Полуостров Сталинград
Шрифт:
Способов вскрыть редуты дойчей масса. Можно напрямую, на «ура». Это когда совсем времени нет, просто подкрадываемся и последовательно вырезаем посты, а затем личный состав. Однако даже для такого способа разведку хотя бы визуально, — эх, сколько новых слов узнал всего за несколько месяцев, — провести необходимо. Вот мы и сидим в ближайшей рощице и наблюдаем.
Ага! Есть сигнал. В той рощице не мы, а передовой дозор. Сигналы подаём с помощью зеркальца, если есть солнце, и нет риска, что его заметят немецко-фашисткие враги. Сейчас пасмурно и вечереет, потому фонарик. Азбука Морзе — наше всё. Сигнал «ИСВ», «Идут связисты».
Как только обнаружили телефонный кабель, тут же подключились, теперь знаем номер роты и позывной ротного обер-лейтенанта. Хотя «Кюхнер» может оказаться и фамилией. А почти час назад перерубили кабель. И вот они идут, бравые связисты вермахта. Согласно последним директивам высоких германских штабов втроём, хотя раньше ходили по двое. Добавлен автоматчик для огневого прикрытия. На всякий случай. Против таких, как мы.
Лениво, вполглаза наблюдаем. Кому рассказать из гражданских, не поверят. Многие чувствуют пристальный и напряжённый взгляд, начинают нервничать, оглядываться. Лишние сложности возникают. А вот сейчас нет. Солдат держит автомат на плече. Сбросить на руки в боевое положение опытному человеку раз плюнуть. Но всё равно какие-то доли секунды тратяться. А за эти мгновенья много чего может произойти.
— Ш-ш-л-ё-ф-ф-т! — Коротко шуршит арбалетный болт и на виске автоматчика расцветает белое оперение.
Неплохо! Хотя двадцать метров не расстояние. Дойчи в этом месте бросили провод вдоль лесочка, подвешивая его на ветки. Удобно осматривать, не заходя в лес. И нам удобно напасть на них. Оглушённых связистов и упокоенного автоматчика быстро затаскиваем за деревья. Короче, рутинная работа разведывательного диверсанта. Сейчас быстренько их колем, автоматчика — под дёрн, его амуницию на нашего, схожего комплекцией…
Через полчаса, — время специально подбираю так, чтобы возвращаться в сумерках, — запуганный вусмерть обер-ефрейтор Хенрик докладывает начальству, что повреждение найдено и ликвидировано.
Резать их мы не стали. Нет, если бы углядел в их лицах упёртую непримиримость, то положил бы их рядом с убитым камрадом. С другой стороны, даже зайчик может укусить или распороть врагу брюхо, дай только возможность. Самый распоследний трус может взбрыкнуть, когда поймёт, что вся рота его сослуживцев пойдёт под нож из-за него. Крикнет, хрюкнет и вся конспирация псу под хвост. Шум, гам, стрельба… оно мне надо?
Поэтому уточняем до последних мелочей все подробности диспозиции и вот троица моих ребят «возвращается» в родную немецко-фашисткую роту. Прокол сейчас будет. А рота дойчей улетит в Вальгаллу. О, ещё одно слово! От тех же дойчей, кстати…
Примерно в это же время. Минский госпиталь.
Борька мне радуется почти, как в детстве. Бухаю ему на тумбочку доппаёк.
— Как у тебя? Докладывай, — располагаюсь на табурете. Трое соседей, поприветствовав меня, деликатно удаляются на перекур. Вдогонку снабжаю их пачкой «Казбека».
— Твоё медицинское состояние я знаю, — перебиваю сына, — рассказывай, как осколки словил.
Борька слегка смущается. Как умный котик, который сосиску стащил, зная, что нельзя. Слушаю и думаю. Вздыхаю. Для того и молодость, чтобы хернёй всякой заниматься.
— Нет, пап, — возражает сын, — не совсем херня. Чувствую, что так надо было. Сверху я себя, как в кино чувствовал. Теперь знаю, что там на земле творится.
— Ну, может быть… — может быть и есть в этом что-то такое, полезное.
— Полнота картины? — На моё предположение Борька энергично кивает.
— Ладно. Ты понимаешь, что я тебя туда больше не пущу? — Борис вздыхает, а я продолжаю. — Да и необходимости нет. Ты уже немцев в Минске не застанешь…
— Мы его отстояли?! — Борис будто взрывается радостью. Аж подпрыгивает на кровати. Гляди-ка! Мне даже тепло внутри становится. Правильное мы поколение воспитали, если даже балованный генеральский сынок так переживает.
А вот моя половинка от Арсеньевича удручена. Молодёжь двадцать первого века в изрядной части не такая…
«Нынешняя молодёжь — поколение героев», — вдруг ясно проговаривает Арсеньевич, последнее время обычно выражающийся образами, мыслями, идеями. И продолжает неожиданно: «А современная мне — поколение ублюдков!». И замолкает. Ну-ну, успокаиваю его или себя, надеюсь, что теперь будет иначе. Десять миллионов бойцов и столько же гражданских выживет, глядишь, вся история по-другому сложится.
— Вы его отстояли. Ополчение. Я, как генерал, совсем по-другому рассуждаю…
— Как это? — В Борькиных глазах недоумение. Наклоняюсь к его уху, шепчу:
— Минск это ловушка. И фрицы в неё влезли… — потом прикладываю палец к губам, — но это секрет. Так что смотри у меня.
Борька после паузы хмурится.
— Зачем тогда мне говоришь, если это тайна?
— Через пару дней станет не актуально. Уверен, что два дня ты продержишься. А после можешь рассказывать. В узких, доверенных кругах.
Дверь чуть приоткрывается и тут же затворяется.
— Заходите, не стесняйтесь! — Командую остальным обитателям палаты.
Трое не смело втягиваются в помещение.
— Понимаешь, Борис, почему я против того, чтобы ты сидел на земле? Ты — винтик огромной военной машины и твоё место там, — тычу пальцем вверх. — Будь дело только в том, что ты — мой сын и мне не хочется бросать тебя в пекло, отпустил бы тебя туда. Если уж Иосиф Виссарионович своих сыновей не жалеет, то генералы точно такого права не имеют. Но повторяю: ты был частью военной машины и твоя эффективность на воздушном КП намного выше. Сколькими батареями ты управлял на позициях?
— Тремя.