Поля крови. Религия и история насилия

Армстронг Карен

Первые 20 лет испанской инквизиции были самыми мрачными в ее долгой истории. Надежной документации о числе жертв не сохранилось. Раньше историки полагали, что в этот ранний период было сожжено около 13 000 выкрестов {1094} . Однако по современным оценкам, большинство признавшихся не были осуждены, и было много случаев, когда выкресты бежали, а в их отсутствие над ними произносился смертный приговор, после чего символически сжигалось их изображение, – реально же в период 1480–1530 гг. было казнено 1500–2000 человек {1095} . И все равно это был трагический и болезненный разрыв с веками мирного сосуществования – очень тяжелый для выкрестов и совершенно бесполезный даже с точки зрения ставившихся задач. Многие выкресты были добрыми католиками на момент ареста, но из-за дурного обращения вернулись в иудаизм и стали теми самыми «тайными иудеями», которых пыталась искоренить инквизиция {1096} .

1094

Johnson, History of the Jews, pp. 225–29

1095

Kamen, Spanish Inquisition, pp. 57–59; William Monter, Frontiers of Heresy: The Spanish Inquisition from the Basque Lands to Sicily (Cambridge, UK, 1990), p. 53

1096

Kamen, Spanish Inquisition, p. 69

Испания

не была централизованном государством современного типа, но в конце XV в. являла собой могущественнейшее королевство планеты. Помимо колониальных владений в Северной и Южной Америке она располагала землями в Нидерландах. Через браки ее монархи породнились с королевскими фамилиями Португалии и Англии, а также с австрийской династией Габсбургов. Своими кампаниями в Италии Фердинанду II удалось «наступить на хвост» Франции, основному сопернику Испании. Он присоединил Верхнюю Наварру и Неаполь. Испанию боялись и ненавидели. По всей Европе расползались жуткие и преувеличенные слухи об инквизиции. В самой же Европе зарождались большие перемены.

К XVI в. в Европе постепенно сложилась новая цивилизация, основанная на новой технологии и постоянном реинвестировании капитала. Это освободило континент от многих минусов аграрного общества. Вместо того чтобы заботиться лишь о сохранении былых достижений, народы Запада дерзнули взглянуть в будущее. И если культуры прошлого требовали держаться в пределах четко очерченных границ, первооткрыватели вроде Колумба сделали шаг за пределы известного мира, где можно не только выжить, но и процветать. Параллельно во многих областях совершались открытия. Ни одно из них не выглядело в то время особенно важным, но их совместный эффект был колоссальным {1097} . Выяснилось, что открытия, сделанные в одной области знания, идут на пользу другим областям. А к 1600 г. накопились столь широкомасштабные новшества и в столь многих сферах, что прогресс стал необратимым. Религия должна была либо приспособиться к новым условиям, либо утратить актуальность.

1097

Robin Briggs, ‘Embattled Faiths: Religion and Natural Philosophy’, in Euan Cameron, ed., Early Modern Europe: An Oxford History (Oxford, 1999), pp. 197–205

К началу XVII в. голландцами был заложен фундамент западного капитализма {1098} . Члены акционерных обществ объединяли капиталы и отдавали их в совместное управление. Это предоставляло колониальным и торговым предприятиям ресурсы намного большие, чем мог бы выделить один человек. Первый муниципальный банк в Амстердаме обеспечивал эффективный, недорогой и надежный доступ к вкладам, денежным переводам и возможностям оплаты и на родине, и на растущем международном рынке. И наконец, фондовая биржа стала центром, где купцы могли торговать различными товарами. Эти новые институты, над которыми Церковь не имела контроля, вскоре обретут собственную динамику и по мере развития рыночной экономики все больше будут вытеснять старые аграрные структуры, усиливая позиции коммерческих классов. Успешные купцы, ремесленники и мануфактурщики обрели достаточно силы, чтобы участвовать в политике, которая некогда была уделом аристократии, и даже стравливали в своих интересах группы знати. Они обычно объединялись с теми королями, которые пытались выстроить сильные централизованные монархии (это облегчало торговлю). С возникновением абсолютной монархии и суверенного государства в Англии и Франции коммерческие классы (буржуазия) получали все большее влияние, ибо рыночные силы постепенно освобождали государство от ограничений, накладываемых на него сугубо аграрной экономикой {1099} . Однако будет ли это государство менее жестоким в структурном и военном плане, чем его аграрные предшественники?

1098

Jay, Road to Riches, pp. 160–63

1099

Henri Pirenne, Medieval Cities: Their Origins and the Revival of Trade (Princeton, 1946), pp. 168–212; Bert F. Hoselitz, Sociological Aspects of Economic Growth (New York, 1960), pp. 163–72

В Германии сильных и централизованных монархий не было: лишь 41 маленькое княжество, которые император был не в состоянии контролировать. Однако в 1506 г. Карл V, по материнской линии внук Фердинанда и Изабеллы (а по отцовской – Максимилиана I), унаследовал Бургундию, после смерти Фердинанда стал королем Арагонским и Кастильским (1516 г.), а в 1519 г. был избран императором Священной Римской империи. Путем ловких брачных альянсов, умелой дипломатии и войны Габсбурги подчинили себе больше земель, чем какие-либо предыдущие европейские правители. У Карла V была мечта создать всеевропейскую империю, сходную с Османской, однако оказалось, что ему не под силу контролировать германских князей, которые хотели превратить свои княжества в сильные монархии по типу французской и английской. Более того, города центральной и южной Германии стали важнейшими коммерческими центрами Северной Европы {1100} . Экономические перемены в них вызвали классовый конфликт, и, как обычно, недовольство сосредоточилось на «еврейских ростовщиках» и «алчных попах-кровопийцах».

1100

Norman Cohn, Pursuit of the Millennium: Revolutionary Millenarians and Mystical Anarchists of the Middle Ages (London, 1984 ed.) pp. 107–16

В 1517 г. Мартин Лютер (1483–1546), монах Августинского ордена, прибил свои знаменитые 95 тезисов к двери Замковой церкви в Виттенберге и положил начало процессу, известному как Реформация. Его обличение церковных индульгенций находило сочувствие у недовольных горожан, сытых по горло тем, как клирики под сомнительными предлогами вымогают деньги у простаков {1101} . Церковные иерархи относились к протестам Лютера с высокомерным презрением, но молодые священники несли его идеи жителям городов. Так начались реформы, которые освободили многие общины от контроля папы. Некоторые образованные клирики развивали идеи Лютера в своих собственных текстах, которые благодаря новой технологии книгопечатания распространялись с невозможной ранее быстротой, стимулируя одно из первых народных движений новой эпохи. Подобно еретикам прошлого, Лютер создал собственную Церковь.

1101

Euan Cameron, ‘The Power of the Word: Renaissance and Reformation’, in Cameron, Early Modern Europe, pp. 87–90

Лютер

и другие деятели Реформации – Ульрих Цвингли (1484–1531) и Жан Кальвин (1509–1564) – обращались к обществу, претерпевающему фундаментальные и глобальные перемены. Модернизация всегда будет страшить: находясь в гуще событий, люди не способны понять, куда идет общество, и испытывают дискомфорт от медленных, но радикальных перемен. Люди ощущали, что мир стал чужим, да и вера менялась. Сам Лютер был подвержен тяжелым депрессиям и красноречиво рассказывал, сколь чужды ему старые ритуалы, рассчитанные на иной образ жизни {1102} . Цвингли и Кальвин испытывали чувство глубочайшего неверия в свои силы и думали, что лишь всемогущий Бог может спасти их. Покидая Римскую церковь, реформаторы выступили с одной из первых в истории современного Запада деклараций о независимости и вследствие своего критического отношения к католическому истеблишменту стали называться «протестантами». Они требовали свободу самостоятельно читать и толковать Библию. (Впрочем, каждый из этих трех деятелей весьма нетерпимо относился к чужим взглядам.) Самостоятельно толкуя Библию, протестанты предстояли Богу напрямую, без посредников и тем самым отдавали дань крепнущему духу современного индивидуализма.

1102

Richard Marius, Martin Luther: The Christian between God and Death (Cambridge, Mass., and London, 1999), pp. 73–74, 214–15, 486–87

Лютер был также первым европейским христианином, который выступал за отделение Церкви от государства (хотя его «секулярную» концепцию нельзя назвать миролюбивой). В его философии Бог настолько далек от материального мира, что последний де-факто теряет духовную ценность. Подобно ригористам былых времен, Лютер жаждал духовной чистоты и думал, что Церковь и государство должны действовать независимо друг от друга, соблюдая границы {1103} . В политических сочинениях Лютера появляется «религия» как самостоятельная деятельность, отдельная от мира в целом. Подлинные христиане, оправданные личной верой в спасительную силу Божию, принадлежат Царству Божьему, а поскольку Дух Святой делает их неспособными на несправедливость и ненависть, они, по сути, свободны от государственного принуждения {1104} . Однако Лютер понимал, что таких христиан мало. Большинство все еще находятся в служении греху и вместе с иноверцами принадлежат к царству мира сего. Поэтому важно, чтобы государство обуздывало этих грешников, как «дикого зверя сковывают цепями и веревками, чтобы он не мог кусать и терзать» {1105} . Лютер отдавал себе отчет, что без сильного государства «мир скатится в хаос», и, реалистически рассуждая, ни одно правительство не может править согласно евангельским принципам любви, прощения и терпимости {1106} . Пытаться осуществить нечто подобное – все равно как «снимать с дикого зверя веревки и цепи, позволяя ему кусать и калечить повсюду» {1107} . Царство мира сего, с его эгоизмом и насилием и с его властью дьявола, лишь мечом может установить мир, стабильность и порядок, которые сделают человеческое общество более или менее сносным.

1103

Joshua Mitchell, Not By Reason Alone: History and Identity in Early Modern Political Thought (Chicago, 1993), pp. 23–30

1104

Martin Luther, ‘Temporal Authority: To What Extent It Should Be Obeyed’, trans. J. J. Schindel, revised by Walther I. Brandt in J. M. Porter, ed., Luther: Selected Political Writings (SPW) (Eugene, Oreg., 2003), p. 54

1105

Ibid., p. 55

1106

Ibid.

1107

Ibid., p. 56

Однако государство не властно над индивидуальной совестью и не должно бороться с ересями или вести священные войны. Хотя оно не имеет отношения к духовной сфере, оно должно обладать полной и безоговорочной властью в земных делах. Даже если государство отличается жестокостью и тиранией и запрещает учить слову Божьему, христиане не должны оказывать ему сопротивления {1108} . Со своей стороны подлинная Церковь, которая есть Царство Божие, должна всячески остерегаться неизбежно нечестивой и испорченной политики мира сего, занимаясь лишь духовными вопросами. Протестанты полагали, что Римской церкви не удалась ее миссия, поскольку она слишком тесно связала себя с грешным миром.

1108

Martin Luther, ‘Whether Soldiers, Too, Can Be Saved’, trans. Charles M. Jacobs, revised by Robert C. Schultz in SPW, p. 108

Если в былые эпохи подчеркивалась сакральность сообщества как сангхи, уммы, тела Христова, то для Лютера «религия» стала делом глубоко личным и частным. Если прежние мудрецы, пророки и реформаторы считали своим долгом обличать системное насилие государства, Лютер увлекал христиан во внутренний мир праведности – общество же пусть катится к чертям (в буквальном смысле слова). Упирая на ограниченный и ущербный характер земной политики, Лютер сделал потенциально опасный шаг: выдал государству карт-бланш на насилие {1109} . Реакция Лютера на крестьянские войны в Германии показала, что секуляризованная политическая теория необязательно снижает степень государственного насилия. Весной 1525 г. крестьянские общины южной и центральной Германии давали отпор централизованной политике князей, которые лишали их традиционных прав; путем трезвых сделок многим деревням удалось добиться уступок, не прибегая к насилию. Однако в Тюрингии (центральная Германия) крестьянские шайки бродили по сельской местности, грабя и сжигая монастыри и храмы {1110} .

1109

J. W. Allen, A History of Political Thought in the Sixteenth Century (London, 1928), p. 16; Sheldon S. Wolin, Politics and Vision: Continuity and Innovation in Western Political Thought (Boston, 1960), p. 164

1110

Cohn, Pursuit of the Millennium, pp. 245–50