Полвека любви
Шрифт:
— Малыш, тебе легче стало ходить?
— Кажется, немного легче.
— Кажется или действительно легче?
— Мне легче ходить, потому что я не хочу тебя огорчать.
— Здорово сформулировано! Молодец, малыш.
— Ты так редко меня хвалишь…
— Как же — редко? Каждый день хвалю тебя, Лидуха. Каждый день радуюсь тому, что мы вместе. А ты?
— Еще бы!
— Сегодня больше любишь?
— Всегда больше!
Мы жили вчетвером в трехкомнатной квартире. Не так уж тесно. Тем не менее нам нужно было разъехаться. Не стану входить в детали и особенности наших отношений, скажу только, что для того, чтобы их, отношения, уберечь от всякого рода шероховатостей, молодая семья должна жить отдельно.
Это легко сказать — а как
Я пошел к председателю Солнцевского горсовета (в ту пору Солнцево еще не было районом Москвы, а было городом в Видновском районе Московской области) Киселевой. По-партийному полная и строгая дама выслушала меня с каменным выражением лица. Просмотрела документы — заявление, официальную бумагу из Союза писателей, удостоверяющую мое право (как творческого работника) на дополнительную жилплощадь в 20 кв. метров.
— Ну так, — сказала она. — Вы как ветеран войны и писатель имеете право на трехкомнатную квартиру. А чем ваши дети заслужили право на отдельную квартиру?
— Чем заслужили? — Я, по правде, несколько растерялся от такой постановки вопроса. — Заслуг пока нет, но… молодая перспективная семья… И ведь речь идет о кооперативной квартире.
Киселева холодно ответила, что не может таковую предоставить без разрешения Свиридова — зампредседателя Московского облисполкома. Это был отказ. Она прекрасно знала, и я это тоже понимал, что Свиридов не даст разрешения.
Тем не менее я записался на прием к нему. Восемь лет назад я был у него однажды, когда хлопотал о своей квартире, но в памяти осталось только толстое щекастое лицо с высокомерным выражением. Разумеется, Свиридов меня и вовсе не помнил.
Он встретил меня холодно-вежливо. У него была бритая голова и все то же выражение лица. Я изложил свою просьбу, добавив, что Киселева могла бы предоставить молодой семье квартиру, только если будет его, Александра Самойловича, разрешение.
— А потом придут из нарконтроля, — сказал он, — и дадут Александру Самойловичу нагоняй.
— Но ведь речь идет о кооперативной квартире.
— Все равно, — сказал он. — Нормы жесткие.
Я попросил его принять во внимание мое право на дополнительную площадь, упомянул о том, что я ветеран войны, капитан-лейтенант запаса…
И тут произошло нечто совершенно удивительное. Свиридов улыбнулся. Да, легкая усмешка приподняла уголки его строгих губ, и он сказал:
— А я тоже капитан-лейтенант.
О! Вот это неожиданность: собрались два каплея. И конечно, разговор пошел совсем другой: где, на каком флоте, когда — ну, и все такое. Свиридов служил на Тихоокеанском флоте, был замполитом в дивизионе больших охотников, принимал участие в высадке десанта в корейский порт Сейсин в сорок пятом. Ну, а я ему коротко — о своей войне на Балтике, и, между прочим, подарил свою книгу «Море и берег», взятую «на всякий случай».
Хороший, в общем, получился разговор. И в заключение Свиридов предложил мне написать новое заявление. Мы пожали друг другу руки, и я ушел обнадеженный.
Это было в апреле 1976 года. А в июне в Солнцевский горисполком пришло письмо Свиридова: «В виде исключения разрешается семье сына писателя Войскунского Е. Л. вступление в кооператив… поставить на очередь…»
Вот я и хочу снова и снова вознести хвалу военно-морскому флоту.
Но конечно, прошло еще немало времени, года полтора, прежде чем разрешение, так сказать, материализовалось. В нашем кооперативном доме освободилась квартира — двухкомнатная малогабаритка на 2-м этаже, претендентов в доме не оказалось, и горисполком, хотя и весьма неохотно, утвердил ее предоставление нашему сыну.
Из моего дневника:
Вчера, 2-го, был у Аркадия Стругацкого, он просил приехать. Хороший дружеский разговор. А. пристрастно расспрашивал о моих лит. делах. Говорит, ему понравилась моя повесть о Гангуте (в «Море и береге») — естественным и точным воспроизводством юношеского состояния души. «Мы, — сказал он, — мы с тобой настоящие писатели. Без дураков. И это самое главное». Милый Аркаша… А что для писателя главное? Печататься, не
А эта мерзкая история перед съездом писателей! Звонок из «Комсомольской правды», просьба срочно приехать. Показывают ему письмо, адресованное съезду и центральным газетам, — дескать, мы, братья Стругацкие, писатели с мировым именем, а нас затирают, не печатают, и мы требуем, чтобы нас издавали беспрепятственно, иначе — покинем страну… И подписи. Аркадий остолбенел. Такая подлая провокация! Присмотрелся: подписи скопированы с его писем в «Мол. гвардию» (он подписывается за Бориса, не так, как сам Борис, и тут стоит подделка с его подписи)… Он написал возмущенное письмо об этой провокации и отнес к Верченко в СП. Не удовлетворившись этим, отнес письмо и в КГБ, где был принят каким-то чином, одобрившим его поступок. В общем — доказал, что он не верблюд… В нормальных условиях было бы, наверное, нетрудно найти авторов подметного письма и привлечь их к суду, добиться их осуждения за клевету. Но только не у нас… Удалось оправдаться — уже хорошо. Подонки, в сущности, абсолютно безнаказанно действуют.
Они и нам с Лукодьяновым устроили подлянку. На телевидении Люся Ермилина, редактор программы «Этот фантастический мир», готовила 20-минутную экранизацию нашего рассказа «Прощание на берегу». Уже был готов сценарий, как вдруг пришло письмо Лукодьянова из Баку: он возражает против экранизации — мол, с ним не согласовали, и вообще телевизионщики искажают литературные произведения. Ермилина показала мне письмо — это, конечно, была грубая подделка, ни подпись, ни бакинский адрес не имели даже отдаленного сходства с настоящими. Не писал Лукодьянов никакого письма.
Я писал тогда, 18 мая 1982 года, в дневнике:
Я спросил, кто из писателей-фантастов мог знать о готовящейся экранизации. Она говорит: мог знать Булычев. Ну, это, конечно, отпадает: Булычев не стал бы писать подделок. А вот Пухов, которого назвала Люся, этот мог бы. Это мальчик из медведевского окружения. Они, медведевцы, горазды на провокации…
Какая подлая, какая дьявольски активная группа мельтешит около фантастики. И не только фантастики…
В конце апреля (как говорят, в день рождения Гитлера) в Москве, в р-не М. Лермонтовская, прошла демонстрация молодых фашистов. Колонна вышла из Орликова переулка, направляясь к площади у высотного здания. На них были нарукавные повязки со свастикой. Несли лозунги: «Россия для русских», «Наш лозунг — антисемитизм». По одним слухам, милиция разогнала их. По другим — фашисты прошли беспрепятственно…
Так-то… Сами идеологи фашистского движения сидят в правительственных и ведомственных кабинетах, в редакционных комнатах. Им достаточно кинуть клич — и вот фашистская низовая сволочь на улице. Это был пока только первый парад. Дескать, вот мы. Знайте, что мы есть. Они что же — рассчитали момент, когда власть, по их мнению, выпадает из дряхлеющих рук? На кого они рассчитывают? Их главного покровителя нет в живых, в январе сыграл в ящик. Но конечно, остались другие покровители, которые знают, как надо действовать…
«Главный покровитель»…
Память мгновенно переносит меня в январь 1982-го. Мы с Лидой в доме творчества Переделкино. Здорово мело в том январе. Я сидел за машинкой, делал журнальный вариант уже написанного романа «Кронштадт». Мы общались с хорошими людьми. У Тарковских встретили старый Новый год — мило, весело, Арсений Александрович был, что называется, в ударе. Навестили, как обычно, Тамару Владимировну Иванову.
И отдыхал в ту зиму в Переделкине писатель из Тбилиси Родам Чиченидзе. Мы с ним были знакомы по выездным заседаниям Совета по научно-фантастической и приключенческой литературе СП СССР в Ереване и Тбилиси. Такой светлоглазый улыбчивый грузин, тоже бывший моряк, большой любитель прекрасного пола.