Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву
Шрифт:
Горбачев. По моей информации, там, в здании ЦК КПСС, происходит нечто такое, что следует остановить. Но я дал согласие на то, чтобы принять меры. Эмоции, однако, надо контролировать. Сейчас всем нужна ясная голова.
Реплика Ельцина. Там происходит арест имущества и опечатывание кабинетов руководящих деятелей ЦК КПСС и ЦКРКП.
Горбачев. С этим не стоит торопиться, надо основательно разобраться.
Арутюнов. Михаил Сергеевич! Вопрос такой. Среди защитников российского Белого дома существует одно мнение, что обо всем, что произошло, вы якобы тали заранее. Эту точку зрения подтверждает и интервью, данное Лукьяновым 19-го, где он заявил, что с вами советовался, был согласован персональный состав этой заговорщической группы ГКЧП. И единственно, о чем вы не договорились, это о том, что нужно, мол, этот состав согласовать на Верховном Совете СССР. Я хотел бы знать вашу позицию по этому поводу.
Горбачев. Я думаю, многие должностные лица, конечно, сейчас будут пытаться вывернуться, оправдаться. Силы, которые потерпели поражение, придумают что угодно. Утверждение, что я знал «что-то» и даже «одобрил это» — грубейший вымысел, попытка бросить тень, скомпрометировать меня, потому что им не удалось шантажом сломать президента, им не удалось от меня ничего получить, никакого документа, ни заявления, ни выступления в их поддержку. После того как я услышал по радио, что я нахожусь в таком состоянии здоровья, чтобы якобы не способен вообще ни мыслить, ни действовать, я понял: в ближайшие часы будет сделано все, чтобы привести мое состояние в соответствие с этим заявлением заговорщиков. Поэтому нами в Форосе были предприняты все меры: отказались от пищи, доставлявшейся нам, начали питаться тем, «что под рукой». Усилили имевшуюся там охрану, все расположили «кольцами», все сконцентрировались и начали жить уже по осадной психологии. Поэтому я думаю, что это все делается для того, чтобы оклеветать меня, поскольку сломить морально не удалось. Теперь пустили новую ложную версию: президент заодно с путчистами!
Из зала. Лукьянов врет, значит?
Горбачев. Во-первых, я этого заявления еще не видел и не слышал. Если он это говорит — он преступник. С Лукьяновым я ведь не разговаривал, ни с кем не разговаривал из этой хунты.
Ельцин. Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать Указ о запрещении деятельности российской Компартии (Бурные аплодисменты. Ельцин подписывает Указ.)
Горбачев. Я не знаю, что там написано и как он называется. Если так, как сказал Борис Николаевич, то Верховный Совет России, который столько сделал и должен еще сделать, сейчас в этом случае вряд ли должен поддержать президента Бориса Николаевича, которого я уважаю и… (Выкрики из зала.) Одну минутку, не вся Компартия России участвовала, не все коммунисты России участвовали в заговоре и его поддерживали. (Выкрики из зала.) Поэтому, если будет установлено, что российский Центральный комитет Компартии и какие-то комитеты в областях солидаризировались с этим ГКЧП, то я бы такой Указ поддержал. Но запрещать Компартию в целом — это, я вам прямо скажу, будет ошибкой со стороны такого демократичного Верховного Совета и Президента России. Поэтому точно ли назван Указ?
Хасбулатов. Михаил Сергеевич, Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности российской Компартии до выяснения правоохранительно-судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Это совершенно законный Акт.
Ельцин. Да, Руслан Имранович правильно пояснил. Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности КПСС и Российского ЦК КП и их комитетов на территории России.
Горбачев. Это — уже другое дело. Я обращаюсь к вам, депутаты: будьте до конца демократами. И тогда с вами будут все подлинные демократы, все здравомыслящие люди… Там, где будут требоваться самые решительные меры и оправданы ситуацией, а ситуацию мы с вами пережили такую, из которой вытекают очень тяжелые уроки, — с моей стороны будут приниматься (на основе совета со всеми вами, это очень важно) самые решительные меры. К этому я готов и морально, и политически. Но до конца буду настаивать на том, что если мы расколем обгцество, не пойдем на объединение демократических движений и сил всего здорового общества, то будет драка в нашем обществе. А мы ее должны сейчас избежать, и люди ее тоже не приемлют. Вы обратили внимание, как часть людей прореагировала: «Давайте порядок», «іДавайте Брежнева, давайте Сталина, лишь бы был порядок». Поэтому мы должны показать, что мы можем решать дела и должны решать их в условиях законности и демократии. Я буду настаивать на таком способе действий. Но это не в ущерб решительности и твердости…
Еще множество вопросов было задано Горбачеву. Он отвечал длинными рассуждениями, отвлекаясь и сбиваясь с мысли на мысль. Депутаты его «добивали», иронизируя вслух, перебивали вопросами.
Мне, откровенно говоря, стало жалко Горбачева. Я шепнул Ельцину: «Надо заканчивать». — «Почему?» — спросил Ельцин. «Да попросту жаль его!» — ответил я. Ельцин согласно кивнул. Затем обратился к депутатам:
«Уважаемые народные депутаты! Полтора часа президент на трибуне (выкрики: «Мало!»), а сейчас… дело в том, что в 6 часов заседание «девятки» (руководителей союзных республик. — P.Х.). И мы должны — президент страны и я — там быть и продолжить сегодня обсуждение принципиальных вопросов: о народном хозяйстве, о кадрах и так далее. (Шум в зале.) Поэтому я хотел бы просить вашего разрешения на закрытие нашего собрания, поблагодарить президента Горбачева за то, что захотел с вами встретиться, поблагодарить вас за твердость и решительные действия, которые подавили путчистов. До свидания. Спасибо».
Я. Борис Николаевич, дайте слово Хаджиеву, он давно стоит у микрофона.
Ельцин (недовольно соглашается). Одну минуту, не расходитесь! Хаджиев, пожалуйста!
Хаджиев. Я хочу сказать, я не принимал участие в ГКЧП, меня не стоит записывать в их союзники.
Ельцин. Хорошо! Хаджиев — не путчист! (Смех в зале.) Спасибо, уважаемые депутаты.
…Общее впечатление от выступления Михаила Горбачева и его ответов на вопросы у меня сложилось противоречивое. Как оказалось, он еще не пришел в себя от пережитого шока, не освоил ситуацию, не «переварил» всей информации и дезинформации, колоссальным потоком хлынувшей к нему В целом речь его, ответы на вопросы были слабыми, часто Горбачев переходил без связи от одной темы к другой, вплетая в ткань сложнейших политических событий личные, семейные переживания.
И еще одно. По-видимому, президент внушил себе, что его, Горбачева, российские депутаты встретят как героя. Это была наивность с его стороны, крайне ошибочное мнение — депутаты в течение двух дней и трех ночей, без сна, ходившие рядом со смертельной опасностью, бросавшиеся под танковые колонны на подступах к Белому дому, охрипшие от споров и разговоров с десантниками, убеждая их отказаться от черных замыслов, во многом обвиняли самого Горбачева в трагедии. Ими вспоминались его кадровые просчеты, бесконечные обсуждения программ реформирования экономики, нерешительность в этой области. Они подметили склонность к альянсу с реакционерами и его поддержку областных и республиканских партийных бонз, всей огромной, провинциальной Вандеи, открыто боровшейся с российским руководством. Конечно, надо было президенту, по крайней мере, твердо заявить о своих позициях по ряду вопросов. Как мне представлялось, чисто логически он должен был, во-первых, поблагодарить российских депутатов, отметить выдающуюся роль москвичей; во-вторых, признать свою личную вину за кадровую политику и иные просчеты; в-третьих, наметить тип ориентира развития страны, включая судьбу Союзного договора — уже с позиций качественно новых условий. А Горбачев даже не понял, что за три дня вся страна стала другой, а существующая система управления — рухнула.
В общем, что-то об этом он говорил, но как-то витиевато, расплывчато, неопределенно и поэтому неубедительно. Отсюда — и реакция «зала» — речь его постоянно перебивалась выкриками депутатов, которые вели себя довольно бесцеремонно. В общем, президент сник, в какой-то мере растерялся. Да и Ельцин его довольно жестко «прижимал», выдвигая те или иные требования и добиваясь от Горбачева согласия на какие-то решения. Это было, конечно, не очень благородно и даже жестоко.
После закрытия собрания два президента и я вошли в кабинет Ельцина. Разговаривали часа два. Президент СССР был весь во власти эмоций: вспомнил, как он впервые услышал мой голос но Би-би-си, где я давал оценку членам ГКЧП как государственным преступникам и зачитал воззвание «К гражданам России», в котором мы обратились за поддержкой к народу для подавления путча. — «Я сказал Раисе Максимовне, — рассказывал президент, — если Россия поднялась на защиту Конституции, до освобождения осталось ждать не долго». — «Что вам ответила Раиса Максимовна?» — задал я быстро вопрос.
— Она сказала, что никогда бы не подумала, что нашим спасителем окажутся Ельцин, Хасбулатов и их соратники, — был ответ.
— На этом ошиблись и заговорщики, полагая, что мы ни в коем случае не будем добиваться вашего возвращения в Кремль, — сказал я.
— Да, вы здорово переиграли этих предателей, — согласился Горбачев.
Время подходило к заседанию Президиума Верховного Совета России, я попрощался с президентами и вышел из кабинета.
Так контрреволюция превратилась в величайшую Революцию конца XX столетия, она смела заговорщиков.
Но эти контрреволюция и Революция означали и смертельный удар по СССР — далее начался динамичный развал системы Великой империи, буквально по блокам… Таким образом, операция «Гром», разработанная КГБ во главе с его председателем Крючковым, оглушительно грянула над СССР, разбросав огромное государство по кусочкам…
Депутаты требовали от меня выступления с большим докладом перед завершением Чрезвычайной сессии Верховного Совета. Председатели комитетов и комиссий, которым было необходимо качественно обновить весь пакет законопроектов, настаивали на таком докладе. Им нужны были политические ориентиры. Все смутно понимали, что начинается новая эпоха, хотя конкретно не представляли себе характер этих изменений. Они признавали за мной теоретическую подготовку, позволяющую достаточно точно улавливать общественные настроения, уметь формулировать тенденции в точных категориях, к тому же, внимательно наблюдая за мной в «роковые дни», сделали свои выводы — признали меня не просто руководителем парламента, а лидером.