Полвека любви
Шрифт:
И вот я сижу в клубном ресторане за столиком с двумя симпатичными лейтенантами, живущими в соседнем гостиничном номере, — Ваней Трубицыным и Володей Неготовым. И быстрый немец официант Дитрих проносится по ресторанному залу, белой молнии подобный, и ставит нам на стол бутылку водки и закуску. Ваня, как все блондины, сильно розовеет после рюмки. Рассказывает о своей первой любви:
— Она толстенькая была, всё при ней. Образование восемь классов…
— Солидно, — киваю я.
Мы смеемся и наливаем по новой. Ваня Трубицын, между прочим, недавно окончил Военный институт иностранных языков, о котором я подумывал года три назад. Он с польским языком, служит в разведотделе штаба базы. А Володя Чеготов — инженер. Он на днях закончил проект длинного забора, долженствующего отделить нашу базу — прибрежную часть Свинемюнде — от остального города. Мы посмеиваемся над Володиным забором («проект века»!), а он, миловидный юноша, смущенно улыбается над тарелкой с винегретом.
А вот подсаживается к нам старший лейтенант Рубен Агбалян, физрук базы. Мне симпатичен этот почти земляк по Закавказью, брюнет с горячими карими глазами и синеватыми от бритья щеками. Володя и Ваня уходят в зал, где начались танцы. Оттуда доносится радиола. Сдержанно и проникновенно поет Ефрем Флакс:
Под этот вальс весенним днем Ходили мы на круг. Под этот вальс в краю родном Любили мы подруг. Под этот вальс ловили мы Очей любимых свет, Под этот вальс грустили мы, Когда подруги нет…Есть мелодии, которые отрывают меня от земли. Вот и этот вальс… Прямо душа замирает… О Господи, когда я увижу свет любимых очей?..
— Подними голову, дорогой, — слышу рокочущий голос Рубена. — Думаешь, не знаю, о чем думаешь? Давай выпьем за них.
И мы наливаем и пьем за наших жен. Теперь Рубен пригорюнился. Я знаю, что у него жена в Ереване.
— Понимаешь, дорогой, она пишет, что устала ждать. Вот в мае поеду в отпуск… наведу порядок…
Рубен трубит в Свинемюнде уже третий год. С ума сойти! Ведь не военное время. Третий год служит тут и его сосед по квартире Виктор Зеленко, начальник метеостанции. Мы, трое «холостяков», собрались у Виктора, чтобы отметить день рождения его жены, которая в Ленинграде заканчивает кандидатскую диссертацию.
— На какую тему, Витя? — спрашиваю я.
Виктор отшучивается:
— О способах перенесения аш-два-о в сосуде с сильно пористым дном.
Он высокий, сутуловатый, волейболист-перворазрядник. Губы у него сложены насмешливо.
Мы пьем за успешное завершение диссертации. Мы готовы выпить по любому поводу.
Часто, возвращаясь с метеостанции, Виктор Зеленко заглядывал ко мне в редакцию.
— Все корпишь?
— Корплю, — отрывался я от правки очередной заметки. — А ты уже надул ветер с дождем?
— Само собой. Сходим после ужина?
— Отчего ж не сходить? Надо поддержать здорового частника.
Это вот что означало. В польской части города на улице, ведущей к воротам базы, некто пан Казимеж открыл Sklep spo'ziwczy. Мы посещали его «склеп», покупали то, чего недоставало в казенном харче: яблоки, сыр, колбасу, ну и водку, конечно. Нас с Виктором и Рубеном — своих постоянных покупателей — улыбчивый пан Казимеж приглашал в смежную комнату, и тут можно было выпить рюмку коньяку и чашку пряного кофе. Визит к этому симпатичному пану я и назвал «поддержкой здорового частника».
Из моего письма к Лиде:
…Пьеса наконец-то отпечатана. Но я не отсылаю ее в Балтийск по почте. Мне повезло: сюда приехал полковник Портнов (нач. отдела агитации и пропаганды ПУ). Это именно с ним говорил Бутурлин о моей пьесе перед моим отъездом сюда, и это именно он сказал мне памятные слова: «Мы никогда не препятствуем людям, которые хотят расти…» Вчера мы с ним встретились, и одним из его первых вопросов был: «Как ваша пьеса?» (!) Сегодня я дал ему экземпляр… Он сказал, что захватит пьесу с собой в Пиллау и там, вместе с Бутурлиным, решат ее судьбу. От него, конечно, зависит очень много…
Кажется, той тревожной весной, полной нетерпеливого ожидания перемен, приснился мне впервые этот сон. Будто я сижу у высокой стены, сложенной из желтого кирпича, просто сижу, поставив винтовку между колен, — и вдруг стена беззвучно и медленно начинает на меня падать. Я с криком, тоже беззвучным, вскакиваю и бегу, стена обрушивается чуть ли не на мои убегающие пятки… пыль столбом, обломки тяжело ударяют оземь… я просыпаюсь, сердце колотится как паровой молот, — уф-ф, пронесло…
Сон с бесшумно падающей стеной снился много раз, такие повторяющиеся сны называют возвратными. Но привыкнуть к нему я не смог. Каждый раз просыпался с ощущением ужаса.
Может быть, являющийся во сне образ стены был как-то связан с препятствиями, которые столь часто громоздит перед нами жизнь?
Встретился с полковником Портновым около кают-компании, и он мне заявил:
— Прочел вашу пьесу запоем. Это уже значит, что она мне понравилась.
Обещал поговорить с генералом Ториком о том, чтобы командировать меня в Либаву для работы с театром. Пьесу он увез в Балтийск — один экземпляр передаст театру, а второй пошлет в Ригу — Вилису Лацису. Ну что ж, правильно: действие пьесы происходит в Латвии, а Лацис — не только известный латышский писатель, но и председатель Совета министров республики. С Портновым улетел и мой вызов в институт на сессию — для решения вопроса государственной важности: отпустить меня в счет отпуска или не в счет такового?
А получилось и хорошо (отпустили на сессию в институт не в счет отпуска), и плохо (пьеса где-то застряла, я подозревал, что у Портнова в ящике стола).
О, как я торопился в Либаву!
Повезло с самолетом, я вылетел из Кранца и спустя два часа приземлился на Вислинской косе. Оттуда на рейсовом катере переправился в Балтийск, успел забежать в «Страж Балтики», повидался с друзьями — и на поезде в Калининград. Там на вокзале пришлось призадуматься: поезд на Либаву уже ушел, а ждать целые сутки было невмочь. И я пустился на перекладных в аэропорт в надежде на воздушную оказию. Наступил вечер, и вылетов в сторону Либавы уже не было. Но я узнал у диспетчера: утром полетит По-2 в Клайпеду. Упросил включить меня в полетный лист, или как он еще называется. Это двухместный самолет, он перевозит почту и берет одного пассажира. Переночевал я в аэрофлотской гостинице — и ранним утром, еще только взошло солнце, был на летном поле.
Пилот, вздернув бровь, посмотрел на мой чемодан, хмыкнул и коротко бросил:
— Ладно, полезай, лейтенант.
Держась за стойки между плоскостями, я залез в тесную кабину позади пилотской, еле втиснул чемодан. Пилот, обернувшись, дал мне шлем и куртку («а то еще замерзнешь»). Стрекозиное тело По-2 содрогнулось от заработавшего мотора. Короткий разбег, и мы в воздухе.
Летим низко, ветер, обтекая плексигласовый козырек, бьет в лицо. Под нами, разрезанная синей лентой Прегеля, развертывается зелено-желтая география бывшей Восточной Пруссии, ныне Калининградской области.