Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
И все-таки имамы раздражали халифов. Ведь имам был живой связью с Пророком. Его почитали верующие люди, тихо размышлявшие над Священным Писанием и творившие дела милосердия. Какой контраст с халифом, чей палач служил постоянным и мрачным напоминанием о насилии империи! Так где же подлинный мусульманский вождь? Имамы воплощали сакральное начало, которому нет возможности безопасно и открыто существовать в мире, где господствуют насилие и несправедливость. И почти все они пали от руки халифов. Когда во второй половине IX в. двенадцатый имам таинственным образом исчез из тюрьмы, стали говорить, что Бог сотворил чудо и сокрыл его, но однажды он вернется и установит эпоху справедливости. Но и будучи сокрытым, он остается подлинным вождем уммы, и всякая иная власть в ней нелегитимна. Парадоксальным образом освобожденный от уз пространства и времени, сокрытый имам стал даже более живым для шиитов. Этот миф отражает трагическую невозможность осуществления подлинно справедливой политики в бесчестном и жестоком мире. В годовщину мученической смерти имама Хусейна (10-й день месяца мухаррама) шииты публично оплакивают его убийство, идут по улицам, рыдают и бьют себя в грудь. Во многом это демонстрирует их неувядающую оппозицию тому развращению, которым полна обычная мусульманская жизнь.
Однако не все шииты согласились со священным секуляризмом Джафара. Исмаилиты, которые полагали, что имамат закончился на Исмаиле, седьмом имаме, остались при убеждении, что благочестие должно поддерживаться военным джихадом во имя общественной справедливости. В Х в., когда режим Аббасидов стал клониться к упадку, один исмаилитский вождь основал Фатимидский халифат в Северной Африке. Впоследствии Фатимиды подчинили
В Х в. мусульманская империя начала распадаться. Воспользовавшись слабостью Фатимидов, византийцы завоевали Антиохию и важные области Киликии, а в пределах дар аль-ислам тюркские военачальники основали почти независимые государства, хотя и продолжали называть халифа высшим вождем. В 945 г. династия Буидов (Бувейхидов) даже захватила Багдад. Халиф сохранил свой двор, но область стала одной из провинций буидского государства. Однако с исламом было далеко не покончено. Между Кораном и автократической монархией всегда существовало противоречие, и новое устройство с независимыми правителями, символически связанными верностью халифу, оказалось более созвучным исламу, пусть и недостаточно эффективным в политическом смысле. В итоге мусульманская религиозная мысль станет меньше зависеть от текущих событий, а политический уклон обретет лишь в новое время, когда умма столкнется с новой имперской угрозой.
926
Название «Фатимиды» связано с тем, что исмаилиты, подобно всем шиитам, почитали Фатиму, дочь Пророка, жену Али и мать Хусейна
Турки-сельджуки из Центральной Азии придали этому новому порядку наиболее полное выражение. Они признавали власть халифа, но при блестящем персидском визире Низам-аль-Мульке (1063–1092 гг.) создали империю, доходившую до Йемена на юге, Амударьи на востоке и Сирии на западе. Сельджуки нравились не всем. Часть радикальных исмаилитов удалилась в горные цитадели нынешнего Ливана и стала готовиться к джихаду, чтобы смести сельджуков и установить шиитский режим. Время от времени они предпринимали отсюда самоубийственные вылазки, убивая того или иного члена сельджукского истеблишмента и жертвуя ради этого собой. Враги называли их ассасинами, то есть «употребляющими гашиш»: считалось, что они используют гашиш для достижения мистического транса {927} . (Кстати, английское слово assassin, «убийца», пошло именно отсюда.) Однако большинство мусульман легко подстроились под сельджуков. Ведь это не была централизованная империя; эмиры, правившие областями, оставались практически автономными и тесно сотрудничали с улема, которые придавали разрозненным военным режимам идеологическое единство. Чтобы повысить образовательные стандарты, они создали первые медресе, а Низам-аль-Мульк распространил эти школы по всей империи, тем самым усилив улема и сплотив разбросанные провинции. Эмиры приходили и уходили, а суды шариата оставались стабильной властью в каждом регионе. Более того, суфийские мистики и харизматичные улема исходили Сельджукскую империю вдоль и поперек, внушая мусульманам сильное чувство принадлежности к международному сообществу.
927
Bernard Lewis, The Assassins (London, 1967); Edwin Burman, The Assassins: Holy Killers of Islam (London, 1987)
Однако к концу XI в. Сельджукская империя также стала клониться к упадку. Сказалась обычная проблема военной олигархии: эмиры воевали друг с другом за территорию. Увлекшись междоусобицей, они забыли о границе и не остановили приток скотоводов из степей, которые вели стада в плодородные населенные земли, управлявшиеся теперь представителями их собственного народа. Большие группы тюркских скотоводов неуклонно продвигались на запад, останавливаясь на лучших пастбищах и изгоняя местное население. Наконец, они достигли византийских границ в армянском высокогорье. В 1071 г. сельджукский вождь Алп-Арслан разбил византийскую армию в битве при Манцикерте в Армении. Византийцы ретировались, а турки-кочевники перешли неохраняемую границу и стали осваивать византийскую Анатолию. В этих тяжелых условиях византийский император воззвал о помощи к христианам Запада.
Глава 8
Крестовые походы и джихад
Папа Григорий VII (понтификат 1073–1085 гг.) отнюдь не обрадовался, узнав, что орды тюркских скотоводов вторглись в византийские земли. В 1074 г. он разослал серию посланий, призывая христиан «освободить» анатолийских братьев. Он хотел даже лично возглавлять войско, которое избавит греческих христиан от тюркской угрозы, а священный город Иерусалим – от сарацинов {928} . Европейские источники того времени изобилуют упоминаниями о либертас (свобода) и либерации (освобождение). (Рыцари недавно «освободили» от мусульманских завоевателей Сицилию и начали Реконкисту на Пиренеях! {929} ). В будущем западная имперская агрессия часто будет прикрываться риторикой свободы. Однако в средневековой Европе у понятия «либертас» были иные коннотации. Когда в западных провинциях рухнула римская власть, место римской сенаторской аристократии заняли епископы. Они заполнили политический вакуум, образовавшийся после ухода имперских чиновников {930} . Таким образом, римские клирики восприняли старый аристократический идеал свободы-либертас, почти не имеющий отношения к действительной свободе; он подразумевал привилегированное положение верхов, без которого общество скатилось бы в варварство {931} . Как преемник святого Петра, папа Григорий VII был убежден в своем праве владычествовать над христианским миром. И отчасти его крестовый поход был призван заново утвердить папскую либертас в восточной империи, которая не признавала примата римского епископа.
928
H. E. J. Cowdrey, ‘Pope Gregory VII’s “Crusading” Plans of 1074’, in B. Z. Kedar, H. E. Mayer and R. C. Smail, eds, Outremer (Jerusalem, 1982)
929
Jonathan Riley-Smith, The First Crusade and the Idea of Crusading (London, 1986), pp. 17–22
930
Joseph R. Strager, ‘Feudalism in Western Europe’, in Rushton Coulborn, ed., Feudalism in History (Hamden, Conn., 1965), p. 21; Michael Gaddis, There is No Crime for Those Who Have Christ: Religious Violence in the Christian Roman Empire (Berkeley, Los Angeles and London, 2005), pp. 334–35; John Keegan, A History of Warfare (London, 1993), pp. 283, 289
931
Peter Brown, The World of Late Antiquity, AD 150–750 (London, 1989), p. 134
Во все годы своего понтификата Григорий VII пытался установить либертас Церкви в противовес власти мирских владык. Успехом эти старания не увенчались, из-за чего и намеченный крестовый поход не сложился. В своих попытках освободить клириков из-под контроля мирян папа потерпел бесславное поражение от Генриха IV, императора Священной Римской империи. Восемь лет понтифик и император боролись за власть, пытаясь сместить друг друга. В 1084 г., когда Григорий снова пригрозил ему отлучением, Генрих IV попросту ввел войска в Италию и возвел на престол в Латеранском дворце антипапу. Однако папы могли винить только самих себя, ведь они же и создали империю Запада. Веками византийцы сохраняли форпост в Равенне (Италия) для защиты Рима от варваров. Однако к VIII в. лангобарды настолько разнуздались в северной Италии, что папе понадобился сильный светский защитник. И в 753 г. папа Стефан II предпринял героическое путешествие через Альпы – в середине зимы! – в старую
Германские племена, выкроившие себе царства в старых римских провинциях, исповедовали христианство и с почтением относились к ветхозаветным царям-воителям, но их воинский этос был все еще пронизан древними арийскими идеалами: геройство, слава и трофеи. Все эти элементы теснейшим образом переплетались в их войнах. Каролингские войны считались священными и продиктованными волей свыше, а свою династию Каролинги называли Новым Израилем {932} . Но хотя религиозная составляющая в их военных кампаниях имелась, о материальной стороне тоже не забывали. В 732 г. Карл Мартелл (ум. 741 г.) нанес поражение мусульманскому войску недалеко от Тура, а после победы отправился грабить христианские общины в южной Франции – ничуть не менее тщательно, чем это сделали бы мусульмане {933} . В ходе многочисленных итальянских войн по защите папы его сын Пипин заставил лангобардов отказаться от трети своих сокровищ; и это богатство позволило его клирикам выстроить подлинно католический римский анклав к северу от Альп.
932
J. M. Wallace-Hadrill, The Frankish Church (Oxford, 1983), pp. 187, 245
933
Peter Brown, The Rise of Western Christendom: Triumph and Diversity, AD 200–1000 (Oxford and Malden, Mass., 1996), pp. 254–57
Карл Великий, который правил с 768 по 814 г., показал возможности столь внушительных ресурсов в руках короля {934} . К 785 г. он покорил северную Италию и всю Галлию; в 792 г. проник в Центральную Европу и напал на Аварский каганат (запад современной Венгрии), захватив большую добычу. Эти кампании считались священными войнами против язычников, но франкам они запомнились и по более приземленным причинам. «Вся аварская знать сгинула в битве, и вся их слава исчезла. Все их богатство и все сокровище, копившееся многие годы, рассеяно», – с удовлетворением сообщал Эйнхард, биограф Карла Великого. «Память человеческая не в силах вспомнить ни одну войну франков, в которой они настолько обогатились бы, а их материальная собственность настолько возросла бы» {935} . Стало быть, не скажешь, что захватнические войны диктовались единственно религиозным пылом. Колоссальную роль играла экономическая выгода: захватить побольше пахотной земли. Епископские престолы на оккупированных территориях стали орудием колониального контроля {936} , а массовые крещения завоеванных народов были действием не только духовным, но и политическим {937} .
934
Ibid., pp. 276–302
935
Einard, ‘Life of Charlemagne’, in Lewis Thorpe, trans., Two Lives of Charlemagne (Harmondsworth, UK, 1969), p. 67
936
Karl F. Morrison, Tradition and Authority in the Western Church, 300–1140 (Princeton, 1969), p. 378
937
Rosamund McKitterick, The Frankish Kingdoms under the Carolingians, 751–987 (London and New York, 1983), p. 62
Впрочем, религиозный элемент оставался значимым. На Рождество 800 г. в базилике святого Петра папа Лев. III короновал Карла Великого как императора Священной Римской империи. Собравшиеся славили нового «Августа», и Лев. даже простерся ниц у его ног. Папы и епископы Италии давно уверились, что Римская империя нужна для защиты свободы Католической церкви {938} . После падения империи они знали, что Церкви не выжить без короля и его воинов. Поэтому между 750 и 1050 гг. король был сакральной фигурой и стоял на вершине социальной пирамиды. «Господь наш Иисус Христос поставил тебя владыкой христианского народа, в силе большей, чем у папы или императора Константинопольского, – писал Карлу Великому Алкуин, британский монах и придворный советник. – От тебя одного зависит вся безопасность церквей Христовых» {939} . В письме Льву Карл Великий объявил, что на нем как на императоре лежит миссия «повсюду защищать церковь Христову» {940} .
938
Brown, World of Late Antiquity, pp. 134–35
939
Алкуин, Письмо 174; см.: R. W. Southern, Western Society and the Church in the Middle Ages (Harmondsworth, UK, 1970), p. 32
940
Строго говоря, это письмо написал за него Алкуин. См.: Алкуин, Письмо 93; Wallace-Hadrill, Frankish Church, p. 186
Нестабильность и хаос в Европе после падения Римской империи породили тоску по осязаемой близости вечно неизменного неба. Отсюда и популярность святых реликвий, которая обеспечивала физическую связь с мучениками, ныне пребывающими с Богом. Даже могущественный Карл Великий ощущал себя уязвимым в жестоком и нестабильном мире: в его трон в Аахене были вмонтированы реликвии, а великие монастыри Фульды, Санкт-Галлена (святого Галла) и Рейхенау на границах его империи, оплоты молитвы и святости, славились своими собраниями реликвий {941} . Вообще европейские монахи сильно отличались от своих египетских и сирийских собратьев. Они происходили не из крестьян, а из знати, и жили не в пустынях и пещерах, а в имениях, обрабатываемых крепостными, которые принадлежали монастырю {942} . Большинство монахов жили по уставу святого Бенедикта, написанному в VI в., когда казалось, что гражданское общество вот-вот скатится в тартарары. В жестоком и неопределенном мире Бенедикт создавал общины, которые отличались послушанием, стабильностью и religio, а это слово означает и благоговение, и связь. Устав формировал дисциплину, подобную дисциплине римского солдата: поведение в нем было прописано таким образом, чтобы у человека преобразились эмоции и желания, сформировался смиренный дух, принципиально отличающийся от гордыни и воинственности рыцаря {943} . И монашеская дисциплина была направлена не против физического врага, а против внутренних страстей, незримой силы зла. Каролинги знали, что своими успехами в битве обязаны высоко дисциплинированным войскам. Поэтому они ценили бенедиктинские общины, а в IX–X вв. поддержка устава стала одной из главных особенностей управления в Европе {944} .
941
Brown, Rise of Western Christendom, p. 281
942
Talal Asad, ‘On Discipline and Humility in Medieval Christian Monasticism’, in Genealogies of Religion: Discipline and Reasons of Power in Christianity and Islam (Baltimore and London, 1993), p. 148
943
Ibid., pp. 130–34
944
Southern, Western Society and the Church, pp. 217–24