Полвека любви
Шрифт:
Тем временем в кормовых надстройках барж идет будничная жизнь. Пожилая китаянка, пока ее муж и сыновья принимают груз в чрево баржи, стирает в тазу и развешивает белье на мостике. Девочка вытащила из аквариума рыбу и села ее потрошить. На соседней барже у двери надстройки старуха в черном ест палочками рис из чашки, а перед ней сидит, дожидаясь кормежки, бело-рыжая собака и ходит бесхвостая кошка.
Плывет лодка, в корме стоит босая девочка лет пятнадцати в фиолетовых штанах и белой кофте, ловко орудует рулевым веслом. В носу лодки гребет малым веслом ее сестра, что ли, козявка лет десяти. В середине сидит мама с пучком черных волос на макушке — визгливо кричит, видимо предлагая какой-то товар людям на баржах. С одной из барж ей помахали. Девочки мигом подгребают, мама из бачка у своих ног вынимает сачком две серебристые рыбины и передает на баржу. Оттуда ей протягивают деньги. Девочки гонят лодку дальше — так они, наверное, обходят рейд, пока не продадут всю рыбу.
Гонконгские докеры так и живут семьями на своих баржах. Здесь рождаются, подрастают, выгружают грузы, женятся, обзаводятся детьми, умирают. Из поколения в поколение — жизнь на воде.
Улицы Гонконга — ущелья меж небоскребов — поражают пестротой. Огромные рекламные щиты с красными иероглифами, ярко раскрашенные двухэтажные (как в Лондоне) омнибусы, роскошные витрины магазинов. Куинс-роуд, Веллингтон-стрит — на каждом шагу закусочные, кофейни. Аквариум с рыбами странного вида, в любую ткни пальцем — тебе ее мигом почистят, приготовят. Уличные жаровни, на противнях шипит и пузырится какая-то еда.
Уставшие, потратившие свои немногие гонконгские доллары, уже без всякой цели бредем по Де Во-роуд в сторону, противоположную торговому центру. Здесь, на Нижней и на Верхней Альберт-роуд красиво. Никаких небоскребов и омнибусов, никакой толпы: здесь правительственные учреждения, особняки в садах, пальмы. В бамбуковой рощице толстый важный китаец прогуливает двух белых красноглазых псов. Летают попугаи с пышным головным убором. Спускаемся по крутой лестнице. Вечереет. Зажигают зазывные огни ночные клубы…
Не забыть бы нищую пожилую китаянку, лежащую с презрительной миной на желтом лице на ступенях какого-то билдинга, неподалеку от витрины с высокомерным «роллс-ройсом».
Давно утвердился в литературе тип боцмана: жесткое обветренное лицо, громоподобный голос, валкая походка, скверный характер (недаром на Морфлоте боцманов называют драконами). Что тут поделаешь: боцман — хозяин верхней палубы, с ее брашпилем, лебедками, кранами, ему приходится жестко требовать порядка на ней, и голос от этого вполне может приобрести металлические раскаты. Часто ему нужно перекричать вой ветра, рев шторма, лязг работающих механизмов.
Анатолий Таран не вполне подходит под боцманский стереотип. Голос у него не такой уж громоподобный, походка скорее прямая, чем валкая. Лицо, конечно, жесткое, обветренное, глаза с красноватыми белками. Солнце тропиков подсушило его поджарую фигуру, а под этим солнцем Анатолий Николаевич плавает уже 32 года.
Родился Таран в Одессе в 1927 году. В 1944-м, после освобождения города, поступил в мореходную школу, спустя год окончил ее и пошел матросом на пароход «Курск». Рейсы были в Румынию и Болгарию, возили какое-то оборудование, зерно, фруктовые концентраты. Судно было старое, чудом уцелевшее под бомбами.
Война оставила на Черном море тысячи плавающих мин, и каждый рейс приравнивался к боевому походу. В штате судна состояли три военных моряка. Когда их отозвали, они перед уходом обучили Тарана и еще двух матросов стрелять из «эрликона», и те долго еще с мальчишеским азартом расстреливали плавающие мины.
Возили и немецких военнопленных. Среди них однажды выявили офицера-хирурга и попросили его сделать операцию судовому псу Рыжему, любимцу команды. Этот Рыжий был обстрелянный, всю войну «провоевал» на «Курске» и бегал с осколком от снаряда в легком — дышал со свистом. Немец-хирург извлек осколок. На радостях матросы угостили его. Выпив, немец расчувствовался и, между прочим, показал ребятам фотографию своей русской жены (так сказал Таран, но, конечно, не женой она была, а подругой). И вдруг судовой плотник Руденко узнал на этой карточке… свою жену. Еще шла тогда война, начало 1945-го, плотник еще не разыскал жену, бывшую в оккупации, — и вот нашел таким странным и страшным образом. Спустя три дня затосковавший Руденко повесился у себя в плотницкой…
В 1947-м Таран начал плавать на дальних загранлиниях. Перегоняли из германского порта Висмар в Одессу трофейное судно, полученное в счет репараций. Перед отплытием мотористы обнаружили в одном из цилиндров подложенную кувалду. Пришлось отложить отход и тщательно осмотреть всю машину. Ладно, вышли в Северное море. Вдруг стала поступать вода в трюм под декой, на которой стоит машина. Насосы не успевали откачивать, вода прибывала — пароход тонул, впору посылать в эфир SOS. Но один упрямый моторист все нырял, нырял в затопленном трюме, шарил по магистралям и вдруг нащупал патрубок, забитый ветошью. Быстро расчистил — теперь вода пошла на убыль, откачали ее.
Долго плавал Таран на сухогрузе «Вторая пятилетка», там и стал боцманом. Однажды шли с грузом джута из Индии, и где-то в Аравийском море сломались зубья на ведущей шестерне в редукторе главного двигателя. Теперь идти вперед могли с пустяковой скоростью три узла, а реверсы были и вовсе невозможны. Тогда-то ему, Тарану, и еще одному матросу пришла в голову мысль: паруса! Их подняли на смех: какие паруса на теплоходе, откуда их взять, как поднять — придумают тоже, фантазеры. Но насмешки не охладили пыла «фантазеров». Из брезентов, покрывавших лючины трюмов, они сшили два огромных паруса, закрепили на двух грузовых стрелах, прошнуровали, концы завели к фальшбортам. Развернули паруса бабочкой — и они приняли попутный норд-ост. Несколько неуклюже, но довольно ходко пошла «Вторая пятилетка», изумляя своим видом встречные суда.
Было дело: Таран женился на девушке, с которой долго встречался, и загулял крепко, опоздал в рейс. Инспектор-кадровик осерчал, закрыл ему визу на полгода, назначил плотником на каботажное судно. «Полгода», как водится, растянулись надолго — шесть лет утюжил Таран осточертевшую линию Одесса — Батуми — Одесса.
Наконец вырвался снова в загранку — более десятка лет проплавал на сухогрузе «Измаил». Шли однажды в Александрию со спецгрузом. Набирал силу шторм. Боцман Таран проверял на корме, надежно ли закреплены фермы портального крана. Вдруг его накрыло волной, понесло между лебедками, с силой ударило о высокий комингс трюма. Мучительно хромая, хватаясь за что попало, добрался Таран до надстройки. Судовой врач озабоченно покачал головой, осматривая его правую ногу: была она черная от лодыжки до колена. Не пришлось бы оттяпать… Туго наложив шину, велел лежать. Но лежать Таран не захотел, у него были свои соображения: чтоб не потерять ногу, надо ее расхаживать. Это, наверное, и помогло.
А в Александрии — надо же, получил новый удар. При выгрузке выбрасывали доски, пускали их юзом, и одной доской ударило Тарана по ноге, на этот раз по левой. Как только не стал он в том рейсе инвалидом? Не стал, однако. Очень не хотелось расставаться с морем — вот в чем дело…
После «Измаила» поехал Таран в югославский порт Риека принимать новое судно «Аркадий Гайдар». А спустя несколько лет вместе с другими гайдаровцами перешел на «Капитана Льва Соловьева». В июне 1976 года приказом министра Анатолию Николаевичу Тарану было присвоено звание «Лучший боцман Министерства морского флота».