Полуостров Сталинград
Шрифт:
Ополчение и горожане, не покинувшие Минск, сейчас со смешанными чувствами ужаса и восторга смотрели, слушали и вздрагивали от мощных ударов ФАБ-100.
Генерал Павлов.
Давненько не смотрел на поле боя сверху. Сегодня сподобился, нельзя такое пропускать.
Воздушные удары наносятся по расположениям основных сил немецких войск, откуда в Минск протянуты щупальца штурмовых частей. Городские кварталы, которые они заняли, — при моём попустительстве, хе-хе, — разносятся в мелкий гравий двумя десятками гаубичных батарей плюс тремя тяжёлыми бронепоездами.
Даже сверху смотреть страшновато
Минск должен стать миллионным городом, тогда и можно считать его настоящей столицей. С театрами, метро, научными институтами. Поэтому слабые голоса против заткнул именно этим доводом.
— Вы лучше займитесь генеральным планом застройки города после войны. Архитекторов пригласите. Нет худа без добра. Да, имущество граждан жалко, но мы им квартиры дадим взамен. К тому же, альтернатива какая? Гибель десятков тысяч наших бойцов, которых пошлём вычищать все эти закоулки?
Накопленные за много недель запасы снарядом и бомб сейчас щедро высыпаются на головы фрицев. Как говорится, хотели войны — получайте, смотрите, не облопайтесь.
18 сентября, четверг, время 21:10.
Аэродром авиацентра Рычагова в Барановичах.
— Такого приказа, который сейчас вы получите, я не отдавал никому с самого первого дня войны, — прохожусь перед строем лётчиков и остальных членов экипажей. Почти шестьдесят человек. Все замерли, как статуи, и ловят каждое моё слово.
Солнце давно зашло, но ночная темень в полную силу не вступила. Наша площадка подсвечивается прожектором со стороны. Демаскировка, так нельзя, но если очень хочется…
— Дело не в содержании приказа, дело в условиях. Ни разу ещё не ставил такого требования: умрите, но сделайте. Вы должны выполнить боевую задачу невзирая ни на что. И никаких оправданий в случае срыва не приму. Слишком многое поставлено на карту. Нет, победу в войне на своих крыльях вы не принесёте, но сократить её срок на несколько месяцев в ваших силах. На ваши плечи ложится ответственность за жизнь нескольких десятков тысяч, а, может быть, и сотен тысяч советских людей. Бойцов и командиров Красной Армии, мирных жителей. Если задача будет выполнена, они останутся живы, если нет — они погибнуть в пожаре беспощадной войны.
Бросаю взгляд на запад, в сторону краешка еле светящегося неба, перевожу дыхание.
— Удар, который вы нанесёте, будет самым чувствительным для фашисткой Германии. Никогда за всё время войн, которые они развязали, такой оплеухи не получали. Вы должны вогнать их в состояние ужаса, и вы это сделаете!
Рычагов, стоящий сбоку, сообразил. Отдаёт команду и меня обдаёт шквальным троекратным «Ура!».
— А теперь у вас есть ещё один час, чтобы всё проверить, как следует. Напоминаю, никаких оправданий не приму, если что-то случится. Так что проверяйте всё внимательно. Боезапас, топливо, работоспособность радиостанций и всего оборудования. Всё, что можно проверить, не заводя двигателей.
Да, даже в такой важнейший момент вынужден думать о сбережении топлива. Нам хватит на три-четыре дня активных действий, затем будем переходить в режим жёсткой экономии.
Семь ТБ-7 отправляю бомбить Берлин. Жалко, что днём невозможно. Засекут задолго до подлёта к столице Германии. Жалко, потому что ночью учреждения не работают, некоторые заводы тоже. Поэтому надежды на то, что зацепим кого-то из правительства, почти нет. Если только случайно бомба упадёт на дом какого-нибудь рейхсминистра. Хорошо бы Геринга. Насколько знаю, он один из самых толковых руководителей.
Через час аэродром наполняется гулом мощных моторов. Огромные ширококрылые птички одна за другой разгоняются, кое-как отрываются от земли и уносятся в небо. Рычагов улетает на последнем. Не дал себя уговорить не лететь. Да не сильно я и старался. Себе могу признаться, что героическая гибель Паши едва ли не самая лучшая его доля. Он в немилости у Самого. Не так, совсем не так, как в той истории, но в немилости. Малейшего просчёта ждёт. Справедлив наш вождь, но суров и, что греха таить, мстителен. И для Паши очень в масть возглавлять такую важную миссию. Глядишь, и смягчится Сталин.
Маша Нестеренко, его жена, стоит рядом. Вот её не отпустил целенаправленно. Кому-то надо на хозяйстве остаться.
— Маша, посты ВНОС предупредили?
— Так точно, товарищ генерал армии, — сухо отвечает, очень сухо. И холодно. Обиделась. На несколько часов оторвал её от любимого мужа.
Необычная девушка. Некрасивая, но почему-то совсем этого не замечаешь. Особенно, когда она рядом с Пашей. Глаза начинают так сиять, что грубые черты лица теряются в их свете. И почему-то начинаешь обращать на неё внимание, как на красавицу ярче Любови Орловой.
Девушка, любящая красавчика подобно Павлу, изумления не вызывает. Но девушка при этом одна из сильнейших лётчиков. Они на пару с Пашей на небе для новобранцев непостижимые этюды разыгрывают. Личный состав почитает её, как богиню. Богиню неба. И в той истории их обоих наряду с целой когортой генералов и старших командиров, в основном, авиации, как стаю бродячих собак, без суда и следствия, прихлопнул Берия. Не самолично, конечно. Или сам? Таких подробностей не знаю.
Жестокое время. Самое частое наказание — расстрел. Не отставка, не понижение в должности, это всё пуси-муси, расстрел — вот истинная брутальность.
Прожектора гаснут, мы уходим в штаб.
Полтора часа полёта. Павел Рычагов.
— Ворон, я — Дрозд, один движок начинает кашлять. Боюсь, придётся его отключать. Приём.
— Дрозд, я — Ворон. Вас понял. Ждите указаний.
Вот и начинаются сложности без которых обходится крайне редко. Если боевое задание выполнено без сучка и задоринки, можно отмечать этот день красным цветом в календаре. И что делать с Дроздом?
Подумаем. На трёх двигателях он дойдёт до Берлина, только придётся ему пониже лететь. И чуть форсированным маршем. А остальным сбавить обороты процентов на десять. Так и решим. Отправлять обратно, значит, жечь топливо впустую, плюс по ночному времени может и заблудиться. У Дрозда, то бишь, капитана Филиппова, опыта ночных полётов маловато. Так что…