Полуостров Сталинград
Шрифт:
С Севзапфронтом всё решил. Не знаю пока, насколько удачно, но решил. Обучение войск в условиях военного времени имеет свои преимущества. Во-первых, мотивация намного выше. Во-вторых, ни на какие полигоны отвлекаться не надо. Враг за рекой, значит, всё, что за рекой — полигон. Дали координаты артиллеристу, отследили с самолёта, — причём даже залетать за линию фронта не надо, — довели результат. Аналогично штурмовикам и бомбардировщикам. Дали безопасную цель, — ту же железку или колонну на дороге, — оценили результат. В-третьих, очень на Ватутина надеюсь. Особенно в деле организации надёжной радиосвязи и сети ВНОС, которая будет, как у нас, составной частью системы авиаразведки и оповещения. Совместно с РЛС «Редутами», когда их поставят на фронт.
С разведывательными диверсантами вопрос тоже обдумал. Сначала хотел снять целиком какую-нибудь роту, но передумал. Достаточно одного командира из лучших, нечего обижать своих, лишая их сильнейших бойцов. А командир и соберёт людей и обучит всех. Кстати, во время обучения и выберет себе самых-самых. Наверное, Никоненко пошлю. Чуть позже. Пока самому нужен, да он и бродит где-то по тылам.
Подозреваю, что Никоненко не любит возвращаться в свой полк. Оно, конечно, отдых и всё такое, но срабатывает известный солдатский принцип: поближе к кухне, подальше от начальства. А немецкая кухня, ему видать понравилась, гы-гы-гы…
Кстати, парню пора следующее звание присваивать. И орден какой-нибудь подобрать. Давно пора и есть за что.
15 августа, пятница, время 18:30.
Минск, квартира генерала Павлова.
Облепленный своими женщинами кое-как преодолеваю сразу ставшую тесной, хотя объективно просторную, прихожую. Сапоги пытается с меня снять Адочка, но куда ей. Так что сам, всё сам. Хотя и трудно, когда дочка висит на шее.
— Почему тебя так долго не было?! — одним этим воплем детской души можно выразить все эмоции, и её и Шуры.
— Все претензии, Адочка, Ставке Верховного Главнокомандования и Советскому правительству. В письменном виде.
Меня конвоируют на кухню кормить. Передо мной возникает широкая мелкая тарелка с горкой обжаренной картошки с двумя котлетами. Адочка сидит у меня на коленях. Немного неудобно, но отстёгиваться Ада отказывается, и у меня нет ни малейшего желания её сгонять.
— Дим, а правда, чего так долго-то? — Шура глядит на меня безотрывно, подперев щеку рукой.
— Страна в сложном положении, Шур. Северный фронт хотят на меня повесить…
— Опять переезжать? — вздыхает жена.
— Нет, — принимаюсь за котлету, Адочка тоже поклёвывает. — Хотя как сказать… эвакуироваться из Минска придётся. А не съездить ли тебе к родителям в Сибирь? Родители на внучку хоть посмотрят?
— Настолько всё плохо? — Шура грустнеет.
— Нет. Только Минск может оказаться под бомбёжками. Немец рвётся сюда, как голодный пёс к свежей косточке. Можем и не удержать…
Отвлекаюсь на ужин, немного молчим. Шура начинает разливать компот.
— Мне ягодок побольше, — требует Ада.
По Северному фронту потом жене расскажу. При дочке не буду. Не доросла пока до серьёзных разговоров.
С повышенным благодаря вкусному ужину настроением иду в гостиную. Ада тут же расставляет шашки, играть в свои любимые уголки. Шура со слабой улыбкой наблюдает за нами. Очень устал, поэтому проигрываю дочке без напряжения.
— А Борька где?
— Борька в Смоленске. В артиллерийское училище поступает, — докладывает Адочка, весело постукивая шашкой.
Неумолимая реальность властно предъявляет свои права и на моё личное время. Нет у нас сейчас этой привилегии. Ни у кого. Не знаю, как это происходит, но по особой требовательности звонка распознаю самый высокий уровень. Москва.
— Подожди, Адочка, — оцениваю диспозицию на доске, — я всё равно уже проиграл, так что не огорчайся.
Ухожу в прихожую, плотно закрываю двери.
— Добрый вечер, товарищ Павлов, — слышу знакомый акцент. Сталин.
— И вам также, товарищ Сталин.
— Рановато ты домой уходишь, товарищ генерал, — журит вождь беззлобно.
— Ну, как же рано, — улыбаюсь, — на полторы недели отлучился, не на один день. Вам моя дочка уже хочет нажаловаться…
— На кого?
— На вас, товарищ Сталин.
— Такую жалобу я не смогу оставить без внимания. Ты уж извинись перед дочкой за меня, — после кхеканья, видимо, заменяющего смешок, говорит Сталин.
— Как у вас там дела, товарищ Павлов?
— Да нормально, товарищ Сталин. Буду готовить Минск к эвакуации, а через неделю, наверное, начнём, — беззаботно отвечаю главнокомандующему.
— Это ви называете нормальным? — акцент усиливается.
— Господство в воздухе нам у люфтваффе вырвать не удаётся, — объясняю обстоятельства. — Нельзя сказать, что оно у немцев, но преимущество у них есть. Численное и кадровое. И если немцы очень сильно захотят, они войдут в Минск недели через две.
— И они хотят?
— Да. Им надо уничтожить мой фронт, иначе у них ничего не сложится.
— Им это удастся?
— Даже возможности такой не вижу. Если только ценой всей их армии. Но тогда и война закончится. У них просто воевать некому будет.
Сталин немного молчит, переваривает новости. Хотя какие это, к чертям, новости?
— Не надо сдавать Минск, товарищ Павлов.
— Главный вопрос не в этом, товарищ Сталин. Главное в том, сколько немцы готовы заплатить за Минск. Если они положат на него двадцать передовых дивизий, то, думаю, нам надо согласиться на такую цену.
— Пачиму?
— Потому что после этого вермахт потеряет от трети до половины своего атакующего потенциала. Опытных солдат передовых, штурмовых частей в вермахте не более полумиллиона. Ну, пусть шестьсот тысяч. И если он оставит в Белоруссии и на подступах к Минску тысяч сто пятьдесят — двести, то сами понимаете, какая это цена. Фактически я бы поставил вопрос так: сдать Минск за очень большую цену и выиграть войну немедленно или положить лучшие силы моего фронта, отстоять Минск и…