Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Да, воистину война есть «психоз, порожденный… неумением прозревать взаимоотношения» {987} . Первый крестовый поход был особенно психотичным: творилось форменное безумие. На протяжении трех лет крестоносцы не имели нормальных отношений с окружающим миром, а долгий страх и недоедание сделали их не вполне адекватными. К тому же они воевали с врагом, который и в культурном, и в этническом плане совершенно отличался от них, а как мы знаем по событиям наших дней, это часто снимает обычные барьеры. В итоге, когда они ворвались в Иерусалим, то за три дня перебили около 30 000 человек {988} . Автор «Деяний франков» одобрительно замечает, что крестоносцы убивали всех сарацин и турок: и мужчин, и женщин {989} . Кровь лилась рекой. Евреев загнали в синагогу и предали мечу. Жестокий конец ждал 10 000 мусульман, искавших убежище в Харам аль-Шарифе. Прованский хронист Раймунд Ажильский пишет: «На улицах и площадях города можно было видеть кучи голов, рук и ног… передвигались на конях в крови, доходившей до колен всадника и до уздечки коней. По справедливому Божьему правосудию то самое место истекало кровью тех, чьи богохульства оно же столь долго переносило» {990} . Трупов было так много, что крестоносцы не знали, куда их девать. Когда пять месяцев спустя Фульхерий Шартрский прибыл в Иерусалим праздновать Рождество, его потрясло зловоние от гниющих трупов, все еще лежавших без погребения в полях и городских канавах {991} .
987
John Fowles, The Magus, revised edition (London, 1997), p. 413. [Перевод
988
Mastnak, Crusading Peace, p. 66
989
Deeds of the Franks, p. 91
990
Раймунд Ажильский, История франков, которые взяли Иерусалим; см.: August C. Krey, ed. and trans., The First Crusade: The Accounts of Eyewitnesses and Participants (Princeton, NJ, and London, 1921), p. 266. [Перевод М. Заборова. Здесь и далее цит. по: Заборов М. История крестовых походов в документах и материалах. – М.: Высшая школа, 1977. – Прим. пер.]
991
Fulcher, History of the Expedition, p. 102
Пресытившись убийствами, крестоносцы пошли в храм Воскресения петь гимны, и слезы радости текли по их щекам. Подле Гроба Господня отслужили пасхальную обедню. Раймунд ликовал: «День этот прославлен навсегда, ибо это день погибели язычества и утверждения христианства»; по его словам, этот день знаменует оправдание всего христианства, унижение язычества и обновление веры {992} . Вот еще один пример безумного отрыва от реальности: они стояли у гробницы Человека, павшего жертвой людской жестокости, но собственные зверства их не смущали. Экстаз битвы, усиленный годами страха, голода и изоляции, смешался с религиозной мифологией и создал иллюзию глубочайшей правоты. Однако победитель всегда прав, и вскоре уже хронисты славили завоевание Иерусалима как поворотный момент истории. Роберт Монах даже заявил, что по важности этот день уступает лишь сотворению мира и распятию Иисуса {993} . А мусульман на Западе стали воспринимать как «племя низкое и гнусное», «презренное, выродившееся и порабощенное бесами», «полностью чуждое Богу» и «пригодное только для истребления» {994} .
992
Раймунд Ажильский, История франков; см.: Krey, ed., First Crusade, p. 266
993
Robert the Monk, Historia Iherosolimitana (Paris, 1846), RHC, 3, p. 741
994
Fulcher, History of the Expedition, pp. 66–67; Robert the Monk, Historia, p. 725; Riley-Smith, First Crusade, p. 143
Эта священная война и идеология, вдохновившая ее, знаменовала полное отрицание пацифистского течения в христианстве. Она была также первой имперской агрессией христианского Запада, который после столетий застоя вновь заявил о себе на международной арене. Крестоносцы основали пять государств: в Иерусалиме, Антиохии, Галилее, Эдессе и Триполи. Эти государства нуждались в постоянной армии, и Церковь довершила освящение войны, вручив меч монахам. Отныне дороги патрулировали госпитальеры (орден святого Иоанна, первоначально призванный заботиться о нищих и больных паломниках) и тамплиеры, обосновавшиеся в мечети Аль-Акса. Они давали обеты бедности, целомудрия и послушания и были значительно дисциплинированнее обычных рыцарей. И они стали первыми профессиональными военными на Западе со времен римских легионов {995} . Святой Бернард, настоятель нового цистерцианского монастыря в Клерво, скептически относился к обычным рыцарям, которые – с их красивыми одеждами, уздечками в бриллиантах и изящными руками – были движимы единственно «иррациональным гневом и жаждой пустой славы, или вожделели земных благ» {996} . Тамплиеры же сочетали кротость монахов с военной силой и хотели лишь убивать врагов Христа. По мнению Бернарда, христианин должен ликовать, видя «язычников» «рассеянными» и «обращенными в бегство» {997} . Идеология этих первых западных колоний была насквозь пронизана религией. И хотя впоследствии западный империализм вдохновлялся более секулярной идеологией, он зачастую был не чужд безжалостности и агрессивного фанатизма крестовых походов.
995
Keegan, History of Warfare, p. 295
996
Бернард Клервосский, Похвала новому рыцарству, 2.3; 2,1; см.: M. Conrad Greenia, RHC, trans., In Praise of the New Knighthood: A Treatise on the Knights Templar and the Holy Places of Jerusalem (Collegeville, Minn., 2008)
997
Ibid., 3, 5
Мусульман потрясла лютость крестоносцев. Уже на подходе к Иерусалиму франки приобрели худую славу. Ходили слухи, что в Антиохии они убили более сотни тысяч человек, а во время осады рыскали голодными по селам, дав зарок пожрать плоть первого встречного сарацина {998} . Однако иерусалимская резня была невиданной. Мусульмане уже три столетия воевали с местными царствами, но в этих войнах всегда соблюдались определенные рамки {999} . А франки, как сообщали в ужасе мусульманские источники, не щадили ни стариков, ни женщин, ни больных, ни даже благочестивых улема, которые «оставили родину, чтобы жить в набожном уединении на святом месте» {1000} .
998
Amin Maalouf, The Crusades through Arab Eyes, trans. Jon Rothschild (London, 1984), pp. 38–39. Конечно, цифры, которые приводит Ибн аль-Асир, завышены. На тот момент численность жителей этого города не превышала 10 000 человек
999
Michael Bonner, Jihad in Islamic History (Princeton and Oxford, 2006), pp. 137–38
1000
Ибн аль-Асир, Полный свод истории, X. 92; см.: Francesco Gabrieli, ed., Arab Historians of the Crusades, trans. E. J. Costello (London, Melbourne and Henley, 1978)
Невзирая на всю эту жуть, почти полвека мусульмане не начинали серьезных контрнаступлений, приняв крестоносцев как часть политического ландшафта региона. Княжества крестоносцев вписывались в сельджукскую модель маленьких независимых государств, и в ходе взаимных разборок эмиры даже заключали союзы с франкскими правителями {1001} . Для турецких военачальников идеалы классического джихада были мертвы, и когда явились крестоносцы, никакие «добровольцы» не встали на защиту
1001
Carole Hillenbrand, The Crusades: Islamic Perspectives (Edinburgh, 1999), pp. 75–81 (Хильдебранд К. Крестовые походы. Взгляд с Востока. – СПб.: Диля, 2008.)
Однако некоторые воинственные улема, в отличие от эмиров, не махнули рукой на джихад. Сразу после завоевания Иерусалима Абу Саид аль-Харави, кади (судья) Дамаска, возглавил депутацию мусульманских беженцев в мечеть халифа в Багдаде и умолял объявить захватчикам джихад. Своими жуткими историями беженцы довели собравшихся до слез, но у халифа не было сил предпринять военные действия {1002} . В 1105 г. сирийский юрист аль-Сулами написал трактат, доказывая, что джихад против франков относится к разряду фард айн, то есть к числу индивидуальных обязанностей местных эмиров: коль скоро халиф не в состоянии принять меры, пусть они возьмут на себя инициативу и выгонят захватчиков из дар аль-ислам. Но и он настаивал: военный поход не возымеет успеха, если ему не будет предшествовать «великий джихад» – изменение умов и сердец, битва с собственным страхом и собственной апатией {1003} .
1002
Maalouf, Crusades through Arab Eyes, pp. 2–3
1003
Bonner, Jihad in Islamic History, pp. 139–40; Emanuel Sivan, ‘Gen`ese de contre-croisade: une trait'e damasquine de d'ebut du XIIe si`ecle’, Journal Asiatique, 254 (1966)
И все же реакция была вялой. Мусульмане не были маниакально запрограммированы на священную войну и воевать не хотели. Их занимали новые формы духовности. В частности, некоторые суфийские мистики нашли ценность в других религиозных традициях. Ибн аль-Араби (1165–1240), образованный и очень авторитетный мыслитель, говорил, что человек Божий одинаково хорошо чувствует себя и в синагоге, и в мечети, и в храме, и в церкви, ибо всюду в них открывается Бог:
И сердце мое принимает любое обличье –То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;То келья монаха, то древних кочевий просторы;То суры Корана, то свитки священные Торы.Я верю в любовь. О великой любви караваны,Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна.Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры.Любовь – моя сущность, и только любовь – моя вера {1004} .1004
R. A. Nicholson, The Mystics of Islam (London, 1963 ed.), p. 105. [Перевод З. Миркиной. Цит. по: Фильштинский И. М. Арабская поэзия средних веков. – М.: Художественная литература, 1975. – Прим. пер.]
В XII–XIII вв., в период крестовых походов, суфизм перестал быть маргинальным течением и во многих регионах мусульманского мира завладел сердцами большинства. Конечно, на высокий мистический опыт были способны лишь немногие. Однако суфийские упражнения с концентрацией, включающие музыку и танцы, помогали людям преодолевать примитивные представления о Боге и шовинистическое отношение к другим традициям.
Однако некоторым улема и аскетам франки были как кость в горле. В 1111 г. алеппский кади Ибн аль-Хашав отправился с делегацией суфиев, имамов и купцов в Багдад. Там они ворвались в мечеть халифа и разбили кафедру, надеясь, что хоть это его встряхнет, – но безуспешно {1005} . В 1119 г. мардинские и дамасские войска столь воодушевились проповедями этого кади, что «плакали от чувств и восхищения» и даже одержали первую победу над франками: разгромили Рожера, регента Антиохийского княжества {1006} . Однако серьезных выступлений против крестоносцев не было до 1144 г., когда мосульскому эмиру Занги посчастливилось захватить Эдессу во время кампании в Сирии. Эмира вовсе не интересовали франки, и, к своему изумлению, он в одночасье стал героем. Халиф объявил его «столпом религии» и «краеугольным камнем ислама», хотя благочестием Занги не отличался {1007} . Тюркские хронисты осуждали его «грубость, агрессию и высокомерие, которые несли смерть и врагам, и мирным жителям». В 1146 г. Занги был зарезан слугой во время пьяного сна {1008} .
1005
Ибн аль-Каланиси, История Дамаска, 173; см.: Gabrieli, ed., Arab Historians of the Crusades
1006
Камаль ад-Дин, Сливки истории Алеппо, II, 187–90; см.: Gabrieli, ed., Arab Historians of the Crusades.
1007
Maalouf, Crusades through Arab Eyes, p. 147
1008
Hillenbrand, Crusades, p. 113
Эмиров, да и то не всех, встряхнуло лишь зрелище огромной армии, явившейся из Европы возвращать Эдессу (второй крестовый поход, 1148 г.). Хотя этот поход закончился ошеломительным крахом для христиан, местные жители все больше видели во франках реальную опасность. Мусульманский ответ возглавил Нур ад-Дин, сын Занги (1146–1174 гг.). Но он послушался совета «боевых ученых» и сначала занялся большим джихадом. А именно, вернулся к духу уммы Пророка, вел скромную жизнь, зачастую проводил всю ночь в молитве и учредил «дома правосудия», где помощь могла быть оказана человеку любой веры и любого статуса. Он укреплял города, строил медресе и суфийские обители, поддерживал улема {1009} . Между тем население в массе своей настолько не испытывало желания вести джихад, что возрождать подобные настроения было непросто. Нур ад-Дин распространял сборники хадисов с хвалой Иерусалиму и заказал сооружение прекрасной кафедры, которую собирался установить в мечети аль-Акса, когда мусульмане вернут святой город. Однако на всем протяжении своего 22-летнего владычества он так и не напал на франков напрямую.
1009
Здесь и далее факты изложены по: Ибн аль-Асир, Полный свод истории, XI, 264–67; см.: Gabrieli, Arab Historians of the Crusades
Его основным военным достижением было завоевание фатимидского Египта. Его курдский наместник в Египте Юсуф ибн Айюб, больше известный под своим прозвищем Салах ад-Дин («защитник веры»), впоследствии отвоевал и Иерусалим. Однако Саладину пришлось затратить первые 10 лет правления на борьбу с другими эмирами, чтобы сплотить империю Нур ад-Дина. В ходе этой борьбы он неоднократно заключал союзы с франками. И поначалу он также сосредоточился на большом джихаде, причем стал весьма популярным в народе благодаря состраданию, скромности и обаянию. Тем не менее, как объясняет его биограф, душа влекла его к джихаду военному: