Полвека любви
Шрифт:
— Отмылся? — спрашиваю.
Мне он по душе, Радий Фиш. Радик. В наших разговорах серьезные вещи то и дело перебиваются шутками — мы оба склонны к «морской травле». Предчувствую новую дружбу…
Нам было о чем поговорить. И о чем рассказать нашим слушателям на судах Северного, а потом и Мурманского пароходств.
В Соломбале поскрипывали под нашими шагами шаткие деревянные тротуары. Вдоль канала, в котором некогда Петр начал строить флот, тянулись лесобиржи с нескончаемыми штабелями досок — «пакетов», приготовленных для погрузки на суда-лесовозы. Стоял под погрузкой лесовоз «Золотица». После наших выступлений началось застолье в капитанской каюте. И тут Радий Фиш мне говорит:
— Завтра «Золотица» уходит в Мурманск. Давай пойдем.
Я загорелся:
— Конечно! Если капитан нас возьмет.
Капитан Федор Федорович Токарев, маленький, рыжеватый, розоволицый, в сером жилете, из-под которого выглядывал уголок пестрого галстука, подтвердил:
— Я иду с грузом леса в Италию, но зайду в Мурманск на размагничивание. Могу вас взять, пожалуйста.
Недолго думая, мы с Радием смотались в гостиницу за своими сумками и на такси вернулись в Соломбалу, на «Золотицу». Из нашей группы никого уже не было. Капитан Токарев налил Радию и мне и потребовал, чтобы мы выпили. А потом вдруг спросил резковато:
— Что, будете меня изучать?
— Да нет, Федор Федорович, — говорим. — Не будем вас изучать.
А он что-то распалился спьяна.
— Один только, — говорит, — и есть писатель теперь — Абрамов, его читать можно. А все вы херню пишете.
— А вы нас читали, Федор Федорович? — спрашивает Радий.
— Не читал и не хочу читать. Подумаешь, Пушкины.
Мы тоже были, однако, на взводе.
— Ну, вы тоже не капитан Воронин, — говорю.
Слово за слово — разругались мы. Я уже и сумку свою ухватил и готов был покинуть «Золотицу». Но тут жена Токарева вмешалась, стала бранить своего Федю. И вдруг он заулыбался — и этак спокойненько:
— Ну, давайте еще — за наш поход.
Нет, не мы его изучали, а нас испытывал этот воинственный капитан с рыжеватым хохолком над лбом, с золотым перстнем на пальце. Потом уже мы узнали, что Токарев — потомственный помор из Мезени, что окончил он два вуза, читает в мореходке лекции по морскому праву и книжку на эту тему выпустил. Очень не прост Федор Федорович.
Не стану описывать плавание. Долго, долго шли по горлу Белого моря, потом по Баренцеву, вдоль угрюмого скалистого, в пятнах снега, берега Кольского полуострова. Холодный день сменился ночью, но какая же это ночь — солнце в этих широтах в конце мая уже не заходит. На западе в густой облачности был словно вырублен квадрат негаснущего оранжевого света.
В первый же день плавания Токарев за обедом в кают-компании разразился филиппикой в адрес береговых властей. Они-де только и знают подозревать тебя, капитана, что ты собираешься либо провезти контрабанду, либо тайком вывезти перебежчика, либо вообще потопить судно. Однако накипело у капитана Токарева на душе…
Дошли до Мурманска, положили якорь на рейде. И тут выяснилось, что СВР (станция размагничивания) освободится и сможет принять «Золотицу» через двое суток.
— Ну да, стану я терять двое суток! — Токарев в сердцах бросил трубку радиотелефона и скомандовал: — Вира якорь!
Радий и я кинулись к нему:
— Да вы что, Федор Федорович! Высадите нас на берег.
— А что, в Италию не хотите? — Токарев ухмыльнулся и, снова взяв трубку, вызвал берег и попросил лоцманский катер к борту. — Жаль, — обратил он к нам хитрющее лицо. — Жаль, что уходите. Мы ведь про капитана Воронина не договорили.
Ах, как хотелось ему показать заезжим писателям, что и он, Федор Токарев, не лыком шит и ничем не хуже знаменитого полярного капитана Воронина.
Да мы и не сомневались, что он хороший капитан. Мы сердечно простились с Токаревым, пожелали счастливого плавания. И полезли по спущенному штормтрапу вниз, на лоцманский катер.
Эта поездка на Север очень сблизила нас — Радий Фиш и я подружились. Мы виделись не часто. Созванивались и сходились в Центральном доме литераторов. Встречались в Доме творчества в Переделкине:
— Привет, герой Гангута!
— Слава герою Кандалакши!
Разными путями в послевоенные годы мы пришли в литературу. Но судьба у нас была общая. Нам, так сказать, работникам письменного стола, не хватало грохота морского прибоя — прошу извинить этот всплеск «высокого штиля».
Радику было уже под сорок, когда он ушел в свое второе плавание — в многомесячный тропический рейс к берегам Кубы и Мексики, на венесуэльский шельф. Море было его, востоковеда, второй ипостасью, и он сильно выразил ее в своих книгах, которые я люблю: «Иду с тралом», «Да здравствуют медведи!».
Встречаясь, мы говорили не только о своих плаваниях. События текущей жизни оборачивались в наших разговорах то одной, то другой стороной. Бывало, мы спорили, горячились — но всегда понимали друг друга.
Радий Фиш прожил богатую событиями жизнь и был счастлив со своей любимой женой Валдой Волковской. Ему была свойственна активная жизненная позиция. Он задавал большую нагрузку своему больному сердцу. И сердце не выдержало. Осенью 2000 года — на 76-м году жизни — ушел милый мой Радик. Я сказал на его похоронах: «Не говорю тебе „прощай“. Говорю: „До свидания“».
«Спокойной ночи, милая, тебе. Пусть южный бриз твою качает лодку», — читает свои стихи Марк Кабаков. И улыбаются, и бьют в ладоши моряки в клубе авианесущего крейсера «Киев» на рейде Североморска, далекого от южных берегов.
Смотрю на Кабакова — маленького, лысоватого, седого, удивительно легкого на подъем, — и кажется мне, что читать стихи морякам для него еще большее удовольствие, чем сочинять их.
Между тем биография его отнюдь не из легких. 15-летним юнцом Марк поступил в московскую военно-морскую спецшколу. В конце войны, будучи курсантом инженерного училища им. Дзержинского, проходил практику на действующем Северном флоте. Война для инженер-лейтенанта Кабакова, командира Б4–5 на тральщике, продолжалась и после ее окончания: боевое траление на Балтике, сильно засоренной минами, закончилось лишь несколько лет спустя.