я хочу и светские книги получить, надо будет голтяеву монополию разрушать и ставить еще типографии.
Угомонились, построились в соборе и началось.
— Яко премудрый царь Соломон…
Как не старался я убедить Феофана, что надо бы покороче, наш космиторас (то есть ректор) задвинул проповедь на полчаса.
Ну да ничего, потерпим. Все равно еще ребят разверстывать на службу — кого в новые разряды, кого наместникам в помощь, пусть пока опыта наберутся.
А уж потом и страну им передадим.
Глава 19. Узорочие и воспитание рязанское
Никак не удавалось заснуть, все ворочался, потел, пытался найти удобное положение, но хрен, в этих перинах только задохнуться можно. Волосяные матрацы да легкие одеяла «как у великого князя» пока только на Москве водятся, да по вотчинам ближников, в прочих местах вот этот пуховой кошмар.
И побольше, побольше.
Особенно у великих князей, а гостил я нынче у Иван Федорыча Рязанского, и меня устроили со всей возможной честью, то есть навалили перин, как той принцессе.
Собственно, первыми сюда приехали Голтяй с Палецким, да не одни, а с войском, а я догонял с пушками. История эта началась еще осенью и мы, наконец, подошли к ее развязке.
Зима от сотворения мира 6952-я выдалась суровей обычного (хотя казалось бы, куда уж дальше), суровей, что еще больше ослабило натиск кочевников на наши украины. Последние пять годков, когда на восточном фланге встали Казань и Касимов, давление вообще заметно снизилось — Кичи-Мухаммед с низовьев Волги не рисковал делать большие набеги, ибо на отходе могло неслабо прилететь в бочину, а Сеид-Ахмед подписался на войну с поляками, у коих полона и хабара водилось заметно больше, чем у нас.
Оставались только мелкие налетчики, беш-баши, то есть «пять голов» — по средней численности такой забубенной банды. Наскочить, похватать полдюжины детишек и раствориться в степных просторах. С ними в основном ратились рязанцы да наши береговые разряды, постепенно вырабатывая тактику оповещения и преследования.
Осенью степь пожгло пожарами, а потом из-за погодных вывертов поверх выгоревшей травы навалило снега, и даже неприхотливые татарские лошадки корм себе добывали с большим трудом. Их хозяева, здраво рассудив, что на юге снега поменьше, туда и откочевали.