Поля крови. Религия и история насилия

Армстронг Карен

В своем первом сочинении о крестьянских войнах Лютер пытался быть объективным, обличив «обманы» и «разбой» знати {1111} . Однако он считал, что крестьяне зря смешали религию с политикой. Мол, уж раз выпало на долю страдать, пусть и страдают – по Евангелию, подставляют другую щеку, мирясь с потерей жизни и имущества {1112} . Крестьяне дерзновенно утверждали, что Христос сделал всех людей свободными. И это мнение перекликается с новозаветным учением. Однако на Лютера оно не произвело впечатления. Он писал: «Мирское царство не может существовать без неравенства лиц, когда одни свободны, а другие сидят в тюрьме; одни господствуют, другие подчиняются» {1113} . И призывал князей использовать все средства, чтобы заткнуть рот крестьянским агитаторам:

1111

Martin Luther, ‘Admonition to Peace: A Reply to the Twelve Articles of the Peasants in Swabia’ (1525), trans. J. J. Schindel, revised by Walther I. Brandt, in SPW, p. 72

1112

Ibid., p. 78

1113

Ibid., p. 82

Пусть всякий, кто может, бьет, убивает и колет, скрыто или открыто, помня, что нет ничего более ядовитого, пагубного и бесовского, чем восстание. Это словно убить бешеного пса: если его не поразить, он поразит тебя, а с тобой и всю землю {1114} .

По мнению Лютера, бунтовщики – орудия дьявола. Убивать их даже милосердно,

ибо это избавляет их от сатанинских уз.

Это восстание угрожало всей социальной структуре, а потому было жестоко подавлено: возможно, погибло около 100 000 крестьян. Кризис стал зловещим признаком нестабильности государств в эпоху, когда традиционные представления уже повсюду отвергались. Реформаторы призывали опираться только на Библию, но обнаруживали, что Библия может оказаться опасным оружием, если попадет не в те руки. Начав читать Библию самостоятельно, люди видели вопиющие противоречия между учением Иисуса и церковными, а также политическими обычаями. Большую смуту сеяли анабаптисты («перекрещенцы»): буквальное истолкование Евангелия заставило их осудить такие институты, как Священная Римская империя, городской совет и торговая гильдия {1115} . Когда голландские анабаптисты захватили власть в Мюнстере на северо-западе Германии (1534 г.), они разрешили многоженство и запретили частную собственность. Тогда католики и протестанты наконец выступили единым фронтом, усмотрев здесь политическую угрозу, причем угрозу тем более опасную, что подобные обычаи могли воспринять другие города {1116} . На следующий год мюнстерские анабаптисты были перебиты совместными католическими и протестантскими отрядами {1117} .

1114

Martin Luther, ‘Against the Robbing and Murdering Hordes of Peasants’ (1525), trans. Charles M. Jacobs, revised by Robert C. Schultz in SPW, p. 86

1115

Steven Ozment, The Reformation of the Cities: The Appeal of Protestantism to Sixteenth Century Germany and Switzerland (New Haven, 1975), pp. 10–11, 123–25, 148–50

1116

Charles A. McDaniel, Jr., ‘Violent Yearnings for the Kingdom of God: M"unster’s Militant Anabaptism’, in James K. Wellman, ed., Belief and Bloodshed: Religion and Violence across Time and Tradition (Lanham, Md., 2007), p. 74. Социальная опасность сохранялась, хотя в последние дни мюнстерских анабаптистов их вождь Иоанн Лейденский стал называть себя королем, устроил псевдоимперский двор и прибегал к крутым мерам.

1117

Cohn, Pursuit of the Millennium, pp. 255–79

Мюнстерская катастрофа и крестьянские войны повлияли на отношение других правителей к религиозным диссидентам. Ранее в Западной Европе «ересь» была больше политическим, чем религиозным, вопросом и подавлялась жестоко, ибо угрожала общественному порядку. Лишь очень немногие представители элиты считали неверным преследование и казнь «еретиков», которых убивали не столько за взгляды, сколько за то, что они делали (или отказывались делать). Однако с Реформацией появился принципиально новый акцент на убеждения. Доселе среднеанглийское понятие beleven (подобно греческому pistis и латинскому credo) означало «верность». Теперь же его все чаще понимали как интеллектуальное согласие с теми или иными доктринами {1118} . С ходом Реформации стало важным объяснять различия между новой и старой религией, а также между различными протестантскими сектами. Поэтому появились списки обязательных «верований»: «Тридцать девять статей», «Ламбетские статьи», «Вестминстерское исповедание» и т. д. {1119} Не отставали и католики, затеявшие Контрреформацию. Тридентский собор (1545–1563 гг.) разработал катехизис с четкими и стандартными формулировками.

1118

Я подробно обсуждала это в книге: The Case for God (London and New York, 2009) (Армстронг К. Биография Бога. Все, что человечество успело узнать. – М.: Эксмо, 2012.). См. также: Wilfred Cantwell Smith, The Meaning and End of Religion: A New Approach to the Religious Traditions of Mankind (New York, 1962); Belief in History (Charlottesville, Va., 1985); Faith and Belief (Princeton, NJ, 1987)

1119

William T. Cavanaugh, The Myth of Religious Violence (Oxford, 2009), pp. 72–74

Вероучительные разделения, порожденные Реформацией, сыграли особенно большую роль в государствах с сильной централизованной властью. Доселе у традиционного аграрного государства не было ни возможностей, ни (обычно) желания руководить религиозной жизнью низших классов. Однако монархи, желавшие абсолютного владычества, создали государственную машину, которая позволяла более тщательно контролировать жизнь подданных. Постепенно доктринальная правильность стала критерием политической лояльности. Английские короли Генрих VIII (1509–1547 гг.) и Елизавета I (1558–1603 гг.) преследовали католиков не как отступников от христианства, а как государственных изменников. В свою бытность лорд-канцлером при Генрихе VIII Томас Мор выносил суровые приговоры политически опасным еретикам, а сам сложил голову на плахе за отказ согласиться с «Актом о супрематии», который делал Генриха VIII главой церкви Англии {1120} . Во Франции Парижский эдикт (1543 г.) называл протестантских «еретиков» «мятежными нарушителями мира и спокойствия наших подданных и тайными заговорщиками против процветания нашего государства, которое главным образом зависит от сохранения католической веры в нашем королевстве» {1121} .

1120

Thomas More, A Dialogue Concerning Heresies, ed. Thomas M. C. Lawlor (New Haven, 1981), p. 416

1121

Francois-Andr'e Isambert, ed., Recueil g'en'eral des anciennes lois francaises depuis l’an 420 jusqu’`a la R'evolution de 1789 (Paris, 1821–33), 12, p. 819

Реформация дала много хороших плодов, но во многих отношениях стала трагедией. Ученые полагают, что в XVI–XVII вв. около 8000 человек были официально казнены в Европе за ересь {1122} . Политика в разных регионах отличалась. Во Франции к 1550-м гг. судебные разбирательства уступили место открытой войне, убийствам и самосуду. Германские католические инквизиторы не были чрезмерно ревностны в преследовании протестантов, но Карл V, император Священной Римской империи, и его сын Филипп II, король Испании (1556–1598 гг.), считали голландское протестантство не только религиозной, но и политической угрозой, а потому решительно пытались положить ему конец. В Англии ситуация менялась в зависимости от убеждений монарха. Генрих VIII, остававшийся католиком, был неизменно враждебен лютеранам, но за верность папе мог и казнить, ибо папство угрожало его политическим амбициям. При правлении его сына Эдуарда VI (1553–1558 гг.) маятник качнулся в пользу кальвинизма. Затем правила католичка Мария I Тюдор (1553–1558 г.), которая сожгла сотни три протестантов. При Елизавете I Англия снова стала протестантской, основными жертвами пали католические священники, которые учились в семинариях других стран, а в Англии тайно служили мессу и причащали католиков.

1122

Brad S. Gregory, Salvation at Stake: Christian Martyrdom in Early Modern Europe (Cambridge, Mass., and London, 1999), p. 201

Нельзя ожидать, чтобы уже в ту пору государства разделяли подход Просвещения. Цивилизация всегда опиралась на насилие, поэтому государственное насилие считалось важным для общественного порядка. В конце концов, казнили и за мелкие кражи и убийства, подлоги и похищение женщин. Поэтому казнь за ересь не была мерой необычной или крайней {1123} . Казни обычно совершались публично и служили ритуальным актом устрашения, усиливавшим позиции государственной и местной власти {1124} . Без профессиональной

полиции и современных методов сыска, общественный порядок опирался на подобные зрелища. Как нам это ни отвратительно, казнь инакомыслящих считалась необходимой, особенно когда государственность еще была хрупкой {1125} . Впрочем, подавление ересей носило не сугубо прагматический характер: свою роль играли и личные убеждения. Томас Мор, некогда безжалостный гонитель, мог бы и согласиться с «Актом», если бы им двигали исключительно политические соображения; Мария Тюдор лишь укрепила бы свой режим, если бы поменьше притесняла протестантов. Однако ересь стояла особняком от других преступлений, за которые полагалась смертная казнь: если обвиняемый каялся, он получал прощение и ему сохранялась жизнь. Как показали ученые, чиновники зачастую искренне желали привести заблудших овец в лоно Церкви, и казнь еретика считалась неудачей {1126} . В 1550-е гг. ревностный инквизитор Питер Титлмаус председательствовал как минимум на 1120 судебных разбирательствах по поводу ереси во Фландрии, и только 127 из них закончились казнью. В 1560 г. целых двенадцать попыток предприняли инквизиторы, гражданские власти и священники, чтобы спасти анабаптистку Суткен ван ден Хуте и трех ее подруг. При Марии Тюдор Эдмунд Боннер, католический епископ Лондона, пятнадцать раз пытался спасти протестанта Джона Филпота, шесть раз пытался спасти Ричарда Вудмена и девять раз пытался переубедить Элизабет Янг {1127} .

1123

Raymund F. Mentzer, Heresy Proceedings in Languedoc, 1500–1560 (Philadelphia, 1984), p. 172

1124

Philip Spierenberg, The Spectacle of Suffering: Executions and the Evolution of Repression: From a Pre-Industrial Metropolis to the European Experience (Cambridge, UK, 1984); Lionello Puppi, Torment in Art: Pain, Violence and Martyrdom (New York, 1991), pp. 11–69

1125

Gregory, Salvation at Stake, pp. 77–79

1126

David Nicholls, ‘The Theatre of Martyrdom in the French Reformation’, Past and Present, 121 (1998); Susan Brigdon, London and the Reformation (Oxford, 1989), p. 607; Mentzer, Heresy Proceedings, p. 71

1127

Gregory, Salvation at Stake, pp. 80–81

Обосновывая казнь еретиков, католики, лютеране и кальвинисты ссылались на библейские тексты {1128} . Правда, некоторые христиане вспоминали отрывки, заповедующие милость и терпимость, но большинство считало такую доброту немыслимой {1129} . И все же, хотя тысячи людей были сожжены, повешены или обезглавлены, фанатической тяги к мученичеству не наблюдалось. Как правило, люди держали свои убеждения при себе, а внешне подстраивались под государственные указы {1130} . Кальвин ужасно ругал такую трусость, сравнивая тайных кальвинистов с фарисеем Никодимом, который не афишировал свою веру в Иисуса. Однако французские и итальянские «никодимовцы» отвечали, что легко ему геройствовать, живя в безопасности в Женеве {1131} . При Елизавете I развитый культ мученичества был только у иезуитов и семинаристов, которых готовили к английской миссии. Они были убеждены, что их жертва спасет страну {1132} . Однако звучали и предупреждения против излишнего энтузиазма. Учебник Английского колледжа в Риме (1580-е гг.) отмечал, что не все призваны к мученичеству и не стоит рисковать жизнью без нужды {1133} .

1128

Втор. 13:1–3, 5, 6–11 цитируется Иоганном Экком в «Учебнике общих положений» (1525), а также Кальвином в оправдание казни антитринитария Мигеля Сервета

1129

Gregory, Salvation at Stake, pp. 84–87

1130

Ibid., pp. 111, 154

1131

Ibid., pp. 261–69

1132

Allen, Apologie of the English College (Douai, 1581); Gregory, Salvation at Stake, p. 283

1133

Gregory, Salvation at Stake, pp. 285–86

Зато католиков и протестантов объединяла ненависть к испанской инквизиции, хотя молва преувеличила ее злодейства, создав инквизиции ужасную репутацию. Не стоит упрощенно представлять даже аутодафе («акты веры») с их торжественными процессиями, мрачными костюмами и сожжением еретиков, которые в глазах чужеземцев выглядели воплощением испанского фанатизма. Аутодафе не имели глубоких корней в испанской культуре {1134} . Первоначально они были лишь церемонией примирения, а столь зрелищную форму обрели только в середине XVII в. После краткого расцвета (1559–1570 гг.) они проводились крайне редко. Более того, сожжение еретика не было главной идеей ритуала: обычно обвиняемых казнили без лишней суеты за пределами города, а множество аутодафе прошли вообще без казней. За первые 20 лет инквизиции осуждены были менее 2 % обвиненных, причем большинство из них не были сожжены живьем: сожгли лишь изображения спасшихся бегством {1135} . В период 1559–1566 гг., на пике популярности аутодафе, погибло около сотни человек, зато при одной лишь Марии Тюдор казнили 300 протестантов, и в два раза больше – при французском короле Генрихе II (1547–1559 гг.). А в Нидерландах жизнью поплатилось в десять раз больше человек {1136} .

1134

Kamen, Spanish Inquisition, pp. 204–13

1135

Ibid., p. 203

1136

Ibid., p. 98

Испанская инквизиция почти не казнила протестантов. Большинство ее жертв были «новыми христианами». К 1580-м гг., когда Испания воевала с другими европейскими государствами, власти снова взялись искать «внутреннего врага». На сей раз им стали мориски. Как и ранее евреев, их ненавидели не столько за взгляды, сколько за культурную инаковость и финансовый успех {1137} . «Они женятся между собой и не смешиваются со старыми христианами, – жаловался Филиппу II толедский трибунал в 1589 г., – никто из них не идет ни в религию, ни в армию, ни на домашнюю службу… они занимаются торговлей и богатеют» {1138} . И опять-таки гонения оказались контрпродуктивными. Из воображаемых врагов несчастные мориски стали врагами реальными. С ними заигрывали гугеноты и французский король Генрих IV, и они обращались за помощью к султану Марокко. Печальный итог: в 1609 г. морисков изгнали из Испании, тем самым уничтожив последнюю крупную мусульманскую общину в Европе.

1137

Ibid., pp. 223–45

1138

Ibid.

Испания активно участвовала в религиозных войнах, увенчавшихся кошмаром Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Эти конфликты породили своего рода «миф о создании» современного Запада, который пытается объяснить, откуда пошел наш секулярный способ управления {1139} : мол, богословские споры, связанные с Реформацией, настолько воспламенили католиков и протестантов, что они начали убивать друг друга в бессмысленных войнах, доколе насилию не положило конец возникновение либерального государства с отделением религии от политики. Европа получила тяжкий урок: как только конфликт перерастает в «священный», насилие не знает границ и компромисс становится невозможным, ибо все его участники убеждены, что Бог на их стороне. Поэтому религии нельзя больше позволять оказывать влияние на политическую жизнь.

1139

Cavanaugh, Myth of Religious Violence, p. 122