Полвека любви
Шрифт:
Десять месяцев на Лубянке, в Бутырках, в Лефортове. 19 допросов. Обвинительное заключение, подписанное «самим» Вышинским. Но громкого открытого процесса не получилось. Новоиспеченным «врагам народа» дали по 10 лет: несуществующая вина требовала сурового наказания. И началось скитание по срочным тюрьмам и лагерям. Бугаевский не выдержал: через год умер в Вологодской тюрьме. У Снегова здоровье было покрепче — выдюжил, хотя и доходил на Соловках почти до крайней степени истощения. «…Я с ужасом убедился, — напишет он впоследствии в книге воспоминаний, — что поднять лом еще способен и держу его не роняя, но бить им по каменистому грунту, чтобы выковырять оттуда небольшой валун, уже не в состоянии. „Дохожу“, — с горечью подумал я…»
Там, на Соловках, весной 1938-го, как и во всех лагерях ГУЛАГа, прокатилась ужасная волна бессудных расстрелов: приезжая расстрельная комиссия отбирала зэков, главным образом «политических», «врагов народа», и начиналась стрельба… «Я впоследствии прикидывал, — пишет Снегов, — сколько же казней без суда и следствия совершилось среди отбывавших срок заключения в ту страшную весну 1938 года, вскоре после суда над „правотроцкистским блоком“ Бухарина, Рыкова и других. Если сохранить всюду то же соотношение, что в Соловках и Норильске, между числом заключенных, оставшихся в тюрьмах и лагерях, и выдернутых из них на казнь, то получается, что около 500–700 тысяч заключенных в течение одного-двух месяцев, без нового суда… были внезапно выведены из мест заключения и расстреляны. Раньше говорили, что политика — искусство мыслить миллионами. Для Сталина казни меньше миллиона людей казались недостойными его размаха. Знаменитая пирамида из черепов, наваленных Тамерланом, предстает крохотной кучкой костей рядом с горами голов, вознесенных сталинскими палачами по его приказу…»
Снегову и тут повезло: не только выжил на погибельных Соловках, но и избежал бессудного расстрела. Летом 1939 года он с огромной партией соловецких узников был отправлен на пароходе к устью Енисея, в Дудинку, а оттуда по железной дороге — в Норильск.
Об этом заполярном городе тогда еще знали мало. Да и города еще, собственно, не было. Была улица из десятка деревянных домов в низине среди мрачных гор и холмов, и были обнесенные колючкой лагерные бараки и рудники, на которых вкалывали десятки тысяч зэков. Дымил металлургический завод.
В двадцатые годы геолог Николай Николаевич Урванцев разведал в безжизненной тундре минералогическую кладовую мирового значения — руды, содержащие никель, медь, кобальт и другие цветные металлы. Тремя экспедициями в этот ледяной край руководил Урванцев, а в четвертую первооткрыватель рудных богатств отправился в качестве зэка — так власть отблагодарила выдающегося геолога. Впрочем, и в новом качестве Урванцев продолжал геологические изыскания. (Николай Николаевич и его жена Елизавета Ивановна родились в один год и умерли почти одновременно в Ленинграде, прожив каждый 93 года. Советские Филемон и Бавкида. Их прах привезли в Норильск и похоронили рядом с музеем, носящим имя Урванцева.)
Рабочую бригаду, в которую определили Снегова, называли «бригадой инженеров». До глубокой осени, под ледяными дождями били кирками вечную мерзлоту, копали котлован. Размах строительства горно-металлургического комбината был огромный, и он нуждался не только в землекопах — требовались инженеры, способные наладить и вести производственный процесс. Стали снимать с «общих» работ и направлять в заводские цеха инженеров — «вредители» и «шпионы» исправно плавили руду, выдавали ценнейшие цветные металлы стране, от которой были безвинно, жестоко отторгнуты.
Долгие годы Снегов заведовал лабораторией теплоконтроля на Большом металлургическом заводе. Здесь производили никель. Уже шла война, и потребность в никеле, столь необходимом для выделки танковой брони, резко возросла. Ну, а то, что специалисты из числа «вредителей» и «шпионов» так здорово работали, энкавэдистское начальство ставило в заслугу себе: дескать, если б не их бдительность, то осужденные инженеры немедленно навредили бы. В каком-то смысле Норильск был фантастическим (чтобы не сказать: фантасмагорическим) городом. С его редкостной, как и металлы его недр, судьбой слились судьбы не только крупных, даровитейших инженеров, но и заключенных военных, ученых, даже профессор-ассириолог был тут, и будущий знаменитый историк Гумилев Лев Николаевич.
В июле 1945 года (на год раньше окончания срока) Снегов вышел на свободу. Ну, это так называлось, на самом же деле свобода была резко ограничена хитрыми паспортными знаками, запрещавшими жить там, где хочешь. Снегов остался в Норильске, теперь у него была, вместо барака, комнатка в коммуналке. А в 1949-м по стране прокатилась волна повторных арестов: отсидевших по политическим статьям и освободившихся снова хватали, шили «дело» и отправляли в лагеря или ссылку. В Норильске с «бывшими» и вовсе не церемонились: отобрали паспорта и выдали свидетельства о ссылке. Работа, квартира, зарплата оставались, но если отдалишься от места поселения на 12 километров, то комендатура без всякого суда влепит тебе каторгу на двадцать лет. Это была, как прозвали ее бывшие зэки, «ссылка без отрыва от производства».
Когда-то академик Павлов обозначил как врожденное свойство человека жажду знаний, рефлекс поиска. Это качество было присуще Сергею Александровичу в наивысшей степени. Бесправный ссыльный, казалось бы, навсегда погребенный в снега Крайнего Севера, он открыл в заполярных озерах повышенное содержание тяжелого водорода — дейтерия. Открытием заинтересовались физики из «хозяйства» Курчатова: тяжелая вода могла быть использована как замедлитель ядерной реакции. Ну это особая тема, не стану ее здесь развивать. (Завод по производству тяжелой воды начали было строить в Норильске, но, не достроив, заморозили ввиду непомерного количества электроэнергии, необходимой для электролиза.) Снегов разработал теорию электролитического разделения изотопов водорода и получил формулу, точно описывающую этот процесс.
Но — не только физика. Он пишет философский трактат о логике. По-прежнему его влечет литература. Стихи Снегов сочиняет постоянно. Но вот и закончен роман «В полярной ночи», Снегов отправляет его в лучший журнал страны «Новый мир». И роман принят к изданию! Но — на дворе 1952-й, далеко не лучший год в истории России, и печатать сочинение ссыльного «политического» — запрещено. Нет, в романе Снегов умолчал о советских каторжниках, чьим рабским трудом осваивался Север, это — табу. (Еще десять лет должно пройти до появления «Одного дня Ивана Денисовича»!) Но — сильно написаны картины освоения сурового Севера. И настанет время, год 1957-й, когда в «Новом мире» снеговский роман напечатают.
Более восемнадцати лет провел Снегов в тюрьмах, лагерях и ссылке — главным образом в Норильске. Немилосердная эпоха обрекла этого ярко одаренного человека на гибель. Но он выжил. Более того, в Норильске ему улыбнулась судьба: полярной ночью, морозной зимой 1951 года он познакомился с Галиной Ленской. Она была «вольняшкой», в Норильск приехала с мужем, майором-финансистом, но прожила с ним, горьким пьяницей, недолго — ушла, поселилась в гостинице, устроилась на работу библиотекарем. Ее, 23-летнюю комсомолку, тянуло к интеллигентным людям. Должна была чураться ссыльных, а она — влюбилась в Снегова. Начальство отговаривало Галину от безрассудной связи, но она не отступилась. Ее из комсомола исключили, из гостиницы выпроводили — не сдалась, не отреклась. В комнатке Снегова поселилась Большая Любовь — и осталась на всю жизнь.