Поля крови. Религия и история насилия

Армстронг Карен

Зарождение капиталистических отношений и рост насилия, глубоко противоречившие радикальному учению Иисуса, тревожили многих людей. Тревога выливалась в «ереси», которые Церковь активно преследовала с конца XII в. Опять-таки вызов носил больше политический, чем богословский характер. Положение крестьян стало хуже некуда, и нищета была повальной {1028} . Некоторые обогатились в городах, но рост населения уменьшал доли наследства и увеличивал число безземельных крестьян, бродивших по селам в отчаянных поисках работы. Структурное насилие трехсословного строя стало причиной многих духовных поисков и кризисов. Не только в еретических, но и в ортодоксальных кругах многие богачи приходили к выводу, что спасти душу можно, лишь отдав грешное богатство. Например, Франциск Ассизский (1181–1226), сын богатого купца, после тяжелой болезни отказался от отцовского наследства, ушел в отшельники и создал новый орден, призванный служить бедным и разделить их нищету. В этот орден стекалось все больше людей, а устав Франциска был одобрен папой Иннокентием III, который тем самым надеялся сохранить контроль над этим самовольным движением бедняков, угрожавшим социальным устоям.

1028

Duby, ‘Introduction’, in Chivalrous Society, pp. 9–11

Не все

группы были столь послушными. Взять хотя бы вальденсов, последователей Пьера Вальдо, богатого лионского купца, который раздал имущество беднякам. Отлученные от церкви в 1184 г., вальденсы проповедовали в городах Европы, вызывая своим учением широкую симпатию. Имущество у них было общим, а на проповедь они ходили парами (подобно апостолам), босыми и одетыми в простую одежду. Еще большую тревогу истеблишменту внушали катары («чистые»). Прося милостыню, катары скитались с проповедью нестяжательства, целомудрия и ненасилия. Они основали церкви во всех основных городах северной и центральной Италии, имели поддержку ряда влиятельных мирян, а особенную силу обрели в Лангедоке, Провансе, Тоскане и Ломбардии. Они воплощали евангельские ценности значительно более явно и подлинно, чем обмирщенный католический истеблишмент. Последний (быть может, ощущая подспудную вину за вопиющее нарушение Евангелия) отреагировал жестко. В 1207 г. папа Иннокентий III (понтификат в 1198–1216 гг.) призвал французского короля Филиппа II к крестовому походу против катаров Лангедока, которых считал еще хуже мусульман. Катарская Церковь «производит чудовищное отродье, через которое обновляется тлен, ибо это потомство передаст другим язву собственного безумия. И преступник идет вослед преступнику» {1029} .

1029

Jonathan and Louise Riley-Smith, The Crusades: Idea and Reality, 1095–1274 (London, 1981), pp. 78–79

Филипп был рад угодить, ибо это усилило бы его позиции в южной Франции. Однако граф Раймунд VI Тулузский и Раймунд-Роже, правитель Безье и Каркассона, отказались примкнуть к походу. Когда один из баронов Раймунда заколол папского легата, Иннокентий пришел к выводу, что катары вознамерились «истребить» правоверных и вообще ортодоксальное католичество в Лангедоке {1030} . В 1209 г. Арнольд Амальрик, аббат Сито, повел туда большое войско, осадившее город Безье. Рассказывают, что солдаты спрашивали аббата, как отличить добропорядочных католиков от еретиков в городе, и тот ответил: «Убивайте всех, Бог отличит своих». Однако существует мнение, что католикам Безье предложили покинуть город, а те отказались бросить своих катарских соседей и предпочли умереть вместе с ними {1031} . Получается, что этот крестовый поход поднял тему не только религиозной принадлежности, но и тему региональной солидарности против вторжения извне.

1030

Ibid., pp. 83, 85

1031

Zoe Oldenbourg, Le Bucher de Monts'egur (Paris, 1959), pp. 115–16

Экстремальная риторика и милитаристская безжалостность похода против катаров показывают, что у Церкви концы с концами не сходились. Папы и аббаты хотели подражать Христу, но, подобно Ашоке, столкнулись с дилеммой: цивилизация не выживет без структурного и военного насилия. Иннокентий III был самым могущественным папой за всю историю: он обеспечил либертас Церкви и, в отличие от предшественников, повелевал королями и императорами. Однако западное общество, после гибели Римской империи почти впавшее в варварство, теперь создавало первую в истории коммерческую экономику. И пути развития этого общества противоречил отказ от неравенства и системного насилия, фундаментальный для всех трех авраамических религий. (Вообще убеждение в необходимости равного распределение ресурсов возникло, быть может, еще во времена охотников и собирателей.) Катары и францисканцы ощущали дискомфорт от такой ситуации. Быть может, они осознавали: как учил еще Иисус, все, кто выгадывает от структурного насилия, причастны к его жестокости.

Едва ли Иннокентий III мучился этой дилеммой (хотя невротические перегибы в обличении катар, возможно, отражают внутреннюю неуверенность). Куда принципиальнее была позиция Доминика де Гусмана (ок. 1170–1221), основателя ордена проповедников. Как и у францисканцев, это был нищенствующий орден: монахи жили подаянием. Доминиканцы ходили по Лангедоку парами, пытаясь мирными способами вернуть «еретиков» в лоно ортодоксии. Они напоминали слова апостола Павла о необходимости повиноваться мирской власти. Однако их запятнала связь с крестовым походом против катаров, особенно после того, как Доминик посетил Латеранский собор (1215 г.), чтобы выпросить ордену папское благословение.

Христиане, которые сохраняли верность Церкви, но видели, что системное насилие идет вразрез с Евангелием, ощущали внутреннее противоречие. Неспособные признать хотя бы частичную правоту «еретиков», но рассерженные на то, что они привлекают внимание к столь неприятной дилемме, правоверные христиане проецировали свои ощущения вовне. Сознание рождало жуткие химеры: ходили параноидальные разговоры о тайной и высокоорганизованной катарской Церкви, якобы вознамерившейся уничтожить человечество и установить царство Сатаны {1032} . Как мы увидим, сходные конспирологические страхи дадут о себе знать и в других обществах, которые будут проходить через болезненный процесс модернизации. И опять же они выльются в насилие. Реймсский собор (1157 г.) утверждал, что катары «скрываются среди бедняков и под прикрытием религии… переходят с места на место, подрывая веру простонародья» {1033} . Вскоре международный заговор заподозрили и среди евреев {1034} . Даже такой добронамеренный человек, как Петр Достопочтенный, аббат Клюни, который хотел идти к мусульманскому миру с любовью, а не насилием, называл ислам «ересью и дьявольской сектой», отличающейся «зверской жестокостью» {1035} . В начале второго крестового похода он писал французскому королю Людовику VII, что надеется, крестоносцы убьют стольких же мусульман, скольких амореев и ханаанеев убили Моисей и Иисус Навин {1036} . В этот период Сатана – его часто изображали

в виде человекообразного чудовища с рогами и хвостом – стал намного более угрожающей фигурой, чем сходный персонаж в иудаизме и исламе. Европа превращалась из отсталой провинции во всемирную силу, и в пору этой болезненной трансформации европейцы боялись незримого «общего врага»: этот враг олицетворял то, что они не могли принять в самих себе и отождествляли с абсолютным злом {1037} .

1032

Ibid., p. 89

1033

J. D. Mansi, Sacrorum Consiliorum nova et amplissima collectio (Paris and Leipzig, 1903), Vol. 21, 843 in Moore, Formation of Persecuting Society, p. 111

1034

Norman Cohn, Warrant for Genocide (London, 1967), p. 12 (Кон Н. Благословение на геноцид. Миф о всемирном заговоре евреев и «протоколах сионских мудрецов». – М.: Прогресс, 1990.)

1035

Peter the Venerable, Summary of the Whole Heresy of the Diabolic Sect of the Saracens in Norman Daniel, Islam and the West: The Making of an Image (Edinburgh, 1960), p. 124

1036

Benjamin Kedar, Crusade and Mission: European Approaches to the Muslims (Princeton, NJ, 1984), p. 101.

1037

Moore, Formation of Persecuting Society, pp. 60–67

Иннокентий III де-факто создал папскую монархию, но никто из пап не мог сравниться с ним в могуществе. Папской власти бросали вызов такие светские властители, как французский король Людовик VII (1137–1180 гг.), английский король Генрих II (1154–1189 гг.), германский император Фридрих II. Они выстроили могущественные королевства, государственные институты которых, как никогда, сильно вмешивались в жизнь простых людей. Соответственно, все они были ревностными гонителями «еретиков», угрожавших социальному порядку {1038} . «Секуляристами» в нашем смысле слова их нельзя назвать: они еще считали королевскую власть священной и верили в священный характер войн, хотя их богословское понимание войны отличалось от подхода официальной Церкви. Опять-таки мы видим, что единого христианского подхода к войнам, битвам и насилию не было. Одни и те же христианские учения осмыслялись разными группами по-разному.

1038

Ibid., pp. 102, 110–11

Епископы и папы долго использовали Pax Dei и крестовые походы для контроля над воинской аристократией. Однако в XIII в. рыцари создали свой кодекс, предполагавший независимость от папской монархии. Они отвергали клюнийскую реформу, не вдохновлялись монашеским идеалом и были равнодушны к уничижительной критике рыцарства Бернардом. Их христианство было пронизано ценностями индоевропейского воинского кодекса германских племен, где во главу угла ставились честь, верность и доблесть. И если папы запрещали рыцарям поднимать меч на единоверцев-христиан и повелевали пускать его в ход лишь против мусульман, непокорные рыцари начинали бой с любым христианином, который угрожал их господину и его людям.

В «песнях о деяниях» (шансон де жест) начала XII в. война предстает деятельностью естественной, жестокой и священной. Эти рыцари явно любили упоение и накал битвы, относясь к ней с религиозным пылом. Один из рыцарей короля Артура восклицает: «Снова война, хвала Христу!» {1039} «Песнь о Роланде» (конец XI в.) описывает поход Карла Великого в мавританскую Испанию. По сюжету архиепископ Турпен активно участвует в битве и молится о том, чтобы души его погибших товарищей упокоились «в раю небесном меж святых цветов» {1040} . В рукоять Дюрандаля, меча Роланда, вделаны мощи; этот меч священен, верность королю неразрывна с верностью Богу {1041} . Рыцари не только не желают становиться монахами, но и относятся к монахам презрительно. Архиепископ Турпен резко заявляет:

1039

Larry Benson, ed. and trans., King Arthur’s Death: The Middle English Stanzaic Morte d’Arthur and the Alliterative Morte d’Arthur (Kalamazoo, Mich., 1994), line 247

1040

Песнь о Роланде, строка 2196. см.: Dorothy L. Sayers, trans., The Song of Roland (Harmondsworth, 1957). [Перевод Ю. Корнеева. Здесь и далее цит. по: Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро. – М.: Художественная литература, 1976. – Прим. пер.]

1041

Ibid., строки 2344–2352

Тот и гроша не стоит, кто труслив.Пускай себе идет в монастыри,Замаливает там грехи других {1042} .

Сюжет с поиском священного Грааля (ок. 1225 г.) позволяет нам соприкоснуться с самой сердцевиной рыцарской духовности {1043} . Налицо явное влияние цистерцианского идеала, который внес в монашество духовность более интроспективного плана. Однако внутренний поиск заменен геройством на поле боя, а религиозный мир рыцаря отделен от церковного истеблишмента. Более того, в поиске Грааля (чаши, которую Иисус использовал на Тайной вечере) могут участвовать только рыцари. Их литургия совершается в феодальном замке, а не в церкви или монастыре. И клирики – не аббаты или епископы, а отшельники, многие из которых сами некогда были рыцарями. Представитель Христа на земле – Галахад, а не папа. Верность рыцаря своему земному господину – священный долг, важнее которого нет ничего:

1042

Ibid., строки 1881–1882

1043

Keen, Chivalry, pp. 60–63