Полвека любви

Войскунский Евгений Львович

Однажды поздним вечером, около 12, мы с Лидой уже готовились ко сну, зубы чистили, как вдруг в дверь постучали. Я открыл — в коридоре стоял Чиченидзе, пальто и шапка в белых брызгах снега (он жил не в главном корпусе, а в одном из коттеджей дома творчества).

— Что случилось, Родам? — спросил я удивленно.

— Ты что, не слышал последних известий? — быстро проговорил он. — Суслов умер.

— Ну и что?

— Давай отметим это. — Чиченидзе вытащил из кармана пальто бутылку чачи. — Лида, извините, что так поздно. Но я подумал…

— Ничего, ничего. Снимайте пальто, садитесь.

Она захлопотала с закуской, да какая там закуска, ничего не было, кроме хлеба и сыра. И мы сели и выпили остро пахнущую чачу — за избавление страны от «серого кардинала», аскетичного упертого идеолога, чьей главной заботой было «тащить и не пущать».

Запомнилась мне эта полночная «заупокойная» выпивка.

Совет

по приключенческой и научно-фантастической литературе при Союзе писателей СССР учредили в 1975 году, его председателем был недолго С. С. Смирнов, а потом стал кабардинский поэт Алим Кешоков, ни малейшего отношения к фантастике и приключениям не имевший. Просто надо было чем-то занять «безработного» секретаря СП. Его первым заместителем назначили Александра Кулешова, и еще были три просто заместителя: по детективам Аркадий Адамов, по приключениям Александр Насибов, по фантастике Еремей Парнов.

Не знаю, кто придумал объединить в одной структуре приключения и фантастику. Это, в общем-то, разные жанры, хотя фантастике не противопоказаны приключенческие и детективные сюжеты. Она, фантастика, вообще выглядит этаким кентавром, соединившим в единый организм науку и литературу. Фантастика выходила огромными тиражами, в магазинах не залеживалась — массовый читатель ее любил.

Но, как уже сказано выше, было очень не просто все, что связано с изданием фантастики. Идеологические ведомства — отдел пропаганды ЦК и оба Госкомиздата — СССР и РСФСР — заподозрили ее в крамольных намеках, нежелательных аллюзиях, в скрытой антисоветчине. Фантастику взяли под пристальный присмотр. Услужливые рецензенты по указке госкомиздатского начальства «резали» в издательствах рукописи неугодных авторов. О нарастании антисемитского духа я уже писал. Все это выглядело как кризис жанра.

О бедственном положении фантастики мы много говорили с Аркадием Стругацким, Георгием Гуревичем, Дмитрием Биленкиным. Дима, умный симпатичный бородач, с которым мы сдружились, утверждал, что в советской фантастике происходит возврат по спирали кризиса 30-х годов (тогда фантастика, которую не любил и не понимал Горький, почти совсем угасла). Я считал, что у нынешнего кризиса другие корни. Мы спорили, горячились…

И вот появился вышеупомянутый совет — как бы еще одно руководящее око, только не государственное, а общественное (хотя, разумеется, и оно пребывало под постоянным наблюдением сверху). Зампредом по фантастике был назначен Парнов.

Конечно, это гораздо лучше, чем если бы назначили Александра Казанцева. Уж очень одиозен был этот господин, идейно абсолютно непорочный певец светлого коммунистического будущего, автор не только толстых романов с безликими героями, но и разгромных рецензий, смахивающих на политические доносы. Не таков был Еремей Парнов. Молодой, умный, образованный, он в соавторстве с Михаилом Емцевым внес заметный вклад в фантастику 60–70-х годов. Они писали быстро и много, их книги выходили одна за другой. Некоторые мне запомнились: «Последнее путешествие полковника Росетта» — экзотическим толкованием высокой культуры индейцев майя; «Уравнение с Бледного Нептуна» — публицистической антифашистской заостренностью, — не стану перечислять их другие совместные работы, как и романы Парнова, написанные после того, как они с Емцевым «распарились».

(Замечу в скобках, что в те же годы выходили знаменитые повести братьев Стругацких — «Далекая Радуга», «Хищные вещи века», «Трудно быть богом» и другие, которые определили новое для советской фантастики социальное направление, утверждавшее принципы нравственности как главную ценность бытия человека. Высокая мерка была задана фантастике. С этим приходилось считаться руководителям идеологии. Но они Стругацких не любили, как и их единомышленников, включая и нас с Лукодьяновым. Очень была непростая обстановка, когда фантастику возглавил Парнов.)

Мы считали Рима (так его звали друзья) нормальным, своим человеком. Но вот он стал вроде бы заведующим советской фантастикой, и в наших отношениях возникла некоторая дистанция. Она заметно увеличилась, когда госкомиздатская надзирательница Куценко и ее подручные обрушились на роман «Ур, сын Шама». Мог бы Парнов защитить нас с Лукодьяновым от клеветы? Наверно, мог: у него была не только возможность печататься в периодике, но и серьезные связи в высоких сферах (благодаря им он, собственно, и получил «в управление» фантастику). Но осторожный Парнов промолчал. Ну как же, ввяжешься в конфликт, а тебя обвинят в чем-нибудь нехорошем, в политической близорукости, например, — и слетишь с поста. И тогда — прощайте, поездки на международные встречи писателей-фантастов (на «Еврокон») и прочие приятные путешествия, коими наш друг весьма дорожил. Он отрастил густые усы и, сидя в президиумах, научился их раздувать. Если на заседаниях совета кто-либо из писателей

резко говорил о кризисе жанра, то Парнов с начальственной строгостью заявлял, что «не позволит отпевать фантастику».

Из моего дневника:

2 марта 1982 г.

Вчера начался пленум Совета по прикл. и науч. фант, л-ре СП на тему: «Борьба против ядерной опасности и моральные проблемы в НФ-литературе». Я, как член совета, был приглашен («Ваше присутствие на пленуме необходимо»). Поехал без особой охоты, ясно сознавая, что затеяна очередная говорильня. Кроме москвичей — членов совета были приезжие — Брандис, Снегов, Бугров, Колупаев, Чиченидзе, еще кто-то. Собралось человек около 50, считая наших ребят-семинаристов. Открыл пленум сам предсовета Алим Пшемахович Кешоков, человек, далекий от фантастики так же, как горы его Кабарды от Луны. Розовощекий, самодовольный, он прочел вступительное слово, и это было абсолютное пустословие, трескучая риторика. Затем его зам по НФ Парнов, в новом костюме-тройке, раздул усы и прочитал доклад (…) вполне квалифицированный и содержательный, но — странно: ничего почти не запомнилось, кроме вступления — о премьере американского телефильма «3-я мировая война», о чем, впрочем, я уже читал в газетах, — и нескольких цифр. Цифры эти впечатляющи. В США ежегодно выходит до 1400 н-ф книг. У нас вышло в прошлом году 20. В Штатах 14 журналов НФ. Во всех западных странах они есть, даже в Китае уже целых два выходит. У нас ни одного. «Может быть, — сказал в конце доклада хитрый Парнов, — нам удастся сдвинуть этот вопрос (т. е. о журнале), основываясь на авторитете председателя совета тов. Кешокова». Я слегка обомлел, услышав это.

Затем выступали Гуревич, Снегов, который говорил об исчерпанности тем в НФ, и Аркадий Стругацкий, к-рый возразил Снегову (и верно, не темы исчерпаны, а сюжеты) и пылко говорил о том, что наши издательства в фантастике «ни черта не понимают», и лягнул «Мол. гвардию». А председательствующий А. Кулешов упрекнул Аркашу в «непарламентности» выражений и защитил любимую «Мол. гвардию», так много делающую «для ком. воспитания юношества»…

Биленкин хорошо выступил: вот цели фантастики, они значительны в нынешней идеологической борьбе; а вот средства: негде печататься, и не потому ли из фантастики уходят писатели, и это плохо, как если бы из национальной олимпийской сборной уходили лучшие игроки. Альтов уже лет 15 не пишет ф-ку; Войскунский «ушел в маринистику и, как мне говорили, написал отличный роман»; Гансовский ушел в драматургию и лишь иногда пишет н-ф рассказы; Стругацкие все больше сил и времени отдают кино; а что делать молодым? Вот — правильно. Но все равно, толку от правильных слов — никакого… Сотрясение воздуха, больше ничего — что бы мы ни говорили.

Вообще-то мне, может быть, следовало выступить, рассказать, почему я ушел из фантастики… О попытках переиздать «Экипаж „Меконга“» и об отказе Детгиза — о холодном отказе, к-рый получили мы, детгизовские авторы с 20-летним стажем («Эк. Мек.» вышел в 1962 г.)… Ну да черт с ними. Все равно ничего я не добьюсь. Жалко, конечно, уходить из жанра, в котором проработал почти четверть века… Хватит. Ухожу.

И ушел. В апреле 1981 года я закончил роман «Кронштадт» и начал его предлагать в журналы. Это оказалось очень непростым делом. Я как бы числился «по ведомству» фантастики, коей толстые журналы не занимались, и поэтому я для них был человеком с улицы. Правда, в ленинградскую «Звезду» мой роман рекомендовал Дудин (мы с ним поддерживали дружеские отношения), но там потребовали его, роман, сократить чуть ли не в два раза, а потом отказались печатать. Ничего не вышло и в «Октябре»: замредактора Вл. Жуков, как сообщила мне завотделом прозы Крючкова, прочел и сказал: «Здорово написано. Но объем!» Крючкова посоветовала отнести роман в «Знамя»: это ведь военный журнал. На прощанье сказала утешительные слова: «Он не пропадет, он патриотический и хорошо написан».

Между тем рукопись «Кронштадта» с весны 81 — го лежала в издательстве «Советский писатель». Там мне неожиданно повезло. Неспешно шла процедура рецензирования. Когда завредакцией Бархударян (он же Федор Колунцев) сказал, что рукопись отправили в Ленинград писателю Петру Капице, я приуныл: знал, что у Капицы жесткий характер, что он в войну тоже был на Балтике и поэтому судить будет пристрастно. «Он тебе наковыряет», — говорили мне друзья. А рецензия (ждать ее пришлось долго) оказалась сугубо положительная, начиналась словами: «Если бы автор издал этот роман в 40-е годы, то, видимо, был бы удостоен государственной премии». А кончалась словами: «Роман бесспорно надо включить в план и издать. Это будет заметный вклад в художественную литературу о Великой Отечественной войне». Писал Капица в рецензии, что по роману историки смогут изучать войну на Балтике… что роман «написан добротно, живым образным языком»…