Поляне(Роман-легенда)
Шрифт:
Прорезал равнину угловатый рыжий яр, а в стороне от яра — озеро, все в белых птицах — то вспорхнут, то нырнут, то замрут на воде. Да рядом — болотце, в камышах темных, комарья там — заедят.
Миновали яр и озерко с белой птицей. И снова — равнина, в седомом ковыле и несметных цветах — червонных и желтых, лазоревых и белых. А перелески все ближе. Вот один миновали, у него вдоль всей опушки — россыпь ромашек желто-белых. И знакомая птица — удод, пестрый такой, развернул свой забавный хохолок, будто приветствуя возвращающихся.
Теперь впереди открылись обласканные Дажбогом горбы — в движущихся тенях от показавшихся
Они уже шли по ней. И надеялись засветло добраться до ближайшего становища росичей, чтобы там переночевать и с рассветом двинуться к Горам.
7. Полянский обычай
Древляне умыкали дев не только у полян. Умыкали у своих же, нередко перед тем сговорившись друг с дружкой где-нибудь на игрище меж селений в дни праздников. А бывало, и без сговору, силком… Своим после умыкания выкуп за деву платили — вено. Платили скотом да пушниной, медом и воском, а то и монеткой ромейской, кто чем богат был. Тем же способом добывали жен себе дреговичи и кривичи.
У полян же обычай был иной.
Когда Брячислав — еще до ухода своего на Истр — впервой увидел на Киевом перевозе Боянку, дочь перевозчика, то, казалось, не придал тому особой значимости. Но с той поры, едва лишь наступала ночь и, отходя ко сну, смежал он веки, — тотчас видел золотую, как осенний лист, косу до пояса. А заслышав где-либо вдали девичье пение, начинал тосковать непривычно и снова вспоминал Боянку, похожие на крылья ласточки ее брови на смуглом скуластеньком личике и все ту же долгую косу. Будто оплела его своею чудесной косой, да день ото дня, ночь от ночи все туже и туже…
Не раз с той поры встречал он ее, возвращаясь с охоты, у перевоза. Теперь Боянка не отворачивалась, глядела без страха своими серо-синими, как днепровская вода, очами в темных ресницах. Бывало, глядя так, щурилась — насмешливо, непонятно, будто вот-вот прыснет. То ли Дажбог слепил, то ли Брячислав смешным виделся.
А что в нем смешного? Раз было решился, набрался духу, предложил ей не чирочка какого-нибудь — лебедя великолепного. За такую птицу на погосте три ромейских монетки серебряных дать могли.
— На что мне? — Боянка перекинула косу, перестала щуриться, глянула безразлично. — Отцу вон отдай, за перевоз.
— Ты и отдай ему! — вскипел Брячислав, швырнув драгоценную птицу к босым ее ногам, побросал в сердцах всю прочую добычу и тут же, не раздеваясь и не разуваясь, только лук со стрелами держа над головой, вбежал по песчаной мели в реку, разбрызгивая воду, кинулся в волну и поплыл на правый берег, загребая одной только свободною рукой. А перевоз был рядом…
— Дурень, — удивилась Боянка, глядя ему вослед и презрительно пожав плечиком. Глаза ее опять сощурились было насмешливо, но тут же распахнулись, затревожились. Другим уже голосом сказала вслух сама себе: — Утопнет ведь…
От досады даже босою ножкой притопнула. Потом глянула на лежавшего тут же лебедя, на брошенную связку прочей битой птицы, подобрала все это — не оставлять же! — и потащила к отцу.
После того Брячислав долго не появлялся. Боянка
И когда, спустя какое-то время, снова увидела его у перевоза, не смогла, не успела утаить радости в очах, подбежала даже, тронула за рукав, будто не веря, что это он, тот самый…
Брячислав затрепетал весь от ее прикосновения, но виду не подал, спросил небрежно:
— Чего тебе?
— Ты… — Тут она смутилась, почервонела вся и, не ведая куда деваться, едва слышно произнесла: — Ты… ты не стреляй больше лебедей.
— Отчего же не стрелять их?
— Красивая птаха. Жалко… Не стреляй, ладно?
Тогда он перестал напускать на себя важность, не удержался и улыбнулся во весь рот.
— Ладно. А гуся возьмешь?
— А что, давай! — Ее глаза, как бывало прежде, сощурились весело. — Отцу отнесу.
У Брячислава в голове шум пошел, будто меду перебрал.
— То не отцу… — начал он и сам себя принудил досказать: — То тебе. Тебе! А отцу… отцу само собой…
Вскоре после того разговора отец Брячислава в числе прочих многих ратников ушел вослед за княжеской дружиной — в ромейскую сторону. Ушел и не воротился из последнего своего похода… Не возвращался и князь. А на Горы пришел первый снег…
Зима в тот год выдалась небывало лютая. Поляне обогревались у очагов, не жалели топлива — оно вокруг росло в достатке, за лето наготовили впрок. Молодежь, не признавая мороза, играла, скатывались на санях и просто так с заснеженных откосов, кидались снежками. Озорница Боянка угодила снежком Брячиславу в глаз.
— Как теперь зверя бить буду? — кричал он дурачась и погнался за ней. Догнал, повалил в чистый сугроб, визгу и смеху было на все Горы и окрест…
Днепр встал накрепко. Иноземные гости, кто не успел уплыть до ледостава, зимовали на Горах.
Звероловы ходили по свежим следам в сопровождении злобных и голосистых лохматых псов, добывали пушнину. Ходил с ними и Брячислав, после сбывал добытое на погосте у Подольского ручья. Рыбаки терпеливо сидели у лунок, закутавшись в овчины.
Дружинники, оставленные с княжьим братом Щеком, пешие вои да конные ратники — всех не так уж много оставалось — зорко глядели с правобережных высот в заснеженные дали: не зачернеют ли вдоль белого окоема гультяи с гуннами, а то и неведомые пока, но уже страшные обры? Не появится ли сам Кий с дружиной? Никто не появлялся.
Набегали больше из лесов — то древляне, то соседи заболотные. Щек с немногими своими кметами едва успевал отгонять их. Боянку чуть было древляне не умыкнули, да выручил Брячислав, старавшийся теперь, в неспокойное время, почаще находиться при ней, когда свободен бывал от новой службы. Что за служба? А вот какая: Щек, воротясь ранее срока из неудачного полюдья со скудной данью и без многих кметов, набирал новых, взял и Брячислава — в молодшую дружину, отроком. Лук со стрелами у новоиспеченного кмета имелись свои, а выдали ему копье, шелом островерхий, круглый щит из воловьей кожи с медным навершием, ношеный полушубок — с павшего ратника. Да пару новых сапог, в которых на морозе ноги стыли. Пришлось добывать себе валенки. Кормежки да браги Щек дружине не жалел. И был не слишком строг, в отличие от старшего брата своего.